Именно об их дислокации ему предстоял сегодня разговор с Гитлером.
Машина поднялась вверх по Кельштайнштрассе, где дорога уперлась в огромные бронзовые ворота, врезанные прямо в склон горы Кельштайн. Охранник из СС нажал на кнопку, ворота с мягким гулом распахнулись, и лимузин фельдмаршала въехал в длинный, облицованный мрамором туннель, освещенный лампами в бронзовых канделябрах. В дальнем конце туннеля водитель остановил машину, Рундштедт выбрался из нее и вошел в лифт, где уселся в одно из кожаных кресел для подъема на четыреста футов вверх в «Адлерхорст» – ставку Гитлера «Орлиное гнездо».
В приемной Раттенхубер взял у него пистолет и попросил подождать. Он принялся без особого восторга разглядывать коллекцию фарфора Гитлера, снова прокручивая в уме аргументы, которые собирался изложить в разговоре.
Прошло совсем немного времени, и светловолосый шеф охраны вернулся, чтобы провести его в зал для совещаний.
Это место напомнило ему дворцы XVIII столетия. Стены украшали живописные полотна и гобелены, по углам разместились бюст Вагнера и огромные напольные часы, увенчанные бронзовой фигурой орла. Вид из широкого окна открывался действительно потрясающий: на зальцбургские холмы и гору Унтерсберг – ту самую, где, как гласила легенда, тело императора Фридриха Барбароссы дожидалось момента, чтобы восстать из могилы и спасти фатерланд. В самом же зале в неожиданно очень простых крепких креслах сидел Гитлер и трое его приближенных: адмирал Теодор Кранке, командовавший флотом на Западе; генерал Альфред Йодль – начальник Генштаба, и адмирал Карл Йеско фон Путткамер – походный адъютант Гитлера.
Рундштедт отсалютовал и получил приглашение сесть в одно из кресел. Слуга внес на подносе тарелку бутербродов с икрой и бокал шампанского. Гитлер стоял у окна, наслаждаясь видом, со сведенными за спину руками. Он заговорил неожиданно, не поворачиваясь:
– Рундштедт сменил точку зрения. Он теперь согласен с Роммелем, что союзники готовят высадку в Нормандии. Это именно то, что моя собственная интуиция подсказывала с самого начала. Но вот Кранке по-прежнему настаивает, что это произойдет в Кале. Рундштедт, поделитесь с адмиралом, что привело вас к иному выводу.
Фельдмаршал сделал большой глоток из бокала и откашлялся в кулак.
– Здесь есть два аспекта: первый – это вновь поступившая информация, а второй – свежий взгляд на происходящее. Последние сводки о бомбардировках Франции авиацией союзников недвусмысленно свидетельствуют о том, что их главной целью стало разрушение всех мостов через Сену. А мы с вами понимаем: если операция намечена в Кале, то Сена не будет иметь для исхода сражения никакого значения. Однако в случае высадки в Нормандии нашим резервам предстоит так или иначе форсировать реку, чтобы добраться до зоны боевых действий.
– Теперь о свежем взгляде на события. Я много размышлял о том, как бы поступил сам, если бы во главе сил союзников мне предстояла высадка во Франции. И пришел к выводу, что моей основной задачей стало бы создание плацдарма, куда можно было бы в короткие сроки перебросить крупные контингенты живой силы и техники. А потому первый удар следовало бы нанести в районе крупного порта с высокой пропускной способностью. И мой выбор естественным образом остановился бы на Шербуре. Таким образом, и цели бомбардировок, и требования оптимальной стратегии указывают мне на Нормандию. – Он закончил и опустошил свой бокал, который слуга поспешил наполнить снова.
– Но все данные нашей разведки указывают на Кале, – заметил Йодль.
– Хотя мы только что казнили бывшего главу абвера как предателя, – вмешался Гитлер. – Ну что, Кранке, вас удалось убедить?
– Никак нет, – ответил адмирал. – Я тоже рассматривал варианты вторжения глазами командования противника, но при этом принял во внимание ряд факторов чисто военно-морского характера, которые ускользнули от моего уважаемого коллеги Рундштедта. Я полагаю, они начнут операцию под покровом темноты, при одном лишь лунном свете и в высокий прилив, чтобы благополучно миновать подводные препятствия Роммеля. В Нормандии им будут мешать скалы, мелководье и сильные течения. Поэтому на вопрос, возможна ли высадка в Нормандии, мой ответ: исключена!
Гитлер покачал головой, выражая несогласие.
Тогда снова заговорил Йодль:
– Поступила еще одна, на первый взгляд незначительная, информация, которая мне, однако, представляется важной. Совершенно случайно нам удалось выяснить, что королевский гвардейский бронетанковый дивизион в данный момент перебрасывается с севера Англии в юго-восточную часть, чтобы присоединиться к первой группе армий генерала Паттона. Эти сведения дал нам радиоперехват. Один из полков по пути следования завладел серебряными офицерскими сервизами другого полка, и эти идиоты устроили друг другу скандал на служебных радиочастотах. А между тем речь идет об элитном британском танковом соединении, в котором служат сплошь аристократы, а командует генерал, сэр Ален Генри Шафто Адэйр. У меня нет сомнений: ни одна крупная операция союзников не обходится без их участия.
Руки Гитлера нервно задергались, а на лице появилась гримаса сомнения.
– И это мои генералы! – злобно пролаял он. – Я либо получаю от вас противоречащие друг другу советы, либо не получаю их вообще. Приходится все решать самому…
С присущей ему прямотой Рундштедт перебил Гитлера:
– Мой фюрер! Вы располагаете четырьмя превосходными танковыми дивизиями, находящимися в глубоком тылу на территории Германии. Если я окажусь прав, им попросту не хватит времени на переброску в Нормандию для отражения атаки противника. Обращаюсь к вам с просьбой: прикажите немедленно передислоцировать их во Францию под командование Роммеля. В таком случае, даже если наша с ним точка зрения ошибочна, они все равно окажутся в достаточной близости к театру военных действий, чтобы оперативно вступить в бой…
– Ну, не знаю, не знаю! – Гитлер смотрел на него по-прежнему округлившимися от гнева глазами, и Рундштедт уже решил, что перегнул палку – впрочем, далеко не в первый раз.
Но в этот момент подал голос молчавший все это время Путткамер:
– Мой фюрер! Позвольте напомнить, что сегодня воскресенье…
– Да, и что с того?
– Завтра вечером подводная лодка может забрать нашего агента. Это Die Nadel.
– Ах да! Один из немногих, кому я могу доверять!
– Он, конечно, может в любой момент выйти на связь по радио, хотя это для него и небезопасно.
– У нас уже нет времени откладывать решение, – настаивал Рундштедт. – И бомбардировки, и диверсионные акты заметно участились. Вторжение может начаться в любой день.
– С этим я категорически не согласен, – сказал Кранке. – Подходящие для высадки погодные условия установятся только к началу июня…
– Хотя и этого ждать осталось недолго…
– Довольно! – заорал Гитлер. – Для себя я решение принял. Мои танки останутся в Германии – еще какое-то время. А во вторник, когда нам уже точно доставит свой доклад Die Nadel, я пересмотрю дислокацию этих соединений. Если его сведения укажут на Нормандию, в чем я мало сомневаюсь, туда и отправятся танковые дивизии.
– А если доклада от него так и не поступит? – чуть слышно спросил Рундштедт.
– Если его не будет, я так или иначе вновь проанализирую ситуацию.
Рундштедт наклонил голову, демонстрируя согласие.
– Тогда прошу отдать приказ вернуться к руководству вверенными мне армиями.
– Считайте, что вы его получили.
Рундштедт поднялся, отдал честь по-военному и вышел из зала. В лифте с обитыми медными панелями стенами, который стремительно спускался на четыреста футов к подземному гаражу, фельдмаршал почувствовал, как у него все переворачивается в желудке, и он не мог понять, что являлось тому причиной: слишком быстрое падение кабины или мысль о судьбе родины, которая находится сейчас в руках человека, чье местонахождение остается неизвестным.
Часть шестая
31
Люси просыпалась медленно. Постепенно и вяло выбиралась она из окутывавшей ее оболочки сна, пробиваясь к реальности из мира подсознательного, начиная воспринимать действительность отдельными, изолированными друг от друга проявлениями: первым пришло ощущение теплого и крепкого мужского тела рядом с ней; потом удивление, что она лежит в постели Генри; шум бури за окном, который нисколько не ослабел со вчерашнего дня; едва ощутимый запах чужой кожи; ее рука у него на груди; ее нога, скрестившаяся с его ногой, словно для того, чтобы удержать; груди, прижатые к его ребрам; все более яркий свет наступившего дня, бьющий в полузакрытые глаза; размеренное и легкое дыхание, обдававшее струйкой воздуха ее лицо… А потом, как неожиданно найденный ответ на загадку, внезапное понимание, что она бесстыдно и порочно лежит с мужчиной, с которым познакомилась всего сорок восемь часов назад, они – нагие в спальне дома ее мужа. И это уже во второй раз.
Она окончательно открыла глаза и оторопела, увидев Джо. Боже мой! Она проспала.
Сын стоял рядом с кроватью в помятой пижаме, со взъерошенными волосами и со старой тряпичной куклой под мышкой. При этом он сосал большой палец и широко открытыми глазенками разглядывал, как мама и этот незнакомый мужчина лежат, прижавшись друг к другу, в постели. Люси не понимала, что при этом мог чувствовать ее ребенок, поскольку по утрам он почти на все смотрел такими же широко открытыми глазами, словно после долгого сна весь мир оказывался для него чем-то новым и полным неожиданных открытий. Она лишь тоже молча смотрела на него, не зная, что сказать.
Потом вдруг донесся низкий голос Генри:
– С добрым утром!
Джо вынул палец изо рта.
– С добрым утром, – ответил он и вышел из спальни.
– Черт! О черт! – простонала Люси.
Генри повернулся на кровати так, чтобы оказаться с ней лицом к лицу, и поцеловал. Его рука при этом легла ей между ног жестом властным и хозяйским.
Но она оттолкнула его.
– Бога ради, остановись!