– Джералд, я не хочу…
– Ты не хочешь? И как это понимать? Я беру отгул на работе, чтобы приехать сюда и побыть вдвоем… я даже думал, что мы, может быть, останемся на ночь и хорошо позабавимся… – Он замолчал на секунду и уныло добавил: – Ты же сама говорила, что это заманчиво.
Джесси начала лихорадочно соображать, выбирая возможные отговорки из стандартного набора. (Да, но у меня жутко болит голова; да, но у меня эти ужасные предменструальные боли; да, но я все-таки женщина и имею право капризничать; да, но теперь, когда мы с тобой совершенно одни и поблизости нет ни единой живой души, мне почему-то страшно. Ты пугаешь меня. Да, именно ты. Потому что сейчас в тебе есть что-то от зверя.) Лживые отговорки, которые питали его заблуждения о своей драгоценной персоне и ублажали его самолюбие. Беспроигрышный вариант. И Джесси почти уже выбрала, с какой карты зайти, как вдруг этот новый решительный голос, звучавший до этого лишь у нее в голове, прорвался наружу. Джесси была приятно удивлена, когда обнаружила, что и вслух он звучит так же сухо, решительно и спокойно.
И еще было в нем что-то неуловимо знакомое.
– Да, наверное, я так сказала. Но я имела в виду, что будет заманчиво вырваться с тобой сюда, на природу, вдвоем – как в старые добрые времена, когда у тебя еще не было таблички с именем на двери собственного кабинета. Я думала, мы немного покувыркаемся в кровати, а потом погуляем или просто посидим на веранде. А вечером, может быть, поиграем в скраббл. А то, что ты сделал… это обидно, в конце концов. Как ты думаешь, Джералд? Скажи мне, потому что я действительно хочу знать.
– Но ты говорила…
Уже в течение пяти минут она пыталась ему втолковать, что хочет освободиться от этих дурацких наручников, но он упорно отказывался ее слушать. Ее раздражение переросло в ярость.
– Господи, Джералд, меня это давно уже не забавляет, и если б ты не был таким упертым, то давно бы это понял!
– Ты у меня остра на язычок. Иногда это приятно, щекочет нервы. Но иногда меня так раздражают твои…
– Джералд, когда ты вот так упираешься как баран, по-хорошему до тебя вообще ничего не доходит. Кто же тут виноват?
– Когда ты такая, Джесси, ты мне не нравишься. Очень не нравишься.
М-да, если вначале все было плохо, то теперь стало просто отвратно. И что самое неприятное – это был еще не предел. На Джесси вдруг навалилась страшная усталость, и ей на ум почему-то пришла строчка из старой песни Пола Саймона: «Не хочу я участвовать в этой безумной любви». Все правильно, Пол. Хоть и не вышел ты ростом, но тупым тебя не назовешь.
– Знаю, что не нравлюсь. И хорошо, что не нравлюсь, потому что сейчас дело в этих дурацких наручниках, а не в том, нравлюсь я тебе или нет, когда говорю, что передумала. Я хочу, чтобы ты снял наручники. Слышишь меня?
Нет, не слышит, поняла Джесси. И ей стало страшно.
– Черт, какая же ты вся из себя противоречивая и язвительная. Я люблю тебя, Джесс, но, знаешь, я ненавижу, когда ты дерзишь. Меня всегда это бесило.
Он утер рот рукой и грустно посмотрел на нее – бедный обманутый Джералд, огорченный коварной женщиной, которая затащила его в эти девственные леса, а потом отказалась исполнить свои супружеские обязанности. Бедный обиженный Джералд, который – судя по всему – вовсе не собирался идти за ключами от наручников.
Джесси и сама не заметила, когда именно ее тревога переросла в нечто совсем иное. Она превратилась в гремучую смесь страха и ярости. Сколько она себя помнила, что-то похожее с ней случилось всего однажды. Джесси тогда было лет двенадцать. Дело было у Вилла на дне рождения. Ее братец Вилл то ли толкнул ее, то ли как-то обозвал при всех. Все рассмеялись. Ха-ха-ха, оборжешься. Только Джесси было совсем не весело.
Вилл хохотал громче всех. Буквально давился смехом, согнувшись пополам и хлопая себя ладонями по коленкам. Его длинные лохмы упали ему на лицо. (В то время был самый пик популярности Beatles, Rolling Stones и Searchers, и поэтому у всех мальчишек были длинные волосы.) В общем, волосы упали ему на лицо, и поэтому он не видел, как разъярилась сестра… обычно он опасался злить Джесси, зная ее взрывной нрав. Пока брат корчился от смеха, злость переполнила Джесси настолько, что она поняла: если она ничего не сделает, то просто взорвется от ярости. Она сжала руку в маленький кулачок и со всей силы ударила любимого братца в лицо, когда тот наконец отсмеялся и поднял голову, чтобы взглянуть на нее. Удар сбил Вилла с ног, словно кеглю, и он громко заплакал.
Уже потом Джесси пыталась себя убедить, что Вилл плакал больше от удивления, чем от боли. Но даже в свои двенадцать она понимала, что это не так. Ему было больно, очень больно. Она разбила ему все губы. Его нижняя губа в одном месте треснула от удара, а верхняя – в двух местах. Брату досталось неслабо. И за что, спрашивается? Только за то, что он сделал глупость? Но ведь ему в тот день исполнялось всего девять лет, а в таком возрасте все дети глупые. Нет, дело было не в этом. Просто она испугалась – испугалась, что если ничего не сделает с этой гремучей пенистой смесью из ярости и смущения, то
(солнце погаснет)
она просто взорвется. В тот день Джесси поняла, что внутри нее – колодец, но вода в нем отравлена. И когда Уильям посмеялся над ней, он опустил туда ведро, которое вернулось полное склизкой пены и всякой отвратной болотной живности. Она ненавидела брата за это. Наверное, она потому его и ударила. Он заставил ее заглянуть в себя. И то, что она там увидела, напугало ее самое. И вот теперь, столько лет спустя, эта темная глубина пугала ее по-прежнему… пугала и приводила в ярость.
Нет, солнце из-за тебя не погаснет, – подумала Джесси без понятия, что это значит. – Будь ты проклята, если погаснет.
– Я не хочу с тобой спорить, Джералд. Просто возьми ключи и сними с меня эти долбаные наручники!
И тут он сказал такое, что до нее даже не сразу дошел смысл сказанного – настолько это звучало дико.
– А если нет?
Сначала Джесси отметила лишь перемену в тоне Джералда. Обычно голос у мужа был добродушный, сердечный, с легкой такой хрипотцой – голос типа: Всем нам крупно повезло, что я здесь главный, не так ли? – но теперь это был низкий и вкрадчивый голос. Совершенно чужой. В глазах Джералда вновь вспыхнул тот лихорадочный блеск, который когда-то давно возбуждал ее с пол-оборота. Джесси различала его с трудом – он прятался в узких щелочках глаз за очками в золотой оправе, – но знала, что он там был. Действительно был.
Потом она обратила внимание на мистера Счастье, который, как ни странно, не только не поутратил боевой задор, а даже наоборот – приосанился, образно выражаясь, расправил плечи и стал очень даже внушительным… или ей это только казалось?
Ты и вправду так думаешь, милая? Я лично – нет.
Джесси переварила всю эту информацию и только потом осознала смысл слов Джералда. А что если нет? И когда смысл сказанного дошел до нее целиком и полностью, ее страх и ярость достигли предела. Где-то глубоко внутри это гипотетическое ведро вновь сорвалось ко дну колодца, чтобы зачерпнуть вязкой и тухлой жижи, в которой кишели микробы – ядовитые, как болотные гадюки.
Опять хлопнула задняя дверь, и где-то рядом, в лесу, снова залаяла собака – надрывно, отчаянно. Джесси подумала, что еще немного – и у нее начнется мигрень.
– Послушай, Джералд. – Голос Джесси звучал властно и сильно. Это был тот самый новый голос, с которым она познакомилась только сегодня. Она вполне понимала, что сейчас не самый подходящий момент для того, чтобы проявлять характер – в конце концов она сейчас находилась в полной власти Джералда, на безлюдном северном берегу озера Кашвакамак, прикованная наручниками к кровати, в одних узеньких трусиках, – но ей нравился этот голос. Почти против воли, но нравился. – Ты меня слушаешь или нет? Я знаю, что обычно ты пропускаешь мои слова мимо ушей, но сейчас мне действительно важно, чтобы ты меня выслушал. Так ты слушаешь?
Он стоял на коленях и смотрел на нее как на какого-нибудь жука доселе неизвестного науке вида. Его щеки, украшенные ярко-красной сеточкой кровеносных сосудов (про себя Джесси их называла отметинами старого выпивохи), стали просто пунцовыми. Краска разлилась даже по лбу – четкой темной полосой, которая походила на родимое пятно.
– Да, – сказал он все тем же чужим вкрадчивым голосом. – Я тебя слушаю, Джесси. Очень внимательно слушаю.
– Хорошо. Тогда возьми ключи и освободи мне руки. Сначала эту, – она постучала правой рукой о спинку кровати, – а потом эту, – она постучала о спинку кровати левой рукой. – И если ты это сделаешь прямо сейчас, то я тебе гарантирую нормальный, безболезненный, обоюдно приятный секс. Потом мы поспим, а наутро вернемся в Портленд, к нашей нормальной и безболезненной жизни.
И совершенно бессмысленной, – подумала Джесси. – Ты пропустила два слова. В Портленд, к нашей нормальной, безболезненной и совершенно бессмысленной жизни. Может быть, так оно и было. А может быть, Джесси излишне драматизировала ситуацию (она обнаружила, что когда ты лежишь прикованная к кровати наручниками, у тебя волей-неволей появится склонность к излишней драматизации). Но так или иначе, она этого не добавила. И может, оно и к лучшему. Получалось, что новый решительный голос был не таким уж и дерзким, как ей показалось сначала. Но буквально в следующую секунду этот голос – который был все-таки ее голосом – зазвучал с удвоенной яростью.
– И если ты не прекратишь издеваться и дразнить меня – сейчас же, – то я прямо отсюда поеду к сестре, узнаю телефон адвоката, который вел ее бракоразводный процесс, и позвоню ему. Я не шучу. Эти твои игры противны.
И тут случилось нечто совсем уже невероятное. Джесси даже представить себе не могла, что такое вообще возможно. Джералд опять ухмыльнулся. Ухмылка выплыла у него на лице, словно подводная лодка, которая наконец-то всплыла в дружественных водах после долгого и опасного плавания. Хотя это было еще не самое невероятное. Самое невероятное, что теперь эта ухмылка безобидного дебила превратилась в оскал буйнопомешанного.