Они быстро бежали по помосту над ареной, направляясь к единственному выходу – Французов в развевающихся алых с золотом трусах и Рублев в живописных лохмотьях, оставшихся от купленного пару часов назад за полторы тысячи долларов выходного костюма, и крахмальной сорочке, на которой не осталось ни одной пуговицы, но зато появилось множество алых пятен. "Убьет меня Андрюха за костюмчик", – ни к селу ни к городу подумал Борис Иванович и на мгновение похолодел, вспомнив, что его брат остался в зале. Впрочем, он тут же успокоился. В драке Андрей не участвовал и правильно сделал: в настоящей потасовке от банковского служащего Рублева было бы гораздо больше вреда, чем пользы. То, что Андрей не полез в драку, ничуть не огорчило Бориса Ивановича. Напротив, он был доволен, как бывал доволен всякий раз, когда подчиненные четко и безоговорочно выполняли отданный им приказ.
Радовался он напрасно.
Андрей Рублев не был его подчиненным и потому вовсе не считал себя обязанным бездумно выполнять самоубийственные, по его мнению, распоряжения своего брата. Когда в проходе, разделявшем сторону "Б" на две равные половины, вспыхнула драка и туда, сшибая с ног разбегавшихся во все стороны зрителей, отовсюду бросились охранники, он плюнул на полученный приказ и тоже, сбив кого-то с ног, с тыла вломился в толпу людей в одинаковых серых костюмах.
Он треснул кого-то кулаком по спине, ожидая, что охранник немедленно упадет (в конце концов, от ударов Бориса и Юрия охранники падали вполне исправно), но тот лишь удивленно обернулся и без лишних разговоров огрел Рублева-младшего по макушке резиновой дубинкой. Андрей Иванович увидел исключительную по красоте и яркости вспышку белого света, как будто кто-то поджег магний прямо у него перед глазами, а потом свет померк, амфитеатр и копошащиеся посреди прохода спины в серых пиджаках наискосок соскользнули в темноту, и младший брат Комбата Андрей Рублев молча упал лицом вниз. Кто-то немедленно наступил ему на левую руку, сломав два пальца, но он этого не почувствовал.
Ни Комбат, ни Французов этого не видели, и даже наблюдавший за ходом схватки с балкона Горохов не заметил его выходки, на секунду отвлекшись, чтобы сказать пару слов Хряку. Фактически Андрею повезло. Обрати на него кто-нибудь внимание, и ему бы не поздоровилось, но единственный человек, заметивший его участие в драке, – тот самый охранник, который прервал его боевой путь в самом начале с помощью резиновой дубинки, – не более чем через полторы минуты лег рядом с ним на пол немного резче, чем обычно ложатся уставшие люди, решив вздремнуть часок или просто поваляться с любимой книгой.
Комбат и Французов беспрепятственно добежали до выхода, слыша позади топот преследователей. Выскочив в коридор, Рублев захлопнул за собой дверь и устремился вперед, показывая дорогу. Дверь за их спинами немедленно распахнулась, с грохотом ударившись о стену.
Преследователи не отставали, хотя у обоих беглецов сложилось ощущение, что охранники не слишком стремятся их догнать.
Причина этой неторопливости выяснилась очень быстро: сзади коротко прогрохотала автоматная очередь, и Французов, охнув, сбился с шага. Он непременно упал бы (пуля угодила ему в бедро), если бы Комбат не подставил ему плечо.
– Ну, суки, – выкрикнул Рублев, – я до вас еще доберусь!
В ответ снова раздалась очередь, и над головами беглецов с треском лопнула лампа дневного света, осыпав их кусками пластика и градом мелких стеклянных осколков. Пули вспороли обои, наполнив воздух известковой пылью, но Комбат и тяжело повисший на его плече Французов уже свернули за угол, оказавшись перед окошечком кассы. Бледный от испуга кассир сидел в своей клетке из пуленепробиваемого стекла и сквозь прутья решетки смотрел на две страшные окровавленные фигуры, проковылявшие мимо по направлению к лестнице.
– Нормально, Юрок, – приговаривал Комбат, помогая Французову спускаться по лестнице. – Еще чуток, и им нас не взять.
– А теперь песенку спой, – превозмогая боль, усмехнулся капитан.
– Не понял, – сказал Комбат. Он прислонил капитана к стене, как свернутый в рулон ковер, и возился с массивными запорами. Какая-то сволочь успела запереть гермодверь. Под ногами у него плескалась неглубокая лужа – он никак не мог припомнить, была ли она здесь раньше.
– Песенку, говорю, спой, – повторил Французов. – Сказочку ты уже рассказал. Не уйти нам, Боря.
Комбат и сам прекрасно понимал, что им не уйти. Топот раздавался уже совсем рядом, а запоры упрямились, не желая открываться. Наконец последний запор уступил его усилиям, и тяжеленная дверь вдруг распахнулась сама. Огромная масса скопившейся за ней воды сбила их с ног, погребла под собой, закружила, стремительно заполняя впадину, в которой были расположены ступеньки, и вынесла их, полузадохнувшихся, отфыркивающихся, едва живых, на поверхность, прямо под дула автоматов.
Один из охранников поднес к губам портативную рацию.
– Мы их взяли, – сказал он.
– Они их взяли, – сказал Хряк Стручку, убирая рацию в карман пиджака.
– Вот и отлично, – ответил Горохов, снова закуривая. – Спустись вниз и подготовь Сеню.
– Сеню?! – не поверил своим ушам Хряк. – Ты что, собираешься продолжать?
– Заткнись и делай, что тебе говорят, – процедил Горохов. – Этим сукам пули недостаточно. Я хочу, чтобы они умирали медленно. Сеня – это то, что надо, да и сам он это дело любит. И потом, публика ведь заплатила за развлечение. Вот пусть и развлекаются, а когда им надоест, мы с тобой будем уже далеко.
– Сеня… – начал было Хряк, но замолчал, очевидно что-то сообразив.
– Вот именно, – согласился Стручок. – Сене тоже надо развлечься. Только сначала убери отсюда это дерьмо.
Он ткнул носком ботинка в скорчившегося на полу в луже собственной крови Рябого. Рябой почти беззвучно заскулил, сил на крик у него уже не было. Силы ушли вместе с кровью, свободно выливавшейся из широкой ножевой раны в животе. Обладатель двадцати тысяч, польстившийся на легкий заработок, умирал, ощущая ладонями скользкое тепло собственных внутренностей, упорно выпиравших из распоротого, как подушка, живота.
– Еще живой, – заметил Хряк, брезгливо беря Рябого за ноги Рябой снова заскулил.
– Можешь придушить, – равнодушно сказал Стручок, – а нет, так сам дойдет.
– Сам дойдет, – решил Хряк, которому не хотелось мараться. Он сильно дернул Рябого за ноги, сдвигая с места, и тот, захрипев, потерял сознание.
Стручок перекинул ноги через обшитые мягкой бархатистой тканью перила и спрыгнул с низкого балкончика в зал. Напротив, на стороне "Б", уже суетились оставшиеся в строю охранники, убирая выбывших из игры и наводя относительный порядок. Горохов легко и непринужденно сбежал вниз по ступенькам и вышел на ринг, все еще залитый слепящим светом прожекторов. Он поднял руку, требуя внимания, и приглушенный, какой-то испуганный шум в зале постепенно стих, только постукивали и негромко переговаривались возившиеся у него за спиной охранники.
– Дамы и господа, – сказал Стручок, – уважаемые гости. Я глубоко сожалею о том, что вам пришлось стать свидетелями столь неприглядной сцены. Я приношу вам свои глубочайшие извинения, хотя все, что только что произошло, явилось для меня такой же неожиданностью, как и для каждого из вас. Поверьте, что моей вины в том, что случилось, нет. Все это очень печально, но, как говорят американцы, "шоу мает гоу" – представление должно продолжаться. Я убедительно прошу вас остаться и досмотреть наше представление до конца. Более того, поскольку среди публики вдруг отыскался любитель подраться, – он сделал паузу, которую публика отзывчиво заполнила негромким, все еще нервным смехом, – вам предстоит увидеть не одну, а две показательные схватки!
По рядам прокатился одобрительный шум, но Стручок снова поднял руку, требуя тишины.
– В качестве компенсации за причиненный вам моральный ущерб мы приняли решение по окончании схваток вернуть вам деньги за входные билеты.
Он поклонился в ответ на аплодисменты и покинул ринг, продолжая лучезарно улыбаться. Постороннему наблюдателю могло показаться, что все вошло в привычную колею, но Горохов, произнося свой спич, внимательно разглядывал публику и заметил, что смеялись и аплодировали далеко не все. Тут и там, как пулевые пробоины, зияли пятна озабоченных, хмурых или просто испуганных лиц. Поэтому он мог пообещать им все, что угодно, лишь бы это звучало более или менее правдоподобно и дало ему возможность смотать удочки. Надо было только не забыть, уходя, запереть дверь балкона, и тогда фора по времени была ему обеспечена: подземный коридор был затоплен, а обитая железом балконная дверь открывалась вовнутрь. Это было немного неудобно, зато взломать ее изнутри было практически невозможно.
В проходе его догнал один из охранников.
– Петр Иванович, – сказал он, – есть пострадавший из публики.
– Было бы странно, если бы без этого обошлось, – сказал Стручок. – Он в сознании?
– Не-а, – помотал головой охранник. – Валяется, как жмур. На башке шишка, а так вроде бы живой.
– Забросьте на балкон, вынесите на улицу и бросьте под какой-нибудь куст, – распорядился Стручок. – Очухается и решит, что ему все спьяну приснилось.
Охранник махнул рукой, и четверо его товарищей торопливо пронесли мимо безвольно провисшее тело Андрея Рублева. Двое из них ловко вскарабкались на балкон, а оставшиеся, кряхтя, подали им свою ношу.
К Стручку подошел Хряк.
– Кого пускать первым? – спросил он. – Кстати, учти, что капитан ранен в ногу.
– Мне наплевать, куда он ранен, в ногу или в задницу, – зло прошипел Стручок, продолжая сиять улыбкой во все стороны. – Он в сознании? Если в сознании, пусть вышвырнут его на ринг, а там уж ему деваться будет некуда. Только первым пусть запустят эту усатую сволочь. Задерживаться нам, конечно, совсем не с руки, но я не могу уехать, не посмотрев, как он будет подыхать.
– Лады, – сказал Хряк и торопливо удалился.
Стручок с помощью охранников взобрался на балкон и снова уселся в кресло. Он достал из кармана сигарету, но закуривать не стал. В горле и без того першило, а во рту пересохло и было такое ощущение, словно туда нагадила бродячая собака. Под ногами растеклась большая липкая лужа крови, уже основательно растоптанная и размазанная. Горохов представил, на что похож сейчас пол в коридоре вблизи балкона, и гадливо поморщился. Да, отсюда надо было уносить ноги, и чем скорее, тем лучше.