Впрочем, мимолетное смущение оказалось напрасным. В момент, когда не оставалось сомнений, что произойдет неизбежное, когда, казалось, он перестал себя контролировать, Генри внезапно отпрянул, опустился вниз и снова вошел в нее. Сейчас ритм замедлился. Глубокое проникновение, вращение, боковые движения заставляли ее трепетать все сильнее. В такт движениям он сжимал руками ее ягодицы, Люси чувствовала себя самкой в безудержной власти самца. Увидев его лицо, дышащее страстью, Люси поняла, что он вот-вот кончит. Это до крайности возбудило ее, согнутые в коленях ноги поднялись вверх, обхватили его бедра. Она слилась с мужским телом, сжала его плоть, содрогаясь при каждом новом толчке… Оргазм пришел к ним одновременно.
Уставшие, они лежали на постели без движения. Люси ощущала, как по телу разливается тепло, такого она еще не испытывала. Когда его дыхание стало ровным, она услышала шум моря за окнами. Генри по-прежнему лежал на ней, но она и не хотела, чтобы он вставал – ей нравилось чувствовать тяжесть мужского тела, сладкий запах пота. Иногда он поднимал голову, нежно терся губами о ее щеку.
Да, этот мужчина умеет делать женщину счастливой. Генри понимает ее тело даже больше, чем она сама. Он прекрасно сложен – широкие плечи, мускулы, узкие талия и бедра, длинные волосатые ноги, кажется, есть шрамы. Сильный, нежный, красивый… словом, великолепный любовник. И тем не менее, она бы в него никогда не влюбилась, не убежала с ним, не вышла замуж. Что-то сквозит в нем жесткое, холодное – возможно, реакция на ее появление днем в детской – туманные объяснения, отсутствующий взгляд, будто он все время думает о своем. Нет, такого просто надо держать под рукой и использовать его мужские качества, только когда становится невмоготу, как глоток воды для утоления жажды.
Помимо всего прочего, он скоро уедет, они расстанутся навсегда.
Люси пошевелилась, и он моментально спрыгнул с нее, лег рядом навзничь. Она облокотилась головой на руку, взглянула на его тело. Действительно, есть шрамы – длинный на груди и небольшая отметка в форме звездочки – может, ожог – на бедре. Люси погладила волосы на его груди.
– Наверное, леди не должна говорить так, но все же спасибо тебе.
Он тронул рукой ее щеку, улыбнулся.
– Ты настоящая леди, правда.
– Дорогой, ты сам не знаешь, что сделал со мной…
Генри приложил палец к ее губам.
– Знаю, прекрасно знаю.
Она игриво укусила его за палец, положила тяжелую ладонь себе на грудь. Он теребил ее сосок.
– Генри, пожалуйста, сделай мне еще.
– Не думаю, что смогу сейчас.
И все же Генри смог.
Через несколько часов после рассвета Люси ушла от него. В соседней спальне послышались шорохи, она внезапно вспомнила, что рядом муж и сын. Фабер хотел уже сказать ей, что ничего не случится, наплевать, что думает или даже узнает муж, но промолчал. Люси поцеловала его в последний раз, встала, быстро разгладила руками скомканную сорочку и вышла.
Он внимательно, с любовью наблюдал за ней. Да, определенно неординарная женщина, думал Фабер. Он лежал на спине, смотрел в потолок. Такая наивная, неопытная и такая способная. С ней хорошо. Я бы, наверное, мог влюбиться в нее.
Он встал, достал нож и пленку из-под кровати. Что теперь с ними делать, где хранить? Держать при себе больше нельзя, он может захотеть женщину днем… В итоге Фабер решил оставить хотя бы нож, он настолько уже привык к нему, словно это был предмет одежды, без которого чувствуешь себя раздетым. Что касается кассеты с пленкой, то он положил ее сверху на комод, прикрыл документами и бумажником. Конечно, нарушаются все правила, но это его последнее задание, да и обидно упускать такую женщину. Хорошо, предположим, что она или ее муж увидят снимки, что они поймут? А если и поймут, то что смогут сделать на заброшенном острове?
Он лег на кровать, но через некоторое время снова встал. Нет, профессиональное чутье подсказывает, что так нельзя, слишком рискованно. Фабер положил кассету и документы в карман куртки. Так будет лучше.
Он услышал голос ребенка, шаги Люси, спускающейся по лестнице, затем Дэвид поволок свое искалеченное тело в ванную. Придется встать и позавтракать с ними. Ну и ладно. Спать все равно расхотелось.
Он постоял у окна, наблюдая, как дождь барабанит по стеклу, потом услышал, что дверь в ванной открылась. Фабер набросил на себя пижаму, пошел бриться. Никого не спрашивая, он взял бритву Дэвида.
Теперь это уже не имело никакого значения.
24
С самого начала Эрвин Роммель был уверен, что поссорится с Хайнцем Гудерианом.
Генерал Гудериан являлся типичным представителем прусских офицеров-аристократов, которых Роммель ненавидел. Он его хорошо знал. Они оба начинали с должности командира егерского батальона, затем встречались во время вторжения в Польшу. Когда Роммеля отозвали из Африки, он рекомендовал Ставке, чтобы его преемником стал Гудериан, ибо уже чувствовал, что кампания в Африке проиграна, однако маневр не удался по единственной причине, что Гудериан был не в фаворе у Гитлера. Предложение Роммеля сразу отвергли.
Роммель считал Гудериана чистоплюем, который пьет пиво в мужском клубе и при этом обязательно подкладывает себе на колени шелковый носовой платок. Он стал офицером, потому что это было заранее уготовано ему судьбой – отец военный, богач-дедушка… Роммель, сын простого школьного учителя, поднявшийся за четыре года от подполковника до фельдмаршала, ненавидел военную династическую касту, к которой никогда не принадлежал.
Сейчас он смотрел через стол на генерала, посасывающего бренди, реквизированное у французских Ротшильдов. Гудериан и сидевший с ним рядом генерал фон Гейер прибыли в штаб Роммеля, расположенный в Ля-Рош-Гийон (Северная Франция), чтобы указать, как расположить вверенные ему войска. Подобные визиты обычно приводили Роммеля в бешенство. В его представлении Генеральный штаб нужен для того, чтобы снабжать войска надежной развединформапией и обеспечивать снабжение, но он знал по своему печальному опыту в Африке, что штаб не справляется ни с тем, ни с другим.
Гудериан носил светлые, коротко подстриженные усы. Уголки глаз сморщены; кажется, он все время гримасничает. Высокий стройный Гудериан не идет ни в какое сравнение с маленьким некрасивым лысоватым человечком – так Роммель думал о себе. Казалось, Гудериан абсолютно спокоен а каждый немецкий генерал, который сохраняет невозмутимое спокойствие на данном этапе войны, по мнению Роммеля, полный кретин. И то, что он, Роммель, ест с ними французскую телятину, запивая ее отборным вином с юга, еще ровно ничего не значит.
Роммель наблюдал из открытого окна, как во дворе с лип стекают капли дождя, ждал, пока Гудериан начнет дискуссию. Когда генерал наконец заговорил, стало ясно, что он специально выдерживал долгую паузу, чтобы все обдумать и подойти к вопросу издалека.
– В Турции, – начал он, – английские Девятая и Десятая армии совместно с турками концентрируют силы на границе с Грецией. В Югославии наращивают активность партизаны. Французские войска в Алжире готовятся высадиться на Ривьере. Есть данные, что русские планируют высадить морской десант в Швеции. В Италии союзники практически готовы к наступлению на Рим. Имеются и другие сигналы – на Крите похитили генерала, в Лионе убили офицера разведки, в Роде напали на радиолокационный пункт, в Афинах, в результате диверсии, потерпел аварию военный самолет. Кроме того, мы имеем рейд коммандос в Сагваге, взрыв на фабрике по выработке кислорода в Булони. Поезд сошел с рельсов в Арденнах, склад с бензином загорелся в Буссене… этот список можно было бы продолжать бесконечно. В целом картина представляется достаточно ясной. На оккупированных территориях кругом измена и саботаж, на наших границах заметна подготовка к широкомасштабному вторжению. Никто не сомневается, что этим летом мы столкнемся с крупным наступлением союзников. Сейчас противник старательно пытается сбить нас с толку, повышая свою активность на различных участках, чтобы застать наши войска врасплох.
Гудериан замолчал. Роммеля разозлила эта лекция, которую ему прочитали учительским тоном, словно мальчишке. Он воспользовался паузой, чтобы вступить в разговор.
– Все правильно. Вот для этого, собственно, и нужен Генеральный штаб – анализировать поступающую информацию, оценивать действия противника, предугадывать его будущие шаги.
Генерал снисходительно улыбнулся.
– И все-таки большей частью это лишь гадание на кофейной гуще. У вас, безусловно, я уверен, есть свое мнение на тот счет, где начнется вторжение. У нас у всех есть свои соображения. Поэтому, вырабатывая стратегию, необходимо учитывать самые различные мнения.
Роммель почувствовал, что с этим трудно спорить, и решил пока подождать открыто высказывать свои возражения.
– Под вашим командованием находятся четыре бронетанковые дивизии, – продолжил Гудериан. – 2-я танковая в Амьене, 11-я в Руане, 21-я в Канне и 2-я дивизия СС в Тулузе. Генерал фон Гейер уже предлагал вам отвести их все от побережья подальше в глубь страны, чтобы иметь возможность быстро нанести мощный ответный удар. Здесь все ясно, как день. Однако вы не только проигнорировали предложение фон Гейера, но и переместили 21-ю ближе к атлантическому побережью…
– То же самое я собираюсь немедленно сделать и с остальными, – вспылил Роммель. – Когда ваши подчиненные там в штабе научатся по-настоящему мыслить? Союзники, имея превосходство в самолетах, полностью контролируют воздушное пространство. Как только начнется вторжение, они будут усиленно бомбить, поэтому любое сколь-нибудь крупное продвижение бронетехники станет невозможным. Если танки, которые вы так бережете, в момент вторжения окажутся в Париже, они так там и останутся, пока союзники не войдут в Триумфальную арку. Я знаю это по собственному опыту, со мной уже дважды проделывали такие штучки. – Роммель на секунду остановился, чтобы набрать воздуха. – Сделать из наших танков и бронемашин мобильный резерв – значит погубить технику. Никакого контрудара не будет. Противника необходимо встретить огнем прямо на побережье, где он наиболее уязвим, и сбросить назад в море. – Краска залила ему лицо, он стал разъяснять свою оборонную стратегию: – Я создал под водой значительное количество заграждений, укрепил побережье, соорудил минные поля и держу под контролем каждую лужайку,