Предположим, что я тоже сумею так перекувырнуться. Через эту проклятую перекладину. И…
– И приземлиться на ноги, – прошептала она.
Затея, конечно, опасная, но вполне осуществимая. Только сначала придется отодвинуть кровать от стены – потому что нельзя сделать сальто назад, если сзади нет места, куда приземлиться, – но Джесси подумала, что у нее должно получиться. Сперва нужно снять полочку (а это будет несложно, потому что она не прикручена, а просто лежит на кронштейнах), а потом запрокинуть ноги и упереться ступнями в стену над изголовьем. Ей не удалось сдвинуть кровать в сторону, но если отталкиваться от стены…
– Принцип рычага: тот же вес, но зато выигрыш в силе, – пробормотала она. – Законы физики в действии.
Она уже потянулась к полочке левой рукой, собираясь приподнять ее за край и сбросить с кронштейнов, но тут ее взгляд упал на наручники – и весь запал разом иссяк. Эти проклятые полицейские наручники с их убийственно короткими цепочками… Если бы Джералд пристегнул их к кровати немного повыше – хотя бы между первой и второй перекладинами, – тогда Джесси, наверное, решилась бы провернуть этот опасный трюк. Вполне вероятно, что она сломала бы оба запястья, но она уже дошла до того состояния, когда сломанные запястья казались вполне приемлемой платой за освобождение… в конце концов кости срастутся, правильно? Однако Джералд пристегнул наручники между второй и третьей перекладинами, а это было слишком низко. Если она попытается перекувырнуться назад, дело не ограничится сломанными запястьями; она себе вывернет оба плеча. Да что там вывернет… их просто вырвет из суставов под весом ее тела.
И попробуй потом еще сдвинуть эту кровать с обоими сломанными запястьями и вывернутыми плечами… Ничего себе развлечение.
– Нет уж, спасибо, – прохрипела она.
Давай подведем итоги, Джесс. Ты здесь застряла. Можешь меня называть голосом безысходности или отчаяния, если тебе от этого будет легче или если тебе так проще сохранить рассудок… а я всеми руками-ногами за то, чтобы ты его сохраняла как можно дольше… но на самом деле я голос правды. А правда сейчас заключается в том, что ты тут застряла.
Джесси резко повернула голову набок, не желая слушать этот доморощенный голос правды, но оказалось, что она не может его заглушить – точно так же, как не могла заглушить все остальные призрачные голоса.
Это настоящие полицейские наручники, а не какие-нибудь игрушки с мягкой подкладочкой под браслетами, которые можно открыть самой, просто дернув рукой, если кого-то вдруг занесет и он начнет заходить слишком далеко. Ты здесь прикована по-настоящему, и ты не какой-нибудь гуттаперчевый акробат из цирка, который может завязывать свое тело узлом, и не какой-нибудь эскейпист типа Гарри Гудини или Дэвида Копперфильда. Я ничего не придумываю, я говорю все как есть. И вот что я тебе скажу: положение у тебя безвыходное.
Ей вдруг вспомнилось, что с ней было, когда отец ушел из ее комнаты в день затмения. Она бросилась на постель и рыдала, пока ей не стало казаться, что сейчас ее сердце просто не выдержит и разорвется… ну и пусть бы оно разорвалось. Так, наверное, было бы лучше. Для всех. И вот теперь, когда ее губы уже дрожали, а глаза щипало от слез, она была очень похожа на ту несчастную девочку, которая плакала у себя в спальне в тот день, когда на небе погасло солнце: обессиленная, смущенная, испуганная и потерянная. Да, прежде всего – потерянная.
Джесси расплакалась, но ее хватило только на две-три слезинки. Должно быть, сработали защитные механизмы: ее организму сейчас нельзя было терять ни капли влаги. Но она все равно плакала, без слез, и ее рыдания были сухими, как ощущение наждачной бумаги, забившей горло.
Глава 24
Редактора и ведущие телепрограммы «Сегодня» в Нью-Йорке отработали очередной день и теперь отдыхают до завтра. На дочернем канале NBC, вещавшем на южный и западный регионы штата Мэн, началось местное ток-шоу (дородная тетушка – этакая добрая и уютная мамочка – в клетчатом переднике демонстрировала, как легко приготовить бобы в скороварке), потом показывали игру, участники которой отпускали дурацкие и совсем не смешные шутки и вопили почти в оргазмическом экстазе, когда выигрывали машины, моторные лодки и блестящие красные пылесосы. А в летнем домике Берлингеймов на берегу озера Кашвакамак новоявленная вдова снова уснула тревожным и беспокойным сном. И ей снова приснился кошмар – очень яркий и убедительный, как будто все происходило наяву.
Там, во сне, Джесси снова лежала в темноте, и какой-то человек, мужчина – или существо, притворявшееся человеком, – снова стоял в углу спальни и смотрел на нее. Это был не отец и не муж. Это был незнакомец; тот самый, который преследует тебя в кошмарных снах и самых болезненных, самых параноидальных видениях, – порождение твоих самых глубинных страхов. Это было то самое воплощение темного ужаса, которое Нора Кэллиган – с ее полезными советами на все случаи жизни и мягкой, практичной натурой – никогда не принимала в расчет. Это черное существо нельзя победить никакой логикой. Оно просто есть, и оно выбирает тебя в жертву.
Но ты меня знаешь, сказал незнакомец с длинным белым лицом. Потом наклонился и взялся за ручку сумки, что стояла на полу у его ног. Даже не сумки, а маленького чемоданчика. Джесси заметила, причем без всякого удивления, что ручка была сделана из челюстной кости, а сам чемоданчик – из человеческой кожи. Незнакомец поднял его с пола, щелкнул замочками и открыл крышку. И снова Джесси увидела кости и драгоценности; и вновь незнакомец запустил руку в глубь чемоданчика и принялся медленно помешивать его содержимое, и опять Джесси услышала те же страшные звуки – тихое клацанье и позвякивание.
Нет, я не знаю тебя, – сказала она. – Я не знаю, кто ты. Не знаю, не знаю!
Я Смерть, ясное дело, и сегодня вечером я вернусь. Только сегодня я вряд ли буду просто стоять в углу и смотреть. Сегодня я на тебя наброшусь … вот так!
Существо рванулось вперед, уронив чемоданчик на пол (кольца, кулоны, ожерелья рассыпались по полу, как раз рядом с телом Джералда, который лежал у двери и указывал обглоданной рукой на темный коридор) и протягивая руки к Джесси. Она увидела, что ногти у него черные, грязные и такие длинные, что их правильнее было бы назвать когтями… Она резко дернулась и проснулась. Цепи наручников зазвенели, когда она попыталась инстинктивно закрыться руками.
– Нет, нет, нет, – шептала она спросонья и никак не могла остановиться.
Это был сон. Прекрати, Джесси. Это был только сон.
Она медленно опустила руки, так что они снова безвольно повисли в браслетах наручников. Конечно, это был сон – вариация на тему другого сна, который приснился ей прошлой ночью. Но он был такой яркий, такой реальный… о Господи, да. Если подумать, то он был значительно хуже, чем сон о дне рождения брата и даже чем сон об их с папой возне в день затмения. И вот что странно: почти все утро она вспоминала именно эти два сна и почему-то не думала о самом страшном. На самом деле она вообще забыла об этом жутком незнакомце с длинными руками и кошмарным чемоданом, пока не задремала и он не приснился ей снова.
В голове вертелись строчки из песни. Что-то из Позднего Психоделического периода: «Кое-кто называет меня космическим ковбоем… о да… кое-кто называет меня гангстером любви…»
Джесси поежилась. Космический ковбой. Что-то в этом есть. Чужой, посторонний, равнодушное ко всему существо, случайный прохожий…
– Чужак, – прошептала Джесси и неожиданно вспомнила, как собрались морщинами щеки этого существа, когда оно усмехнулось. И как только она вспомнила и осознала это, все остальное сразу же стало понятно. Золотые зубы поблескивают во рту. Пухлые надутые губы. Мертвенно-бледный лоб и большой тонкий нос. И, разумеется, чемоданчик, какие бывают у разъездных коммивояжеров…
Прекрати, Джесси… не надо себя накручивать. У тебя и без того хватает проблем.
Да уж, проблем у нее хватает. Но раз начав думать об этом сне, Джесси уже не могла остановиться. И что самое неприятное: чем больше она о нем думала, тем больше убеждалась, что это мало похоже на сон.
А что, если я не спала? – вдруг подумалось ей, и теперь, когда эта мысль оформилась в слова, Джесси с ужасом поняла, что какая-то ее часть была уверена в этом все время и ждала лишь подтверждения своей страшной догадки.
Нет, конечно же, нет. Это был просто сон…
А если все-таки не сон? Что тогда?
Смерть, – подсказал белолицый чужак. – Ты видела Смерть. Сегодня вечером я вернусь, Джесси. А завтра ночью я сложу твои кольца к себе в чемоданчик вместе с другими моими красивыми штучками… с моими хорошенькими сувенирами.
Джесси вдруг поняла, что ее бьет дрожь, как это бывает при сильной простуде с температурой. Она вперила беспомощный взгляд в пустой угол, где прошлой ночью стоял
(космический ковбой, гангстер любви)
в пустой угол, который сейчас был залит ярким утренним светом, но ночью там снова поселятся черные тени. Ее снова пробрал озноб. Неумолимая правда была такова: вполне вероятно, что она здесь умрет.
Конечно, рано или поздно тебя найдут, Джесси. Но как бы не было слишком поздно. Потому что сперва все решат, что вы с Джералдом укатили в какое-нибудь романтическое путешествие. А почему бы и нет? Разве вы с ним не разыгрывали из себя страстно влюбленную пару, которая переживает затяжной медовый месяц? Только вы вдвоем знали, что Джералд теперь возбуждается только тогда, когда ты прикована наручниками к кровати. И это наводит на определенные мысли… Может, и с ним тоже кто-то игрался в день солнечного затмения?
– Заткнись, – пробормотала Джесси. – Вы все заткнитесь.
Но в конце концов те, кто вас знает, начнут волноваться и примутся вас искать. И скорее всего первыми будут коллеги Джералда. Я хочу сказать, что в Портленде есть парочка женщин, которых ты называешь подругами, но ты никогда не была с ними очень близка. На самом деле это просто приятельницы – милые дамы, с которыми можно попить чайку и перелистать каталоги и журналы мод. Никто из них и не заметит, если ты пропадешь на целую неделю, а то и дней на десять. Но у Джералда есть дела, у него были назначены встречи, и если он не появится на работе к пятнице, то кто-нибудь из его сослуживцев-приятелей начнет звонить и выяснять, в чем дело. Да. Так, наверное, все и будет… но есть у меня подозрение, что найдет вас не кто иной, как смотритель дач. Два трупа в летнем домике. И он наверняка отвернется, Джесс, когда будет тебя накрывать простыней. Потому что ему будет страшно смотреть на твои окостеневшие руки в наручниках – на твои пальцы, твердые, как карандаши, и белые, как свечи. Ему будет страшно смотреть на твой рот; на пену слюны, высохшую на губах до состояния чешуйчатых струпьев. Но страшнее всего ему будет смотреть на твои глаза, в которых навечно застынет ужас, и поэтому он отвернется, когда будет тебя накрывать.