– По-моему, нет необходимости, – улыбнулся он. – Это все?
– На сегодняшний день все. Спасибо.
– Просто ради формальности: это твое дело, или Долли, или чье?
– Думаю… мое.
– Угу. – Он взглянул на меня. – Ветер изменился, если я правильно понял?
– Кто знает? – засмеялся я.
Внизу, в отделе скачек, шла перестановка мебели. Долли с сосредоточенным видом руководила перемещением столов. Я спросил, что происходит, и она, просияв, объяснила:
– Шеф позвонил и сказал, что тебе нужно место для работы, и я послала Джонса стащить стол из отдела розыска пропавших лиц. Сейчас он принесет его. У нас здесь нет лишнего стола.
Череда ударов на лестнице возвестила о возвращении рассыльного Джонса вместе с неустойчивым шедевром столярного искусства.
– Никто не знает, сколько пропавших лиц они нашли, – ворчал Джонс, – но, держу пари, им никогда не найти свое барахло. – С этими словами он исчез и вскоре вернулся со стулом. – Что только не приходится делать ради тебя, – объявил Джонс, поставив стул передо мной. – Глупенькая птичка в машбюро теперь сидит на табуретке. Я с ней поболтал немного.
– Не мешало бы еще лампу, телефон… – я вошел во вкус.
– Не смеши меня, – фыркнула Долли. – Каждый раз, когда шеф покупает один стол, он нанимает двух сотрудников. Веришь ли, когда я пришла сюда пятнадцать лет назад, каждый из нас занимал отдельную комнату…
Перестановка мебели закончилась, мой стол втиснули в угол, рядом со столом Долли. Я разложил на нем фотографии и принялся сортировать их. Ребята, которые проявляли пленку и печатали снимки для агентства, как обычно, отлично поработали. Они ухитрились увеличить крохотные негативы до фотографий девять на семь дюймов, причем снимки получились четкие и вполне читаемые.
Сначала я отобрал расплывчатые дубликаты с неправильно выбранной выдержкой, порвал их и бросил в мусорную корзину Долли. У меня осталась пятьдесят одна фотография содержимого кейса Крея. На первый взгляд вполне невинные документы, но на самом деле это был динамит.
Рассортировав снимки, я получил две большие стопки. В одной из них оказались все сертификаты о покупке акций Сибери и письма от биржевого маклера. К этой же стопке я добавил бумагу, озаглавленную «И. С.», с результатами этих сделок. В другую пачку я сложил фотографии банкнотов, документы по сделкам, не имеющим отношения к Сибери, и два листа, которые я нашел на самом дне кейса.
Потом я перечитал все письма от биржевого маклера, человека по фамилии Эллис Болт, связанного с фирмой «Чаринг, Стрит и Кинг». Болт и Крей были в дружеских отношениях, в письмах иногда упоминались дома, где они оба бывали в гостях. Но в большинстве писем, напечатанных на машинке, сообщалось о наличии акций и перспективах различных сделок (включая Сибери), о покупке акций и поступивших предложениях, о налогах, гербовом сборе и комиссионных. Два письма были написаны Болтом от руки. Первое, очень короткое, – десять дней назад.
Дорогой Г.
С интересом будем ждать новостей в пятницу.
Эллис
Второе Крей, должно быть, получил в то утро, когда приехал в Эйнсфорд.
Дорогой Г.
Я отдал в типографию последний рисунок, и листовки будут готовы к концу следующей недели, в крайнем случае – ко вторнику. Но обязательно за два-три дня до очередной встречи. По-моему, это сработает. Если случится заминка, снова может возникнуть паника, но, разумеется, Вы об этом позаботитесь.
Эллис
– Долли, – сказал я, – можно воспользоваться твоим телефоном?
– Пожалуйста.
Я позвонил в Bona fides:
– Джек? Мог бы я получить краткие сведения еще об одном человеке? Эллис Болт, биржевой маклер, работает от фирмы, которая называется «Чаринг, Стрит и Кинг». – Я дал ему адрес. – Он друг Крея. И боюсь, с ним нужна такая же осторожность.
– Хорошо. Я перезвоню, – пообещал Джек Коупленд.
Я сидел, уставясь в два безобидных на вид письма.
«С интересом будем ждать новостей в пятницу». Это могли быть любые новости или вовсе никаких. Но это могли быть новости из газет или по телевидению, а в пятницу по радио я слышал, что соревнования в Сибери отменяются, потому что перевернулся грузовик с химикатами и залил скаковые дорожки.
Второе письмо тоже можно прочесть по-разному. Его содержание легко было отнести к встрече акционеров, на которой надо любой ценой избежать паники. Однако оно могло относиться и к ипподрому Сибери, где еще одна паника могла повлиять на стоимость акций.
Письма напоминали открытки с секретом: с одной стороны смотришь – приличная картинка, повернешь – стыд и срам.
Если в письме стыд и срам, то мистер Эллис Болт по самые брови увяз в уголовных преступлениях. Если же к такому заключению меня привела болезненная подозрительность, тогда я выдвигаю против респектабельного, давно завоевавшего уважение биржевого маклера чудовищно несправедливое обвинение.
Я снова взял телефон Долли и набрал номер.
– «Чаринг, Стрит и Кинг», доброе утро, – произнес спокойный женский голос.
– Доброе утро. Я хотел бы договориться о встрече с мистером Болтом и обсудить некоторые инвестиции. Это возможно?
– Конечно. С вами говорит секретарь мистера Болта. Могу я записать вашу фамилию?
– Холли. Джон Холли.
– Вы предполагаете стать нашим новым клиентом, мистер Холли?
– Именно так.
– Понимаю. Мистер Болт будет в офисе завтра, во второй половине дня. Я могу записать вас на три тридцать. Вас это устроит?
– Спасибо. Прекрасно. Я приеду.
Положив трубку, я вопросительно посмотрел на Долли:
– Ты не будешь возражать, если я сейчас уйду на весь день?
– Сид, дорогой, это очень мило, но тебе не надо спрашивать у меня разрешения, – улыбнулась она. – Шеф четко сказал, что ты сейчас сам себе начальник. Ты не должен отчитываться ни передо мной, ни перед кем-либо в офисе, кроме самого шефа. Можешь мне поверить, он еще никому и никогда не давал такой самостоятельности. Ты, любовь моя, можешь делать все, что хочешь, я больше тебе не начальник.
– Ты не обижаешься? – спросил я.
– Нет, – сказала она. – Если хорошо подумать, то нет. Мне кажется, шеф всегда хотел, чтобы ты стал его партнером по агентству.
– Долли! – удивленно воскликнул я. – Это же смешно!
– У него нет другой подходящей кандидатуры, – объяснила она.
– И он выбрал вышедшего в тираж жокея, чтобы сделать его своим помощником, – засмеялся я.
– Он выбрал человека, имеющего достаточный капитал, чтобы купить партнерство, человека, достигшего вершины в одной профессии и со временем способного достичь вершины и в другой.
– Ты бредишь, дорогая Долли. Вчера он чуть не выгнал меня.
– Но ты остался. Разве не так? И закрепился гораздо прочнее, чем прежде. И Джоани говорила, что вчера весь день после того, как ты ушел от него, шеф был в фантастически хорошем настроении.
Я, смеясь, покачал головой:
– Ты слишком романтична. Из жокеев не получаются ни сыщики, ни…
– Кто из них еще не получается?
– Бухгалтеры.
– Ты уже стал сыщиком, – возразила Долли. – Хотя, может, сам и не сознаешь этого. Я наблюдала за тобой эти два года, и у меня создалось впечатление, что ты ничего не делаешь. Но ты впитывал все, что должен знать сыщик, будто сухая губка воду. И я хочу сказать, Сид, любовь моя, что если ты не удерешь, а закрепишься здесь, то станешь частью этого дела до конца жизни.
Я не поверил ей и не придал значения ее предсказанию.
– Сейчас я хочу посмотреть на ипподром Сибери, – улыбнулся я. – Хочешь поехать со мной?
– Ты шутишь, – вздохнула она. Треугольный вырез на ее блузке сегодня был глубиной шесть дюймов. – Мне очень хотелось бы покататься в твоей машине, похожей на ракету, и подышать морским воздухом, но дела, дела…
Собрав фотографии, я сложил их вместе с негативами и открыл ящик стола, в котором обнаружились пакет с сэндвичами, полбутылки виски и сигареты. Я расхохотался:
– Думаю, сейчас кто-нибудь из отдела розыска пропавших лиц в ярости примчится сюда, разыскивая пропавший ланч.
Ипподром в Сибери лежал всего лишь в полумиле от главного шоссе, ведущего к морю. С верхних рядов трибун можно было видеть широкий серебристый поток Ла-Манша, а со всех сторон от стадиона теснились ряды маленьких домов. В каждом таком домике пенсионеры – учителя, или государственные служащие, или священники, или их вдовы – каждое утро думали о тех местах, откуда они переехали потому, что им в их преклонном возрасте было там холодно и неуютно, а тут они вдыхали теплый, напоенный морской солью воздух.
Они получили то, о чем всегда мечтали, – устроились на покой в бунгало на берегу моря.
Я въехал в открытые ворота ипподрома и остановился у весовой. Вылез, потянулся и пошел к дверям офиса управляющего.
Постучал – никакого ответа. Подергал ручку – заперто. Та же картина в весовой и во всех остальных помещениях.
Я решил посмотреть на скаковые дорожки и направился вдоль трибун к полю ипподрома. Сибери по официальной классификации относился к третьей группе – ниже, чем Донкастер, и выше, чем Виндзор. Классификация имеет значение, когда встает вопрос о дотациях ипподрому из специального Фонда Леви.
Но трибуны не тянули на третью группу: деревянные скамейки под проржавевшей жестяной крышей, продуваемые ветрами со всех сторон света. Правда, скаковые дорожки доставляли радость и жокею, и лошади. Я всегда жалел, что остальные условия на этом ипподроме не соответствовали уровню его поля.
Возле трибун тоже никого не было, но в дальнем конце скаковой дорожки я заметил нескольких человек и трактор. Нырнув под ограждение, я прямо по траве направился к ним. Почва была идеальной для ноябрьских скачек: мягкой, но пружинящей под ногами, как раз такой, о какой мечтают тренеры. Разумеется, при обычных обстоятельствах. Но в настоящее время дела сложились так, что большинство тренеров, как и Марк Уитни, предпочитали посылать лошадей на соревнования в другие места. Ипподром, который не нравится владельцам скакунов, не нравится и зрителям, которые приезжают на них смотреть. И доходы Сибери год от года падали, а расходы росли, и постепенно ипподром приходил в упадок.