Почесав непослушные вихры на затылке, лейтенант Ким продолжил мучительный поиск проклятого наркотика в атласе под названием «Медицинские препараты, лекарства и санитарное оснащение вермахта». Интересовали любые упоминания как препарата, так и компании-изготовителя.
– Антисептическое средство Hexamethylentetramin. Применяется при инфекционных процессах… Не то. Дезинфицирующее средство Clorina. Не то. Средство против венерических болезней Korpershutz. Дрянь какая-то. Но вещь необходимая. Обезболивающее средство Levurinetten. Применяется при головной боли и общей телесной боли. Уже ближе, но все равно не то…
Проще всего в архиве академии оказалось найти материал о перветине – производной от метамфетамина. Это был сильнейший стимулирующий препарат на основе наркотических веществ, массово поставлявшийся в войска Германии. Благодаря ему у солдат и офицеров вермахта обострялись чувства, появлялся прилив сил, бодрости, уверенности в себе; солдаты ясно и рассудительно мыслили даже после двух суток отсутствия сна и отдыха. Распространял и внедрял перветин в военной сфере Отто Ранке – директор Берлинского института общей и военной физиологии.
– Средство Taleudron. Применяется при дизентерии, колитах, гастроэнтеритах… Господи, язык и голову сломаешь! – теряя терпение, воскликнул Костя Ким. – Не то. Все не то! Средство Romigal. Применяется при снижении температуры, воспалениях, для предупреждения инфарктов, инсультов. Не то. Обезболивающее средство в ампулах Eukoda. Рядом, но опять не то. Упаковка ампул с морфием. 10 штук. Совсем горячо…
В пятницу 24 августа распорядок дня у оперативников повторился с точностью до получаса. Ровно на столько раньше прибывал на Ленинградский вокзал пассажирский поезд из Великого Новгорода.
К прибытию состава пары расположились по-другому: Васильков с Горшеней дежурили у входа в вокзал с перронов, а Старцев с Егоровым торчали в буфете. В томительном ожидании медленно текли минуты.
– Ты замечал, что буфетчицы всех вокзалов одинаково ненавидят голодных пассажиров? – спросил Егоров, наблюдая за крутобокой буфетчицей в накрахмаленном халате.
– Факт, – лениво откликнулся Старцев. – И, по-моему, он касается не только вокзальных буфетов. Ненависть и грубость – девиз общепита.
– Не соглашусь. В ресторанах по-другому.
– Рестораны – особняком. Там степень ненависти регулируется размером чаевых.
Покуда к перрону не подошел поезд, смотреть по сторонам не было смысла. У касс опять собрались два десятка человек, столько же отирались в буфете и под вывесками почты с телеграфом, у высоких дверей входа прогуливались патрульные милиционеры. Само же длинное здание вокзала из-за пугающей пустоты казалось заброшенным. Только несколько воробьев, каким-то чудом проникших внутрь огромного пространства, чирикали и летали под сводами крыши от одного окна к другому.
Наконец равнодушный женский голос скороговоркой объявил о прибытии пассажирского поезда из Великого Новгорода. Снаружи донесся протяжный паровозный гудок. И тотчас с улицы через вокзал потянулись встречающие.
Егоров спешно допивал чай. Старцев доедал пирожок с капустой, купленный после сказанной с выражением фразы «Голодному Федоту и пустые щи в охоту».
Через несколько минут опустевшее здание внезапно наполнилось скрипом дверей, топотом, шарканьем обуви о ступени, голосами, детскими криками.
Первых прибывших в Москву пассажиров оперативники встретили спокойно – их было немного, и каждого взгляды милиционеров успевали ощупать сверху донизу. Потом поток набрал силу, и пришлось покинуть буфетный столик.
Авиатора Старцев с Егоровым углядели в толпе одновременно. Его скорое появление стало большим сюрпризом, несмотря на то, что было ожидаемо и желанно. Не заметить Гулько было сложно. На этот раз он не маскировался, как в прошлый приезд, а пер напропалую. И не просто пер, а летел, будто за ним кто-то гнался от самого Новгорода.
– Он заметил наших! – догадался Егоров.
И верно – метрах в пятнадцати позади Авиатора таким же быстрым темпом топали Васильков с Горшеней.
– Давай, Вася, догоняй! – не поспевая за товарищем из-за проклятой ноги, скомандовал Старцев. – Его надо перехватить!
Покуда шли наперерез и сближались, не переставали удивляться странному виду и необычному поведению курьера. Судя по прошлым встречам, он был хитер и осторожен, а сегодня вдруг появился на вокзале без плаща, без головного убора и весь растрепанный. К выходу на Комсомольскую площадь он не семенил на полусогнутых ногах, а торопливо топал широкими аршинными шагами. В левой руке он держал пиджак, а в правой вместо чемоданчика мотался выцветший солдатский вещмешок. Эта была единственная вещица, роднившая его с толпой, потому как в послевоенное время с вещмешками ездили по делам многие мужчины любых возрастов. Все остальные параметры: рост, худоба, нервозность и торопливость – выдавали Авиатора с головой.
Быстро приближаясь к выходу, он беспрестанно озирался по сторонам и словно не видел шедшего наперерез Егорова. «Нагоним, никуда не денется!» – был абсолютно уверен в своих силах Василий. Его правая рука уже нырнула под полу пиджака и нащупала рукоятку торчащего за поясом пистолета. Он очень надеялся на то, что в здании вокзала палить не придется, но кто знает, сколь решительно настроен Борис Гулько?..
Внезапно слева – на десяток шагов ближе к выходу – случилась заминка. Кто-то кого-то толкнул, тот упал; идущие следом налетели на упавшего… Крики, ругань, свара.
Поток замедлил движение, уплотнился. Оперативники лавировали меж людей, пробираясь к мелькавшей голове Авиатора. Казалось, будто он рядом, протяни руку – и достанешь. А добраться до него сразу не получалось.
И вдруг в толпе нервно и коротко вскрикнул мужчина, а следом воплем ужаса отозвалась женщина.
– Уби-или!! – наполнился вокзал ее драматическим сопрано. – Мужчину уби-или!..
Авиатор исчез из поля зрения. Предчувствуя недоброе, Егоров растолкал столпившихся людей и увидел его… корчившимся на полу.
Упав перед курьером на колени, он перевернул его на бок. Рубашка на спине мужчины быстро окрашивалась в темно-красный свет.
– Расступитесь! Уголовный розыск! Дайте дорогу! – слышались со всех сторон голоса Старцева, Василькова, Горшени.
Авиатор мычал, беспокойно метался на каменном полу и вскоре потерял сознание.
Через десять минут к главному входу в Ленинградский вокзал подрулила карета «Скорой помощи». Носилки с бесчувственным Борисом Гулько загрузили в машину. Включив сирену, она понеслась в больницу НКВД.
Пятница 24 августа выдалась напряженной. Ближе к вечеру уставший и измотанный нервными сюрпризами Старцев тяжело поднялся по чугунной лестнице в управлении на второй этаж. По приказу комиссара Урусова он обязан был дважды в сутки докладывать о ходе оперативного расследования. С семи до восьми вечера наступало время второго доклада.
– Да, Иван, комиссар на месте, – улыбнулся добродушный и довольно бестолковый капитан Коростелев. – Проходи…
Разговаривая с кем-то по телефону, Урусов знаком пригласил Старцева присесть. Тот скромно устроился напротив большого стола начальника и принялся терпеливо ждать…
– Извини, Иван Харитонович, – комиссар положил трубку и закурил. – Выкладывай, как идет расследование.
Старший оперативно-розыскной группы намеренно начал доклад с провальной новости о неожиданном нападении на курьера на Ленинградском вокзале. Это было золотое правило в общении с начальством: начать с негативной информации, а закончить непременно позитивной. Бытовало мнение, будто после такого расклада начальство становилось добрее.
– …Два ножевых ранения в спину. Повреждено левое легкое, правая почка. Сердце не задето, но состояние тяжелое. В данный момент проводится хирургическая операция, – отрапортовал Старцев.
– Как же так, Иван Харитонович? – вскинул брови комиссар. – Вы вчетвером находились рядом и не заметили, кто его пырнул?
– Нет, к сожалению.
– Неужели с поезда шло так много народу?
– Так точно. На вокзале в тот момент было столпотворение. Да еще пособники нападавших специально устроили впереди завал, чтоб отвлечь внимание.
– Выходит, в устранении Гулько было задействовано несколько человек?
– Так точно. Мы когда разобрались, что к чему, сразу дали команду патрульным перекрыть выход из вокзала, но было уже поздно.
– Жаль. Очень жаль, – постукивая пальцем по папиросной коробке, проговорил Урусов. Лицо его сделалось мрачным, на лбу и у глаз образовались морщины. – Курьер мог бы рассказать много интересного. А теперь все зависит от врачей…
Потом он с минуту монотонно отчитывал Старцева за провал на вокзале. Слова комиссара больно били по самолюбию Ивана Харитоновича, подобно облезлому березовому венику, хлещущему по голому, распаренному в бане телу. И когда он, задумавшись, прервал свою речь, Старцев поспешил вынуть из рукава главную козырную карту:
– Мы тут сами, Александр Михайлович, разжились кое-какой информацией.
– Сами? Ну, так докладывайте – чего ж вы тянете?!
– При работе с архивными документами группой капитана Бойко выяснено, каким образом на территорию нашей страны попал немецкий наркотический препарат.
– Так-так! Это интересно, – вмиг оживился комиссар. От морщин не осталось и следа.
– Обезболивающее средство на основе сильнейшего наркотика было разработано и изготовлялось фармакологической компанией «Pharma Fausto-Rindon». Поставки в вермахт осуществлялись напрямую из Берлина. В феврале тысяча девятьсот сорок третьего года для поддержки шестнадцатой армии группы армий «Север» с берлинского аэродрома «Гатов» вылетели два транспортных самолета. Оба везли продукты, боеприпасы, почту, награды и медикаменты, среди которых был и наркотический препарат. По данным разведки Северо-Западного фронта, один из самолетов совершил неудачную посадку на тонкий лед озера Ильмень и затонул.
– Хочешь сказать, что криминальные элементы прознали о затонувшем самолете и… – комиссар выжидающе глядел на подчиненного.