Ты уверена, что поступила правильно, спросила она себя. Не уверена, честно ответила она себе. Я не знаю, как правильно. Я сама неправильная, что-то во мне не так. Я не умею прощать, я не могу забыть. Я не забыла ту женщину, Лутак, обозвавшую меня клеветницей, я не забыла Ингу, оболгавшую меня, я не могу забыть одноклассника Макса, который смеялся над моей бедной одеждой. Я никогда не забуду, как любимый человек уходил навсегда, оставив на тумбочке деньги. Наверное, я урод с длинной памятью. У нормальных людей память короткая, а у меня — длинная.
Кончилось тем, что она уснула, как была, одетая…
…Она смотрела сериал, искусственный, выморочный, какие-то девушки-соперницы, какой-то негодяй-богатей, какой-то честный бедный парень, который на самом деле не бедный, а тоже богатей, но хочет, чтобы его любили не за деньги, а за так, и притворяется бедным…
Пронзительный звонок телефона заставил ее вздрогнуть. Красный телефон мигал красной лампочкой, издавая неприятный, бьющий по нервам звук. Она взглянула на часы — они показывали три ночи. Или утра. Она застыла с протянутой рукой, не решаясь, не смея взять трубку, наполняясь тоской смертной, зная, кто звонит. Она взяла ее, наконец, эту чертову раскаленную трубку, поднесла к уху и услышала голос отца…
Глава 23Покушение
Около трех ночи Шибаев добрался до своего района. Все это время он просидел на лавочке во дворе Виты, не сводя взгляда с ее темных окон. Но ее все не было. Она не отвечала на звонки уже два дня, она просто исчезла. Уехала в Зареченск с Борисенко? Сказала бы честно. Честно… Какая честность? Сказать, глядя в глаза, что все, прости, если можешь, я ухожу к другому? Хотя это он, Шибаев, другой, а Борисенко свой. Дурак ты, детектив, все же было на виду. Лицо Борисенко, когда он говорил о ней… Она отвела глаза, когда он спросил, что за человек Борисенко, а ее тон был слишком ровным, да и ответила она не сразу. И помрачнела, когда он сказал, что у Борисенко, скорее всего, есть другая женщина, возможно, семья, так как не может мужчина один, да и сидит он все время в Загорске неспроста…
Разве не ясно? Еще как ясно. А если ясно, то хватит изображать из себя брошенного пса и каждый вечер таскаться к ее дому. Встал и пошел… вон. И морду Борисенко бить не надо, и предлагать выйти и поговорить тоже не надо. Не работают разборки между самцами, выигрывает не сильный, а, наоборот, жертва. Несправедливо обиженный. Разве что душу отведешь, набив морду сопернику. Шибаев сжал кулак, с силой шарахнул по скамейке. Облизнул выступившую кровь, ощутив ее кисло-соленый вкус, и поднялся. Постоял около дома, разглядывая темные окна ее квартиры, и побрел прочь.
Неярко освещенные улицы были пусты. Звук его шагов гулко отскакивал от стен и уносился в пустые переулки. Небо было розоватым не то от встающего где-то за горизонтом солнца, не то от призрачных рекламных огней, и безвременным — ни ночным, ни утренним. Он уже подходил к дому, когда услышал сзади шум двигателя. Автомобиль двигался на небольшой скорости, и Шибаев невольно оглянулся. Дальше произошло нечто совершенно неожиданное. Двигатель вдруг громко взревел, и машина, резко увеличив скорость, выскочила на тротуар и устремилась к Шибаеву. Тот поднял руку, ослепленный светом фар, и отступил назад. В ту же секунду сильный удар отбросил его к стене дома. Машина, натужно ревя на вираже, слетела с тротуара и рванула прочь. Шибаев остался лежать на тротуаре…
…Он пришел в себя, когда уже слабо серели утренние сумерки. Все вокруг него было словно в серой дымке. Он вдруг вспомнил яркий свет фар, прыжок автомобиля, сильный удар… Дальше темнота. Опираясь рукой о низкий чугунного литья заборчик, он попытался подняться, но, застонав, упал обратно, ощутив спиной его завитки. Боль в плече, невыносимая боль в груди — видимо, сломаны ребра, пульсирующая боль в затылке и тошнота, подкатывающая к горлу… Он потрогал лоб, почувствовал под пальцами шероховатые подсохшие чешуйки крови и зашипел от боли. Потрогал языком зубы, вяло понял, что все, кажется, на месте; сплюнул кровью. Подвигал челюстью, поднес к глазам ободранные, в засохшей крови ладони.
— Встал! — приказал себе и не услышал собственного голоса. Морщась от боли, с трудом достал из кармана мобильный телефон; времени было три двадцать семь. Набрал Алика. Тот отозвался после десятого сигнала. Голос у него был хриплый и недовольный.
— Ши-Бон? Что случилось? О господи, полчетвертого ночи!
— Дрючин, я тут рядом, выйди…
— Что случилось?! — закричал Алик после короткой паузы. — Где ты?! Ты живой?!
Шибаев уперся затылком в холодный металл заборчика, закрыл глаза и стал ждать Алика…
…От его сознания ускользнул скорбный путь, когда матерящийся вполголоса хилый Алик тащил его на себе домой. Матерился Алик неумело, так как не выносил мата, но тут вспомнил и выдал сквозь зубы все услышанное за жизнь. Кое-как уложив Шибаева на диван, Алик присел на пол рядом и закрыл глаза. Наверное, он уснул — выпал на несколько минут из бытия. Очнулся не то от всхлипа, не то от хрипа Шибаева и облился холодным потом от ужаса — умирает! Он стал на колени перед диваном и впервые рассмотрел как следует урон, нанесенный Ши-Бону. Разбитое окровавленное лицо, рассеченный лоб… Алик боялся крови, он почувствовал сладковатый комок в горле и невольно сглотнул. Кровь на разорванной футболке, разбитые окровавленные ладони… Драка? Чем же его? Кастетом? Кто? Никаких дел он не ведет, зачем? Борисенко? Избавился от жены, а тут детектив! Копает, вынюхивает…
Шибаев не шевелился. И, кажется, не дышал. Алика снова окатило холодным потом, и он прижался ухом к груди Шибаева. Сердце там неровно дергалось, и Алик с облегчением понял, что друг жив. Потряс за плечо и позвал: «Ши-Бон! Что с тобой? Только не умирай!» Дрожащими руками вытащил из кармана брюк мобильный телефон. Едва не застонал от облегчения, заслышав бодрый голос с той стороны.
— Славик, это Дрючин! У нас проблема… Ты не мог бы приехать? Извини, что так поздно…
— Скорее, рано, — отозвался Святослав Кучинский, хирург, «семейный доктор семейства Дрючиных или Шибаевых» — как он себя рекомендовал. — Что случилось? Кто? Ты или сыщик?
— Ши-Бон! Он весь в крови и не шевелится!
— Что случилось?
— Не знаю! — в отчаянии закричал Алик. — Он без сознания!
— Дышит?
— Дышит! Славик, скорее!
— Не рохай, Авокадо, я уже надеваю штаны. Через двадцать минут. Жди.
В их кругу у Алика было прозвище Авокадо, производное от «абогадо», что в переводе с испанского значит «адвокат». По созвучию, должно быть. Так называлась известная испанская фирма, чье изделие, галстук, подарил Алику один из благодарных клиентов. К слову заметить, галстук был ужасного салатового цвета, что послужило поводом для издевок Шибаева. Им же была придумана кличка Авокадо…
Доктор Славик примчался через двадцать пять минут. Подошел к дивану, где лежал бездыханный Шибаев, поставил на журнальный столик саквояж, нагнулся, рассматривая раненого. Проверил пульс на шее. Перевел взгляд на бледного, грызущего от волнения ногти Алика.
— Что с ним?
— Господи! Да я понятия не имею! — закричал Алик. — Подрался! Я подобрал его в двух кварталах отсюда. Он позвонил…
— То есть он был в сознании?
— Наверное. Когда я прибежал, он уже был… такой. Опять драка! Он опять подрался!
— Когда это было? Когда он позвонил?
— Ну… — Алик задумался. — Минут пятьдесят или даже час.
— Плохо, что он без сознания.
— Он все время дерется! У меня уже нет никаких сил!
— Так уж и все время. Выдохни, Авокадо, и успокойся. Я был у вас в последний раз… Когда это? Давненько. Да и не похоже, что драка. Ладно, Дрючин, сейчас мы его вернем. Подрихтуем ему личность, думаю, обойдемся парочкой красивых швов, определим масштаб урона. Где можно вымыть руки? Давненько у вас не был, подзабыл. Ты как? Может, валерьяночки? — Доктор Славик любил поговорить, считая, что болтовня помогает наладить контакт между пациентом и медиком, а также снимает у обоих нервное напряжение. Кроме того, он был несколько болтлив от природы.
— Я не выношу валерьянку. Нормально. Сюда! А он выйдет из комы?
— Не факт, что кома, может, спит, — объяснял доктор Славик, следуя за Аликом. — Гай Юлий Цезарь после сражений спал по двое суток, нервная система так устроена, защищается от стресса. Посмотрим.
— Будешь ассистентом, Авокадо, — сказал он, когда они вернулись в гостиную. — Нужно его раздеть. Я приподниму, постарайся стащить футболку. Посмотрим, что там у него. Раз, два, три! Давай! Молодец. Теперь джинсы!
— Голова… Рассечен лоб, справа, содраны скулы, гематом на голове вроде нет, удар пришелся в лицо…
— Его били ногами?
— Я бы сказал, что его скорее сбили машиной. Сейчас, сейчас… проверим, ребра… Похоже, сломаны. Удар в спину или в бок отбросил его на тротуар, он ударился лицом… Можешь его приподнять?
Шибаев вдруг застонал.
— Ши-Бон, ты живой? — спросил Алик, едва не плача от облегчения.
— Дрючин? — Шибаев открыл глаза, уставился на Алика; перевел взгляд на Кучинского. — Славик, ты? Что случилось, ребята?
— Ты хоть что-нибудь помнишь? — спросил Славик.
— Не очень… — Шибаев потрогал лоб, рассмотрел сбитую ладонь. — Что это?
— Голова кружится? Тошнит? Где больно?
— Нет вроде…
— Здесь болит? — Славик ткнул Шибаева пальцем в живот. — А здесь?
Шибаев охнул.
— Два ребра минимум. Приличный ушиб справа, в области ребер и таза, будет большой синяк. Ушиб правого колена, придется похромать с недельку. Кости целы, что удивительно. Сейчас мы вкатим пострадавшему ма-аленький укольчик, снять боль. После этого подштопаем и восстановим первозданную красоту, так сказать. Челюсть, кстати, цела, мелочь, конечно, но приятно. Не вспомнил, что случилось?
— Меня сбила машина… Сзади… Я обернулся…
— Прекрасно! Пациент соображает, сохранил память и видит окружающую действительность. Может, запомнил номер?