– Что ж, мне показалось, Дэвид держится молодцом, – заявила мать Люси.
– Да, – отозвалась Люси.
Они шли по верхней кромке скалы. На третий день пребывания гостьи на острове ветер утих и погода позволила им отправиться на прогулку. Джо они взяли с собой, нарядив его в матросский свитер и пальтишко на меху. На самом гребне остановились, чтобы понаблюдать, как Дэвид и Том управляются с овцами. Люси читала на лице матери отражение внутренней борьбы между обеспокоенностью и сдержанностью, и потому решила помочь ей.
– Он больше не любит меня, – сказала она.
Мать быстро оглянулась, желая убедиться, что их не слышит внук.
– Но все не может быть так уж плохо, дорогая, правда ведь? Каждый мужчина проявляет свою любовь по-разно…
– Мама, мы не живем как настоящие муж и жена с самой нашей свадьбы.
– Но как же тогда… – кивнула она в сторону Джо.
– Это произошло за неделю до свадьбы.
– О Боже милостивый! Но ведь это все из-за аварии, ты же понимаешь?
– Из-за аварии, но не так, как ты думаешь. Не в физическом смысле. Он просто… не делает этого. – Люси тихо заплакала, и слезы медленно поползли по ее уже основательно обветренным щекам.
– Ты пыталась разговаривать с ним об этом?
– Да.
– Возможно, со временем…
– Но уже прошло без малого четыре года!
Наступила пауза. Они стали спускаться к вересковой пустоши под слабыми лучами послеполуденного солнца. Джо увлеченно гонял чаек.
– И я однажды чуть не ушла от твоего отца, – неожиданно призналась матушка.
Теперь настала очередь Люси испытать настоящий шок.
– Когда?
– Вскоре после рождения Джейн. Мы тогда были далеко не так обеспечены, как сейчас. Твой отец все еще работал на своего отца. И в наших отношениях случился серьезный кризис. Я вынашивала третьего ребенка за три года, и будущая жизнь начала представляться мне как сплошная беременность и попытки свести концы с концами без малейшего светлого проблеска впереди. А потом я узнала, что он стал встречаться со своей прежней возлюбленной Брендой Симмондс. Ты с ней никогда не виделась. Она потом уехала в Басингсток. И внезапно я задалась вопросом: что мне делать? Но никак не могла найти мало-мальски разумного ответа.
У самой Люси о тех временах остались лишь смутные и отрывочные воспоминания: ее дедушка с седыми усами; очень похожий на него, но только более стройный отец; долгие семейные трапезы на просторной кухне фермерского дома; много смеха, солнца и домашних животных. Тогда супружеская жизнь родителей представлялась ей образцом счастья, постоянства и основательности.
– И почему же ты не ушла? – спросила Люси.
– В те дни это было совсем не так просто. Поди получи развод! Да и на работу женщин не брали.
– Но сейчас-то женщины работают почти везде.
– В прошлую войну так было тоже, но потом все изменилось. Без работы оставались даже мужчины. Думаю, и в этот раз случится то же самое. Мужчины всегда возьмут свое, если ты понимаешь, о чем я.
– А теперь ты рада, что осталась. – Это был уже не вопрос.
– Вообще-то людям моего возраста уже не стоит делать громких заявлений о том, как надо жить, но лично моя жизнь почти всегда оказывалась борьбой за спасение семьи, и то же можно сказать о большинстве моих знакомых женщин. Стойкость всегда похожа со стороны на самопожертвование, но на самом деле это не так. И советов от меня ты не дождешься. Во-первых, ты им все равно не последуешь, а последуешь – так потом свалишь все свои проблемы на меня.
– Мама! – с протестующим смехом воскликнула Люси.
– Не пора ли нам возвращаться? – спросила мать. – Мне кажется, для одного дня мы проделали большой путь.
Однажды вечером в кухне Люси сказала Дэвиду:
– Мне бы хотелось, чтобы мама задержалась у нас еще на две недели, если она того сама захочет.
Мать в этот момент наверху укладывала Джо спать, рассказывая ему сказку.
– Вам не хватило четырнадцати дней, чтобы перемыть все мои косточки? – спросил в ответ Дэвид.
– Не говори глупости!
Он подкатился ближе к ее креслу.
– Ты хочешь заставить меня поверить, будто вы не говорили обо мне?
– Конечно, разговаривали. Ты ведь мой муж.
– И что же ты ей сказала?
– А чего ты вдруг так встревожился? – не без мстительности в тоне поинтересовалась Люси. – Тебе есть чего стыдиться?
– Нет, черт тебя побери, стыдиться мне совершенно нечего. Но никому не понравится, если о его личной жизни начнут судачить две заправские сплетницы…
– Мы не сплетничали о тебе.
– Так что ты сказала?
– Какие мы, оказывается, чувствительные!
– Отвечай на мой вопрос!
– Сказала, что хочу уйти от тебя, а она пыталась меня отговаривать.
Он резко развернулся к ней спиной и отъехал в дальний угол комнаты.
– Передай ей, чтобы не тратила ради меня усилий.
– Ты это серьезно? – спросила она.
– Мне никто не нужен, поняла? Я прекрасно справлюсь один.
– А как же я? – тихо произнесла она. – Быть может, кто-то нужен мне, – ты не думал об этом?
– Зачем?
– Чтобы любить меня.
В этот момент в кухню вошла мать и сразу почувствовала витавшее в воздухе напряжение.
– Заснул мгновенно, – сказала она. – Золушка еще даже не успела попасть на бал. Думаю, мне лучше начать укладывать вещи, чтобы не оставлять всего на завтра.
И она снова оставила их вдвоем.
– Как ты считаешь, в наших отношениях когда-нибудь наступит перемена? – спросила Люси.
– Смотря что ты имеешь в виду.
– Мы будем снова… Мы станем снова относиться друг к другу как до свадьбы?
– Ноги у меня не отрастут, если ты этого ждешь.
– Боже мой, Дэвид, ты прекрасно знаешь: для меня это не так важно, – я всего лишь хочу немного любви.
Дэвид пожал плечами.
– Это твои проблемы.
И он выкатился из дома, не дожидаясь, когда она заплачет.
Мать не осталась еще на две недели: уже на следующий день Люси проводила ее на пирс. Лил дождь, и они обе кутались в плащи. Женщины стояли молча, дожидаясь прибытия катера и наблюдая, как крупные дождевые капли врезаются в воду, образуя подобия кратеров на поверхности моря. Мать держала Джо на руках.
– Со временем все обязательно придет в норму, – снова сказала она. – Для супружеской жизни четыре года – ничто.
– Не уверена в этом, – возразила Люси, – но от меня сейчас мало что зависит. Есть Джо, есть Дэвид с его увечьем, идет война – я просто не могу все бросить.
Прибыл баркас, и Люси, получив три коробки с продуктами, вручила матери пять писем. Слегка штормило, и мать укрылась в крохотной каюте на палубе катера. Они махали друг другу на прощание, пока суденышко не скрылось за мысом. Люси почувствовала себя мучительно одинокой.
А тут еще Джо заскулил:
– Не хочу, чтобы ба уезжала!
– Я тоже, – только и сказала Люси.
10
Годлиман и Блоггз бок о бок шли по тротуару основательно поврежденной бомбардировками торговой улицы Лондона. Странной они выглядели парой: чуть горбившийся, нахохленный как воробей профессор в очках с толстенными стеклами, который шел мелкими шажками, не особо глядя себе под ноги, и плотно сбитый плоскостопый молодой блондин с походкой целеустремленного человека, одетый как классический полицейский в штатском – плащ и шляпа-котелок. Рядом они смотрелись карикатурой, не нуждавшейся в подписи.
– Думаю, Die Nadel обладает связями на самом верху, – предположил Годлиман.
– Почему ты так считаешь?
– Только при таком условии можно откровенно и безнаказанно плевать на субординацию. Все эти приветы Вилли – ведь они должны быть адресованы Канарису.
– Значит, они с Канарисом приятели?
– У него точно есть дружки в руководстве рейха. Быть может, даже более влиятельные, чем Канарис.
– Чутье мне подсказывает, что это может нам дать необходимую зацепку.
– Люди со связями обычно обзаводятся могущественными покровителями из числа тех, с кем когда-то ходили в школу, учились в университете или в военной академии. Нам надо рыть в этом направлении.
Они прошли мимо универсального магазина, у которого вместо прежних огромных стеклянных витрин теперь зияли дыры. К одной из рам гвоздем было прибито написанное от руки объявление: «Мы теперь открыты для вас так, что шире некуда!»
Блоггз хохотнул.
– А я видел такой же плакат, вывешенный у разбомбленного полицейского участка: «Только не вздумайте распускаться. Мы по-прежнему присматриваем за вами».
– Это постепенно превращается в одну из малых форм изобразительного искусства.
Они пошли дальше.
– Мы, стало быть, можем предположить, что Die Nadel учился с кем-то, кто сейчас верховодит в вермахте?
– А во время учебы люди часто фотографируются. В подвале Кенсингтона, где до войны базировалась МИ-6, Миддлтон собрал коллекцию из тысяч фотографий немецких офицеров: студенческие группы, гулянки в ресторанах, репетиции парадов, рукопожатия с Адольфом, вырезки из газет – у него есть все.
– Понятно, – кивнул Блоггз. – Если ты прав и Die Nadel учился в германском аналоге Итона или Сэндхерста[16], то действительно есть шанс найти его фото.
– Почти наверняка. По понятным причинам шпионы избегают объективов камер, но ведь они становятся шпионами не со школьной скамьи. Так что у Миддлтона мы скорее всего отыщем снимок, где Die Nadel еще совсем молоденький.
Они обогнули огромную воронку рядом с парикмахерской. Помещение уцелело, но традиционный знак цеха цирюльников – красно-белый шест – валялся на мостовой. Плакат в окне гласил: «Нас почти «отбрили». Теперь ваша очередь».
– Но как мы его узнаем? Его же никто не видел в лицо, – заметил Блоггз.
– Ошибаешься, видели. В пансионе миссис Гарден в Хайгейте его успели разглядеть очень хорошо.
Викторианской эпохи дом стоял на холме, возвышаясь почти над всем городом. Он был построен из красного кирпича, и Блоггзу подумалось: уж не побагровел ли он от гнева при виде того, что Гитлер сделал с Лондоном? Место на возвышении – идеально для радиосвязи. А Die Nadel наверняка снимал комнату на самом верхнем этаже. Интересно, размышлял Блоггз, какие секреты передавал он отсюда в Гамбург в темные ночи 1940 года. Наверняка это были координаты заводов, производивших боевые самолеты и сталь для танков, описания организации береговой охраны, политические слухи, сведения об использовании противогазов, бомбоубежищ, мешков с песком, о настроениях среди населения, отчеты об успехах бомбардировок. «Отличная работа, парни! Вам наконец удалось угробить Кристину Блоггз…» О, к черту такие мысли!