Голос с металлическими нотками. Это была не просьба, не увещевание и даже не угроза. В голосе констатация. Абсолютная уверенность в том, что любой услышавший выполнит то, что ему сказано. Просто потому, что иначе нельзя. Это был голос, создающий физические законы. Глупо противиться физическим законам. Но если бы все люди на земле думали именно так, человек не летал бы на самолете. Поэтому я, глядя в глаза Станислава, ничего не делаю. Я просто стою.
— Ну, вольному — воля, слушай стоя, — странно, но Станислав даже не улыбнулся своей рифме. — Максим, возможно ты неплохо учился в средней школе, может быть, ты даже подавали надежды в вашем, как там, Кубанском Государственном Университете, наверное ты даже имеешь какое-то чутье, раз смог пробиться со своими столовыми куда-то наверх. Но для высшей лиги ты слабоват. Ты все еще придерживаетесь морали, а не корпоративной этики. А кстати, знаешь, что на свете самое короткое? Корпоративная память. В прошлом году ты план перевыполнил и был королем офиса, а в этом тебя за невыполнение коленом под зад. Да, и кстати именно это дает тебе, Максим, шанс. Но про это позже. Бери стакан, вон они, в серванте, да да, тут в номерах серванты. Наливай, а то надоело одному пить.
Я отлично умею читать людей. И сейчас я видел, что он не играет. Я еще раз оглядел комнату. Очень внимательно. Спрятать пистолет или какое-нибудь оружие, кроме как в шкафчиках серванта, просто некуда. Для приклеивания пистолета скотчем к столешнице нужно быть либо параноиком, либо режиссером с Мосфильма.
Все так же молча, не убирая пистолета с направления центра массы распорядителя, подхожу к столу, беру пульт и включаю большой телевизор, висящий на стене.
Убираю пистолет за пояс дешевых джинсов. Уже нисколько не опасаясь нападения в спину, подхожу к застекленным полкам шкафа. Беру самый, на мой взгляд, чистый стакан и щедро плещу в него виски. Вопросительно смотрю на Станислава и, в ответ на его кивок, доливаю и ему.
Это становится дурной традицией. Эдак я, или удивляться разучусь, или сопьюсь.
Поднимаю свой бокал, чокаюсь с распорядителем, поворачиваюсь к телевизору и поднимаю бокал в салюте. Я салютую сорока пяти градусным виски камуфлированным охранникам на экране, делаю большой глоток, кадык дергается вверх-вниз и огненный ком проваливается в горло. Только он не обжигает. И вкуса у виски не больше, чем у слабого чая. Сейчас я бы смог съесть кило кайенских перцев и не ощутить вкуса. Потому что я ничего не чувствую. Любую чашку можно наполнить только определенным количеством жидкости. Все, что вы станете лить сверху — просто в нее не попадет. Так же и с чувствами. Меня переполняет ненависть. Ничему другому во мне больше места нет. Поэтому я не чувствую вкуса виски, мой язык не обжигает спиртовой удар, приятное тепло не разливается по животу.
С экрана огромной плазмы на меня смотрят охранники. Четверо нормальных, крепких мужиков одетых в карго штаны, флисовые кофты и тяжелые ботинки. Смотрят открытыми лицами, не скрытыми под балаклавами. А еще, через экран, мне в лицо смотрит Марина, библиотекарша. Она примотана прозрачным скотчем к деревянному стулу, такому же, как и те, которые стоят у стола возле меня. Ее никто не держит, мужчины стоят полукругом за спинкой стула. Марина находится по центру, в самой середине экрана, вероятно камера установлена прям напротив ее груди, поэтому фокус камеры нацелен именно на нее, ее изображение самое четкое на экране. Никаких размытых пикселей, или скрывающих детали теней. Пунцово синяя опухоль, как уродливые очки, окружила оба глаза. Нос распух и был похож на подгнившую сливу. Вероятно изнутри носовые проходы плотно забиты начинающей запекаться кровью, потому что видно, как Марина глубоко и отрывисто дышит через рот. Вероятно, ей выбили один или несколько зубов, потому что на деснах не могла блестеть кровь от разбитой губы, которая уже затянулась грязно коричневой корочкой. А еще Марина была голой. Синяки на ребрах и левой груди были очень заметны на молочно-белой коже.
Марина ничего не говорил, вообще нет никаких звуков. Это не было отключением динамиков, я слышу усмешки стоящих за ней мужиков, их покашливание, какие-то шморганья. Просто женщина сидит и не издает никаких звуков, только иногда роняет голову на грудь. В этот момент кто-нибудь из охранников поднимает ее за волосы, возвращая в вертикальное положение.
— Передавай привет подруге. Ты там, у них в комнате, на таком же экране сейчас. Мокрофон вон, к телеку прилеплен. Неужели ты, Максим, и правда рассчитывал, что после того, как ты мне утреннюю забаву с дыбой на площади обломал, я тебя спокойно спать на кровати оставлю? Да ты не бойся, Максим, она кричать на тебя за то, что ты ее в это все втянул, не будет. Мы же не садисты, мирных горожан криками пугать. — Станислав довольно улыбается и делает маленький глоток из своего стакана. — Ты же уже понял, что у нас с фармакологией все хорошо? Ну, когда мы тебе тот укольчик сделали, помнишь? Так вот у нас таких сывороток много. Хочешь кайфануть, или может тебе нужно тайну страшную выведать, на все случаи жизни у нас укол найдется. Даже такой, при котором ты вот прям все все чувствуешь, а пошевелиться, или даже сказать что-то не можешь. Кстати, под нашим уколом правды твой студентик, ФСБэшник недоделанный, — Станислав жирно смеется, — смешно, да, реально недоделанный, вот он под укольчиком кстати и рассказал, что сюда разведать приехал. А еще он утверждал, что он меня по фоткам узнал, мол, ему мое фото, как владельца местного заводика, показывали. Он даже говорил, что тебе про это рассказал. Но ты не переживай, были бы у органов подозрения — студента бы не прислали. А их интерес — я уже купировал. Так что на приезд бригады не рассчитывай, доиграем по плану.
Я снова слышу распорядителя сквозь туман. Перед глазами Толик, идущий по площади, указывающий в спину Станислава и показывающий мне крякающую утку. Кретин! Какой же я умопомрачительный кретин. «Я тебе говорил про этого человека!». Вот, что пытался сказать мне мой товарищ. И снова я, как утка, оставаясь неподвижен и совершенно безэмоционален внешне, внизу, под водой, отчаянно работаю лапками. Мой мозг выдавал двести процентов своей мощности. Если бы распорядитель не был полностью поглощен самолюбованием, он, наверняка, услышал бы скрежет механизмов в моей голове. Я просчитываю и тут же отбрасываю варианты. Ни один из них не позволял одновременно быть в двух местах. Убить Станислава на глазах его людей — значит убить Марину. Броситься в соседние номера, а судя по картинке камуфляжи где-то на этом этаже — тоже не вариант, они готовы к моему приходу, да и Станислав успеет куда-то где есть охрана перебежать.
— Давай телевизор выключим, вижу он тебя отвлекает. — Станислав тычет в пульт и экран на стене гаснет. — Я думал ты первым сбежать попробуешь. Твой заклад самый простой был. Я рассчитывал, что ты на второй день убежать попытаешься. Ты почему остался, Макс? После рассказов о Тинькове в нашу первую встречу… О том, что любой бизнес — дело наживное…
— Это мой способ выжить.
— Что? Остаться в мясорубке, чтобы выжить?
— Да, верно. Если бы я сбежал, я бы умер от стыда. Или от любопытства. Или от того и другого. Я не мог бросить остальных участников, это была бы трусость. А еще, я бы потерял шансы найти вас, организаторов. Если в начале игры я еще мог бы просто так на все плюнуть и уйти, то после всех ваших мини игр оставить вас безнаказанными было для меня невозможным. Кстати, а в чем вообще суть игры? Зачем нужно было это голосование по сотрудничеству, «да-нет», вы ведь на него не смотрели.
— Ух ты, смотри ка, ты и вправду наказать меня рассчитываешь? — Он смеется. — Но в одном ты прав. Эта ерунда с выбором «да» или «нет», с баллами и правилами, это все моя плата, кость моему партнеру. Он человек нежный, европеец, ему все по его канонам нужно преподать, чинно, в соответствии с традициями. Он верит, что накал можно получить в офисной игре, верит, что характер может в споре проявиться, в том, какую позицию кто займет. — Станислав вновь поднимает стеклянный стакан и делает быстрый глоток, словно не виски пьет, а водой горло смачивает. — Мой наивный товарищ верил, что вы, разделившись на команды, могли свою сущность раскрыть, когда единогласное решение готовили. Я бы с ним согласился, проводи мы игру лет сорок назад. Но в наш стремительный век у меня просто нет времени на второстепенную информацию, мне нужна динамика, суть, стремительное развитие событий, а не лепет «голосуем «против» потому что, голосуем «за» потому что». Тьфу, гомосятина скучная. В статике характер не откроется, а для современного человека любой просто спор, без физической опасности — это статика.
Станислав берет бутылку и наливает. Сначала себе, почти до краев, потом, чуть помешкав, словно решая, стоит ли делиться, выливает остатки в мой стакан. Отшвыривает пустую бутылку и она, крутясь, скользит по ковровому покрытию в угол номера. Он отодвигает стул и садится. Я сажусь напротив, спиной к окну, так, чтобы держать в поле зрения все три двери, в коридор, в спальню и в соседний номер. В левой руке держу виски, правой достаю пистолет, кладу на столешницу дулом в сторону распорядителя.
— Да, статика. Знаешь, почему после эпохи Возрождения, искусство скульптуры пошло на спад? Назови кого-то после Микеланджело? Ну да, Роден, но что Роден? Раз-два и все. Потому что статическое искусство умирает, оно никому уже не нужно, люди на временные формы переключаются. Всем нужна актуальность. Знаешь, почему КВН уступил первое место «Камеди клабу»? Эфиры раз в три месяца и еженедельно. Где актуальность? Где острота будет? Вот и с моим партнером, тьфу на него. Проще ему было эту «игру» втюхать. А самому пока делом заняться. Но ты ведь давно все понял, верно? Или спросишь, в чем дело?
— Да тут и спрашивать не нужно. — Делаю глоток и понимаю, что наконец таки начал ощущать вкус напитка. — Причина половины преступлений всегда деньги. Вторая половина — чувства. Любовь, страх или ненависть. Ни любить, ни бояться, ни ненавидеть тебе меня не за что. Значит ты банальный грабитель.