Блоггз вернулся на платформу. Все участники поисков тоже уже закончили и собрались плотной группой. Он выбрал шестерых для помощи в опросе пассажиров.
– Стало быть, ваш подозреваемый сумел-таки сбежать? – спросил инспектор.
– Почти наверняка. Я ведь полагаю, ваши люди не забыли заглянуть в каждый туалет и проверить почтовый вагон?
– Да, мы осмотрели и крышу поезда, и пространство под ним, и паровоз, и угольный тендер.
Один из пассажиров вышел из вагона и приблизился к Блоггзу. Это оказался невысокий человек с сильно охрипшим голосом.
– Слушаю вас, сэр, – обратился к нему инспектор.
– Мне показалось, вы кого-то ищете, верно?
– А почему вас это заинтересовало?
– Видите ли, если это так, мне любопытно узнать, не высокий ли это мужчина крепкого сложения?
– Положим, да, а что?
– Как раз такой мужчина выбрался из поезда с противоположной стороны.
– Когда?
– Через минуту-другую после прибытия поезда на станцию. Он вроде бы только вошел в вагон, а потом спрыгнул на рельсы. Я еще подумал: странно, что он без багажа, – и решил…
– Вот дьявол! – смачно сплюнул инспектор.
– Он сумел распознать засаду, – сказал Блоггз. – Но как? Меня он в лицо не знает, а ваши люди находились в укрытиях.
– Что-то все же спугнуло его.
– Значит, он через пути выбрался на соседнюю платформу и ушел таким образом. Разве это могло остаться незамеченным?
Инспектор пожал плечами.
– В такой час люди не очень-то наблюдательны. А если бы его задержали, он мог просто ответить, что слишком торопится и не может стоять в очереди на билетный контроль.
– А на других платформах вы своих подчиненных не поставили?
– Понимаете, мне не пришло это в голову, – признал инспектор. – Что ж, мы прочешем весь прилегающий район, а позже будем патрулировать город. И, само собой, возьмем под наблюдение паромы…
– Да уж, пожалуйста, – мрачно кивнул Блоггз.
Но инстинкт уже подсказывал ему, что Фабера не найдут.
Прошло больше часа, прежде чем поезд снова тронулся. У Фабера свело судорогой левую голень, а нос оказался забит угольной пылью. Он слышал, как машинист и его помощник забрались в кабину, до него даже донеслись обрывки их разговора о трупе, найденном в поезде. Заскрежетала лопата кочегара, раздался свист пара, клацанье цилиндров в машине, а потом с легким рывком, выпустив облачко дыма, паровоз пришел в движение. С огромным облегчением Фабер позволил себе чуть сменить позу и даже чихнуть. Ему сразу стало лучше.
Он находился в самом конце тендера, глубоко зарывшись в уголь, и человеку с лопатой потребуется некоторое время упорного труда, прежде чем он доберется до него. Как он и надеялся, полицейский осмотр тендера ограничился лишь несколькими поверхностными взглядами.
Фабер подумал, не рискнуть ли ему выбраться из своего убежища прямо сейчас. Наступил рассвет. Не смогут ли его случайно заметить с какого-нибудь моста? Едва ли. Он весь покрылся угольной пылью, и при неясном утреннем свете в движущемся поезде издали его фигура будет выглядеть черным пятном на черном фоне. Да, можно попытаться. Медленно и осторожно он стал прокапывать себе путь наверх из своей угольной могилы.
Поднявшись, он полной грудью вдохнул свежий и прохладный воздух. Лопата забирала уголь из тендера через небольшое отверстие в его передней части. Вероятно, позже кочегару все же придется войти сюда, когда уголь перестанет сам ссыпаться в лопату, но какое-то время Фабер мог чувствовать себя в полной безопасности.
Становилось светлее, и он смог как следует оглядеть себя – весь черный с головы до пят, как горняк, только что вышедший из шахты. Любым путем нужно будет помыться и сменить одежду.
Подтянувшись на руках, Фабер посмотрел наружу. Поезд еще бежал через пригороды. Мимо мелькали фабрики, склады и ряды невзрачных маленьких домиков. Необходимо было обдумать дальнейшие действия.
По первоначальному плану он собирался сойти с этого поезда в Глазго, чтобы пересесть на другой, который довез бы его до Данди и дальше, к восточному побережью, где располагался Абердин. У него все еще оставалась возможность добраться до Глазго. Сойти на вокзале он, разумеется, не мог. Спрыгнуть придется либо до, либо после прибытия состава в этот город. Но этот вариант представлялся достаточно опасным. Поезд наверняка делал немало промежуточных остановок между Ливерпулем и Глазго, а там его вполне могли заметить. Нет, поезд ему необходимо покинуть как можно скорее и найти другое транспортное средство.
Идеальным местом оказался бы пустынный участок неподалеку от городка или крупной деревни. Место должно быть уединенным, чтобы никто не видел, как он прыгает из тендера, но не слишком удаленным от ближайшего жилья, где можно украсть одежду и попытаться угнать автомобиль. И поезд должен идти в гору, чтобы его скорость упала и облегчила прыжок.
Сейчас он разогнался примерно до сорока миль в час. Фабер улегся на уголь и стал ждать. Постоянно вести наблюдение за окрестностями он не решался, боясь быть замеченным. Разумнее всего выглядывать наружу всякий раз, когда состав будет сбрасывать скорость. А пока требовалось просто затаиться. Но уже через несколько минут он поймал себя на том, что, несмотря на все неудобства, его тянет в сон. Он подвинулся и положил голову на согнутую в локте руку – в таком случае, если его сморит сон, он тут же проснется от удара головой об уголь.
Пока что поезд мчался все быстрее и быстрее. Между Лондоном и Ливерпулем он дольше стоял на станциях, чем двигался, но теперь летел на всех парах по малонаселенным пространствам. И словно Фаберу мало оказалось неудобств, начался еще и дождь: холодная морось моментально пропитала его одежду и, казалось, ледяной коркой покрыла кожу. Появилась еще одна причина сбежать отсюда как можно скорее – до Глазго он мог попросту умереть от переохлаждения.
После того как прошло еще полчаса, а поезд все не замедлял ход, Фабер стал подумывать о том, чтобы прикончить паровозную бригаду и остановить состав самому. Жизнь еще двум людям спасла обыкновенная сигнальная вышка. Внезапно заскрежетали тормоза, и поезд стал постепенно замедлять бег. Поскольку это происходило медленно, Фабер догадался, что вдоль пути показались знаки, предписывавшие машинисту вести состав более осторожно. Он выглянул наружу. Они находились среди ровного поля, но ему стала понятна причина задержки. Они приближались к разъезду, и для их состава тот был пока закрыт.
Поезд остановился, но Фабер не торопился прыгать. И лишь стоило паровозу снова запыхтеть, он забрался на край тендера, помедлил мгновение и перевалился на другую сторону.
Прокатившись по насыпи, он замер, лежа лицом вниз в густо разросшейся траве. Только когда поезда уже не стало слышно, он поднялся на ноги. Единственным признаком цивилизации в пределах видимости оказалась та самая сигнальная вышка – двухэтажная деревянная постройка с большими окнами наверху, лестницей на второй этаж, пристроенной снаружи, и дверью на уровне земли. От противоположной стороны башни вдаль уходила покрытая шлаком дорожка.
Фабер описал широкий круг, чтобы подобраться к башне сзади, где не было окон. Он вошел в дверь первого этажа и с радостью обнаружил все необходимое ему сейчас: туалет, раковину умывальника и, как дополнительный приз, плащ, свисавший с вбитого в стену гвоздя.
Он сбросил промокшую одежду, вымыл лицо и руки, а потом яростно растер все свое тело грубым вафельным полотенцем. Маленький цилиндр свернутой фотопленки был по-прежнему накрепко примотан к его груди. Потом ему снова пришлось облачиться в свои вещи, но зато он смог поменять сырую куртку на теплый плащ железнодорожника.
Теперь ему оставалось лишь раздобыть транспорт. Ведь человек, отвечавший за систему сигналов, должен был как-то добираться сюда, верно? Выйдя наружу, Фабер тут же наткнулся на велосипед, прикованный цепочкой на замке к стойке перил. Открыть простой замок с помощью стилета не составило труда. Затем, двигаясь строго по прямой линии, чтобы не быть замеченным из окон башни, он, ведя велосипед за руль, дошел пешком до места, где деревянную постройку уже не стало видно. Оттуда, ускорив шаг, он попал на шлаковую дорожку, сел в седло и принялся усердно крутить педали.
16
Персиваль Годлиман принес из дома раскладушку. Он лежал на ней в своем кабинете, не сняв ни брюк, ни рубашки, и безуспешно пытался заснуть. Бессонницей он страдал в последний раз лет сорок назад, когда готовился к последним выпускным экзаменам в университете, и с радостью променял бы мелкие волнения тех времен на жгучую тревогу, снедавшую его сейчас.
Конечно, тогда он был другим человеком, это понятно. Не просто более молодым, а – как бы это сказать?.. – не таким односторонним, что ли. В студенческие годы его характер отличали открытость, агрессивность, целеустремленность – он серьезно собирался заняться политикой. От этого страдала его работоспособность как студиозуса – вот почему в канун экзаменов ему не спалось от волнения за грядущие результаты.
Тогда у него имелось два плохо совместимых увлечения – участие в дебатах и бальные танцы. За одну из речей, произнесенных в оксфордском студенческом союзе, он удостоился награды, а в журнале «Татлер» появилось фото: он, вальсирующий на балу дебютанток. За слабым полом он, однако, особо не ухлестывал. Ему, конечно, хотелось секса, но только с девушкой, которую он полюбит по-настоящему. Причем он не выводил из этого никаких высокоморальных принципов – просто так уж он оказался устроен.
А потому Перси оставался девственником до самой своей встречи с Элеанорой, не вальсировавшей, но зато блестящей выпускницей математического факультета, грациозной, исполненной обаяния молодой женщиной, у которой отец умирал от легочной болезни, заработанной за сорок лет в угольной шахте. Он привел ее как-то домой, желая познакомить с родителями. Его собственный отец был лордом-наместником графства, а их дом показался Элеаноре настоящим дворцом, но при этом она нисколько не комплексовала и вела себя с присущими ей естественностью и шармом. И стоило матери Перси ненароком отпустить в ее адрес снисходительное замечание, как Элеанора срезала ее безжалостно остроумным ответом, чем влюбила Перси в себя еще больше.