Джесси пару секунд передохнула и вновь застучала по клавиатуре – теперь уже медленнее. Она вспоминала вчерашний вечер, когда Брендон приехал за ней на своем синем «бимере».
Мы приехали в суд с большим опозданием. На I-295 перевернулся грузовой трейлер и была жуткая пробка. Брендон, конечно же, не сказал этого вслух, но я поняла, что он очень надеялся, что мы не успеем до окончания слушания и что, когда мы приедем, Жобера уже уведут обратно в камеру, но охранник у двери в зал заседаний сказал, что слушание еще продолжается, хотя и подходит к концу. Открывая передо мной дверь, Брендон наклонился ко мне и шепнул на ухо:
– Опусти вуаль, Джесси, и не поднимай ее.
Я опустила вуаль, Брендон приобнял меня за талию, и мы вошли. Зал заседаний…
Джесси остановилась и повернулась к окну, глядя невидящим взглядом на заснеженную набережную, над которой уже потихоньку смеркалось.
Она вспоминала.
Глава 38
Зал суда освещен строгими белыми лампами в виде стеклянных шаров, свисающих с потолка, которые ассоциируются у Джесси с магазинчиками, где продают уцененные вещи. А сонная атмосфера напоминает школу, когда сидишь на последнем уроке унылым зимним днем. Она идет по проходу и сознает только две вещи: Брендон по-прежнему приобнимает ее за талию, и вуаль щекочет щеки, как легкая паутинка. Сочетание этих двух ощущений рождает в ней странное чувство – как будто она невеста и идет к алтарю.
Два адвоката стоят перед высокой кафедрой, за которой восседает судья. Он наклонился вперед и смотрит на них сверху вниз. Они о чем-то тихонько переговариваются, все трое. Джесси они напоминают ожившую иллюстрацию Боза к роману Чарльза Диккенса. Судебный пристав стоит слева, рядом с американским флагом. Рядом с ним сидит стенографистка и ждет, когда судья закончит обсуждать с адвокатами «приватные вопросы не для протокола» и заседание возобновится. А за длинным столом в самом дальнем от двери конце деревянной перегородки, что разделяет зал на две части – для зрителей и для непосредственных участников заседания, – сидит худой, неправдоподобно высокий мужчина в ярко-оранжевой тюремной робе. Рядом с ним – человек в костюме. Наверное, еще один адвокат. Мужчина в тюремной робе склонился над желтым блокнотом и что-то там пишет.
Джесси чувствует – но смутно, словно издалека, – как напрягается рука Брендона у нее на талии.
– Ближе не надо, – говорит он тихонько.
Она отстраняется от него. Он не прав. Ближе надо. Брендон понятия не имеет, о чем она думает и что чувствует. Но это нормально. Главное, она знает, что надо, а что не надо. Сейчас все ее голоса слились в один голос, и она наслаждается этим неожиданным единодушием, и она знает: если сейчас не подойдет к нему ближе – как можно ближе, – она уже никогда от него не избавится. Где бы он ни был, он всегда будет где-то поблизости. В чулане, или на улице под окном, или у нее под кроватью в самую темную ночь. Он всегда будет где-то поблизости – со своей сморщенной бледной улыбкой, которая обнажает золотые коронки на самых дальних зубах.
Она быстро идет по проходу к деревянной перегородке. Вуаль касается ее щек, словно чьи-то легкие и заботливые пальчики. Брендон недовольно ворчит, но он сейчас далеко-далеко, в другой галактике. Чуть ближе (но тоже в другой галактике) кто-то из адвокатов, которые разговаривают с судьей, бормочет:
– …в этом вопросе позиция штата остается непреклонной, ваша честь, тем более что есть прецеденты… Кастонгай против Холлиса…
Еще ближе. И вот уже судебный пристав глядит на нее с подозрением, но потом расслабляется, когда Джесси приподнимает вуаль и улыбается ему. По-прежнему глядя ей прямо в глаза, судебный пристав отставляет большой палец в сторону Жобера и едва заметно качает головой. В своем теперешнем состоянии крайнего возбуждения и обостренного восприятия Джесси сразу понимает, что он хочет сказать этим жестом: Держитесь подальше от этого тигра, мэм. Как бы он не зацепил вас когтями. Но потом пристав совсем уже расслабляется, когда видит, что ее догоняет Брендон – этакий благородный рыцарь при прекрасной даме, – но он явно не слышит, как Брендон рычит ей в ухо:
– Опусти вуаль, Джесси, черт побери, или я сам ее опущу!
Она не просто его не слушает, она на него даже не смотрит. Она знает, что это пустые угрозы: он не будет устраивать сцен на людях; наоборот, всеми силами постарается этого избежать. Но в любом случае ей все равно – даже если бы он и устроил сцену. Ей очень нравится Брендон, действительно нравится, но она никогда больше не будет делать что-то в угоду мужчине – лишь потому, что он ей говорит, чтобы она это сделала. Она смутно осознает, что Брендон шипит на нее, что судья все еще шепчется с адвокатом защиты и окружным прокурором, что судебный пристав опять впал в полудрему и взгляд у него стал отсутствующим и сонным. На губах Джесси застыла милая улыбка, которая обезоружила судебного пристава, но сердце колотится так, словно оно сейчас выпрыгнет из груди. До перегородки остается два шага – два маленьких шага, – и теперь Джесси видит, что Жобер не пишет в блокноте. Он рисует. Голого мужика с эрегированным членом размером с бейсбольную биту. Мужик на рисунке наклонил голову и отсасывает сам у себя. Джесси хорошо виден рисунок, но лица художника не видно – только часть бледной щеки и прилипшая к ней влажная прядь волос.
– Джесси, не надо… – Брендон пытается взять ее за руку.
Но она вырывает руку, даже не глядя на Брендона. Все ее внимание сосредоточено на Жобере.
– Эй! – шепчет она ему. – Эй ты!
Ничего. По крайней мере пока – ничего. Ощущение нереальности происходящего накрывает ее, как волна. Неужели она это делает? Неужели все это происходит с ней?! Да и происходит ли что-нибудь, кстати? Ее как будто никто не видит и не замечает. Вообще никто.
– Эй ты, мерзавец! – Теперь чуть громче и злее. Она все еще шепчет, но это уже громкий шепот. – Пссс! Я к тебе обращаюсь!
Судья отрывается от разговора и, хмурясь, смотрит на Джесси. Ну слаба Богу, хоть кто-то ее заметил. Брендон стонет в отчаянии и кладет руку ей на плечо. Если бы он попытался оттащить ее назад, она бы вырвалась, даже если бы пришлось изорвать себе весь верх платья, и Брендон, похоже, это понимает, потому что он просто усаживает ее на свободную скамью совсем рядом со столом защиты (на самом деле все скамьи свободны; официально это закрытое слушание), и в этот момент Раймон Эндрю Жобер наконец поднимает голову.
Его гротескное лицо, похожее на бесформенный астероид, с пухлыми раздутыми губами, тонким, как бритва, носом и лбом, нависающим над глазами, совершенно пустое… оно не выражает вообще ничего… но это то самое лицо, Джесси его узнает мгновенно, и ее переполняет… нет, вовсе не страх. Несказанное облегчение.
А потом – как-то сразу и вдруг – лицо Жобера оживает. Белые узкие щеки наливаются краской, воспаленные красные глаза загораются жутковатым огнем, который она уже видела раньше. Он смотрит на нее точно так же, как смотрел и тогда, в доме у озера Кашвакамак, с экзальтированным восхищением безнадежного безумца, и она тоже смотрит как завороженная – она видит в его глазах жуткую искорку узнавания.
– Мистер Майлерон? – резкий голос судьи доносится из другой вселенной. – Мистер Майлерон, скажите, пожалуйста, что вы здесь делаете и кто эта женщина?
Раймона Эндрю Жобера нет. Теперь это космический ковбой, призрак любви. Его огромные губы снова растягиваются в улыбке, обнажающей зубы – некрасивые, грязные, рабочие зубы дикого зверя. Глубоко в черной пещере рта мрачно поблескивают золотые коронки. Медленно – очень медленно – кошмар оживает и приходит в движение. Кошмар медленно поднимает свои уродливо длинные руки.
– Мистер Майлерон, пожалуйста, подойдите ко мне. И ваша незваная гостья тоже пусть подойдет.
Задремавший было судебный пристав, встревоженный резким тоном судьи, мгновенно просыпается. Стенографистка растерянно озирается по сторонам. Джесси кажется, что Брендон берет ее за руку, собираясь помочь ей встать и подойти к судье, но она не уверена в этом, да это уже и не важно. Потому что она не может даже пошевелиться, не то что встать. Такое впечатление, что она сидит в яме по пояс в застывшем цементе. Это снова затмение – полное и последнее. По прошествии стольких лет звезды снова сияют на небе посреди бела дня. Они горят у нее в голове.
Она сидит и беспомощно смотрит, как ухмыляющееся существо в оранжевой тюремной робе поднимает свои длинные руки, и взгляд его мутных воспаленных глаз по-прежнему держит ее, не отпускает. Оно поднимает руки над головой и разводит их в стороны, его длинные узкие кисти зависают в воздухе примерно в футе от каждого уха. Подражание получается до жути реальным: Джесси едва ли не видит деревянные столбики в изголовье кровати, когда существо в оранжевой тюремной робе принимается вращать кистями, а потом трясти их и дергать… как будто их держат наручники, которые видят только оно само и еще женщина с поднятой черной вуалью. Голос, который идет из этого страшного рта, растянутого в ухмылке, совершенно не лепится к этому бесформенному лицу чудовища: тоненький хныкающий голосок полоумного ребенка.
– Тебя здесь нет! – выговаривает Раймон Эндрю Жобер своим детским писклявым голосом, который вонзается в спертую духоту зала как сверкающий нож. – Ты всего лишь игра теней и лунного света!
А потом оно начинает смеяться. Оно трясет своими уродливыми руками, которые держат оковы, видимые только им двоим, и смеется… смеется… смеется.
Глава 39
Джесси полезла за сигаретами, но уронила пачку и все сигареты рассыпались по полу. Она даже не стала их подбирать. Она опять принялась печатать.
Мне казалось, я схожу с ума, Рут… то есть на самом деле, без шуток. А потом у меня в голове прозвучал голос. Я так думаю, это была Малыш. Та самая Малыш, которая подсказала мне, как выбраться из наручников, и заставила меня двигаться, когда примерная женушка попыталась вмешаться со своей тоскливой, якобы очень мудрой логикой. Малыш… благослови ее Бог.