Он размышлял о тех огромных усилиях, предусмотрительности, старательности, деньгах и труде, которые уже были вложены в создание стопроцентно фальшивой первой группы армий США, якобы развернутой в Восточной Англии. Они постелили четыреста одних только «взлетно-посадочных полос», изготовленных из серого брезента; множество деревянных конструкций на пустых бочках из-под нефти изображали флотилии в заливах и устьях рек; тщательно изготовленные надувные макеты танков, пушек, грузовиков, бронемашин и даже свалок использованных боеприпасов разместили в нужных местах. В провинциальных газетах печатали жалобы от несуществующих местных жителей, которых возмущал упадок нравов среди молодежи с прибытием в их края тысяч американских военнослужащих. В Дувре соорудили целую нефтеналивную гавань, спланированную лучшими британскими архитекторами и построенную из фанеры и старых канализационных труб художниками-декораторами с киностудий. Перевербованные германские агенты посылали в Гамбург продуманные до последнего слова донесения, а в эфире шел постоянный радиообмен, предназначенный для станций прослушивания противника, причем тексты для радиограмм писали профессиональные литераторы и поэтому среди них можно было найти, например, такой: «Королевский пехотный полк обнаружил незаконное проникновение в багажном вагоне на место своей дислокации десятков женщин из числа гражданского населения. Штаб полка просит ответить, что с ними делать. Прихватить с собой в Кале?»
И не было сомнений: обман в значительной степени оказался успешным. Многое указывало на то, что немцы попались на крючок. Но теперь вся столь блестяще осуществленная операция оказывалась под угрозой срыва из-за одного-единственного треклятого шпиона – немецкого агента, которого Годлиман не смог обезвредить. Именно это, несомненно, и послужило причиной его сегодняшнего вызова к Верховному главнокомандующему.
Своими по-птичьи короткими шажками он миновал Вестминстер и узким проходом подошел к двери с номером 2 со стороны Грейт-Джордж-стрит. Вооруженный охранник, пост которого располагался за стеной из мешков с песком, проверил его пропуск и жестом показал, что он может войти. Годлиман пересек вестибюль и спустился по лестнице в подземную штаб-квартиру Черчилля.
Это напоминало спуск под верхнюю палубу огромного боевого корабля. Защищенный от бомб железобетонным потолком толщиной четыре фута, бункер был также снабжен прочнейшими металлическими дверями и колоннами из крепчайшего старого дерева. Когда Годлиман вошел в увешанную картами приемную, стайка молодых людей с торжественно-серьезными лицами покидала располагавшийся дальше по коридору конференц-зал. Провожавший их секретарь сразу заметил Годлимана.
– Вы очень пунктуальны, сэр, – сказал помощник. – Он готов вас принять сразу же.
Годлимана провели в небольшой и очень уютный зал, где полы были застланы коврами, а со стены смотрел портрет короля. Пропеллер электрического вентилятора гонял по помещению клубы табачного дыма. Черчилль сидел во главе длинного, отполированного до зеркального блеска стола, центр которого украшала статуэтка фавна – эмблема той самой созданной Черчиллем секретной организации, которая и разрабатывала все схемы дезинформации, – Лондонской секции контроля.
Годлиман заранее решил не отдавать честь по-военному.
– Садитесь, профессор, – предложил Черчилль.
И Годлиман вдруг понял, что, отнюдь не будучи крупным от природы мужчиной, Черчилль умел сидеть как человек массивного телосложения: выгнув плечи, положив локти на ручки кресла, опустив подбородок и широко расставив ноги. Одет он был в короткий черный пиджак в светлую полоску, какие носят юристы, полосатые серые брюки, синий в горошек галстук-бабочку и ослепительно белую сорочку. Несмотря на все потуги казаться здоровяком, он никуда не мог спрятать руку, в которой держал «вечное перо», – очень изящную руку с длинными пальцами. При этом розовым цветом лица он напоминал младенца. В другой руке он держал сигару, а на столе перед ним, рядом с кипой бумаг, стоял бокал, жидкость в котором очень походила на виски.
Он делал пометки на полях какого-то машинописного текста, по временам что-то бормоча себе под нос. Годлиман не испытывал перед этим человеком, которого многие почитали великим, никакого трепета. Как государственный деятель в мирное время Черчилль оказался, с точки зрения профессора, катастрофически плох, но теперь выяснилось, что он обладал качествами, необходимыми лидеру нации в годы войны, и Годлиман не мог не уважать его за это. (Черчилль сам постоянно твердил тем, кто пытался именовать его «Британским львом», что он вовсе не лев, а лишь получил возможность порычать, и Годлиман счел это совершенно справедливой самооценкой.)
Сейчас он вскинул глаза на профессора.
– Как я понимаю, уже нет ни малейших сомнений, что этот шпион, будь он трижды неладен, сумел выяснить наши истинные намерения, верно?
– Ни малейших, сэр, – подтвердил Годлиман.
– И предположительно ему удалось покинуть страну?
– Мы отследили его до Абердина. Я почти убежден: позапрошлой ночью он вышел в море на похищенном судне, предположительно для встречи с кем-то в Северном море, – но он, однако, не мог уйти далеко от гавани, поскольку внезапно разразилась буря. Конечно, подводная лодка могла подобрать его еще до начала шторма, но это маловероятно. Мы считаем гораздо более правдоподобным предположение, что он потерпел крушение и утонул. К сожалению, более определенной информацией мы сейчас не располагаем…
– Вот и я тоже! – воскликнул Черчилль, который вдруг, как показалось, разозлился, хотя и не на Годлимана. Он поднялся из кресла и стал смотреть на настенные часы, словно загипнотизированный надписью: «Имперское министерство общественных работ королевы Виктории, 1889». А потом, словно начисто забыв о присутствии Годлимана, начал расхаживать туда и обратно вдоль стола, тихо повторяя что-то вслух.
Профессору даже удалось разобрать слова, и услышанное повергло его в изумление. Великий лидер бормотал:
– Этот крупный, чуть сгорбленный человек начал ходить взад-вперед по кабинету, поглощенный своими мыслями и начисто забывший, что он не один…
Создавалось впечатление, что Черчилль разыгрывал сцену из голливудского фильма, сценарий которого на ходу писал он сам.
Но потом представление закончилось так же неожиданно, как и началось, и даже если Черчилль понимал, что вел себя, мягко говоря, эксцентрично, то вида не подал. Сев на свое место, он протянул Годлиману лист бумаги и сказал:
– Вот как выглядело распределение военных сил Германии на прошлой неделе.
Годлиман прочитал:
«Русский фронт: 122 пехотные дивизии
25 бронетанковых дивизий
17 дивизий других родов войск
Италия и Балканы: 37 пехотных дивизий
9 бронетанковых дивизий
4 дивизии прочих родов войск
Западный фронт: 64 пехотные дивизии
12 бронетанковых дивизий
12 дивизий других родов войск
Германия: 3 пехотные дивизии
1 бронетанковая дивизия
4 дивизии других родов войск».
– Из двенадцати танковых дивизий в Западной Европе только одна дислоцируется на побережье Нормандии, – заметил Черчилль. – А самые мощные дивизии СС, «Рейх» и «Адольф Гитлер», базируются в Тулузе и Брюсселе соответственно, не помышляя пока о передвижении. О чем это вам говорит, профессор?
– О том, что наш план введения противника в заблуждение увенчался успехом, – ответил Годлиман и понял, какое доверие ему только что оказал Черчилль. До этого момента никто в разговорах с ним не упоминал о Нормандии: ни его дядя полковник Терри, ни кто-либо другой, – хотя он сам пришел к пониманию происходящего, зная о дезинформации, нацеленной на Кале. Естественно, ему все еще не была известна дата вторжения, но он только радовался своему неведению.
– Он увенчался полнейшим успехом! – подхватил его фразу Черчилль. – Они пребывают в недоумении и растерянности, и все их предположения о наших намерениях далеки от истины. И тем не менее…
Он взял паузу эффекта ради.
– И тем не менее, вопреки всему этому… – Он взял со стола другой документ и зачитал цитату из него вслух: – «Наши шансы удержать плацдарм на побережье, особенно после того как немцы получат подкрепление, будут всего лишь пятьдесят на пятьдесят».
Он отложил сигару, а голос его сделался совсем тихим.
– Потребовалась совместная военная и экономическая мощь всего англоязычного мира – а это величайшая мировая цивилизация со времен Римской империи, – чтобы за четыре года получить для нас этот расклад: пятьдесят на пятьдесят. Но если вашему шпиону удастся вырваться, мы лишимся даже этого. Что будет означать лишиться всего.
Он ненадолго вперил в Годлимана пристальный взгляд, а потом взял авторучку в свои хрупкие белые пальцы.
– Не приходите ко мне с предположениями, профессор. Мне нужен Die Nadel.
Он опустил глаза и снова стал писать. Несколько мгновений спустя Годлиман поднялся и тихо вышел из комнаты.
27
Сигаретный табак сгорает при температуре 80 градусов по Цельсию, но при этом раскаленная часть на кончике сигареты всегда окружена слоем пепла. Чтобы причинить мало-мальски серьезный ожог, сигарету необходимо держать прижатой к коже человека не менее секунды, а скользящее прикосновение не способно причинить вреда. Это касается даже глаз, поскольку движение век при моргании – это вообще самая быстрая непроизвольная реакция человеческого тела. Только дилетанты мечут в противника сигареты, а Дэвид Роуз, собственно, таким и являлся, пусть и взбешенным, жаждущим действия, но любителем. Для профессионала это пустяк.
Вот и Фабера не отвлекла сигарета, брошенная в него Дэвидом. Что неудивительно, так как она лишь скользнула по его лбу и упала на металлический пол джипа. Он попытался выхватить у Дэвида ружье, но это оказалось ошибкой. Фабер сразу понял: вместо этого ему следовало мгновенно достать стилет и нанести Дэвиду колющий удар. Конечно, у Дэвида, вероятно, появился бы шанс выстрелить, но он никогда прежде не наводил ору