думать о поступлении. Ему это совершенно не понравилось. Поэтому я задобрила его, сказав, что летом возьму дополнительные занятия по естественным наукам, чтобы в следующем году появилось время для подготовки к поступлению. И это ему понравилось.
Я понимаю его, правда. У моего отца было сложное детство. Он вырос в грязи и нищете в Атланте и из кожи вон лез, чтобы выбраться из этой канавы. Благодаря своему гениальному интеллекту он экстерном закончил старшую школу на отлично и получил стипендию для обучения в Йеле. Тогда он и встретил мою маму и женился на ней. Она была из Майами и хотела вернуться туда после окончания колледжа, поэтому папа уехал с ней и проработал почти два десятилетия в главной городской больнице, прежде чем переехать в Массачусетс.
Папин тяжелый путь и его непревзойденное трудолюбие сделали его тем, кем он является сейчас, и он учил меня ценить усердный труд со дня моего рождения. Когда я была подростком, он настоял, чтобы я стала волонтером по работе с населением и увидела, у скольких людей нет тех привилегий, с которыми я родилась. Он хотел, чтобы я понимала, как мне повезло. И я полностью это понимаю.
Но постоянно стараться соответствовать высоким требованиям моего отца может быть очень утомительно.
И хотя папа больше не заговаривал о Нико на этих выходных, это не помешало ему несколько раз размыто высказаться по поводу того, что все мы не без недостатков и все люди совершают ошибки. Эти реплики не были именно про Нико, но я понимала, на что папа намекает.
Что ж, жаль. Папе придется с этим смириться. Его стояк на моего бывшего в конце концов смягчится и, надеюсь, снова затвердеет на того, с кем я буду встречаться в будущем. И если это не самая отвратительная аналогия, которую я только проводила, то не знаю, что может быть еще отвратительнее. Я не хочу думать, что у моего отца на кого-то встает. Я не хочу думать, что у моего отца есть пенис, и точка.
Что касается идеи с кем-то замутить, которую я обсуждала с Хантером, я чувствую себя все больше и больше к этому готовой. Я даже немного взволнована, когда утром в понедельник иду на занятия.
На мне парка с капюшоном с меховой опушкой, большая сумка через плечо, меховые ботинки, а в руках горячая чашка кофе.
Говорят же: одевайся соответственно работе, которую хочешь получить. А я одета соответственно времени года, которое хочу видеть. Сейчас конец ноября, но снега до сих пор не было, и я начинаю уставать от этого странного переходного периода, когда на деревьях нет листьев, а на земле – снега. Ненавижу эту мрачность.
Мы с Ти-Джеем и Паксом обсуждаем прошедший День благодарения, пока не заходит профессор Эндрюс. Хантер рано утром написал, что не сможет прийти на занятия, потому что проходит медосмотр у их командного врача.
Но я вижу его в тот же день, когда он приходит на наш – хнык – последний сеанс. Мои бланки заполнены записями. Хантер закончил изучать диагноз. Теперь ему осталось лишь написать технический документ, а мне – подготовить тематическое исследование и подробную диагностику, но их нужно сдать только через несколько недель.
– Раз уж мы официально закончили, можно мне рассказать тебе про твой диагноз? – спрашиваю я его.
– Я весь внимание, – с ухмылкой говорит Хантер. Он разлегся на козетке, подложив под голову голые руки. Ему, по его же словам, всегда жарко, поэтому каждый раз в моей комнате он раздевается до майки или футболки, хвастаясь своими бицепсами.
– Поздравляю, ты страдаешь нарциссическим расстройством личности с долей асоциальности.
– Ты хороша.
– Спасибо. Я поняла это где-то после второго сеанса, но нарциссизм очень сложно правильно диагностировать, – говорю я, и мы начинаем обсуждать это расстройство и то, что узнал о нем Хантер. Он соглашается, что случаи с нарциссизмом представляют сложность, тем более что нарциссисты хорошо умеют манипулировать людьми, в том числе психологами.
– Мой отец превратил нашего психотерапевта в свою марионетку, – признается Хантер.
Я пытаюсь скрыть свое нетерпение. Я не хотела сама поднимать эту тему, но я много думала о нашем последнем сеансе. Срыве Хантера. Его признании, что все это время мы обсуждали его отца. После этого сеанса моими мыслями завладел разрыв с Нико, но сейчас я думаю только об этом, осторожно изучая Хантера.
– Мне очень жаль, что тебе пришлось пережить с ним все это дерьмо, – говорю я тихим голосом.
Он пожимает плечами.
– Все нормально. У других людей бывает и хуже.
– И что? Мой парень изменил мне, а другие женщины могут быть тридцать лет замужем за изменщиком и воспитывать с ним шестерых детей. То, что у кого-то бывает хуже, умаляет мою проблему? Всегда найдется кто-то с более дерьмовой жизнью, чем у тебя. Но это не превращает дерьмо твоей жизни в розы.
Он резко выдыхает.
– Да, это правда. Ты слишком умная для своего же блага.
Я хмыкаю.
– Я знаю. И я искренне так считаю. Мне очень жаль, что твой отец заставил пройти тебя через это.
– Спасибо. – В его интонации сквозит… благоговение? Не могу понять. Но он явно искренне благодарен мне за мои слова.
А потом я вспоминаю, что он сказал «наш психотерапевт», и я подпрыгиваю от удивления.
– Стой, твой отец все-таки пошел к психотерапевту? Добровольно?
– Вообще не добровольно. Это был один из редчайших случаев, когда мама попыталась постоять за себя. Она сказала ему, что если он не начнет вести себя по-другому, то она уйдет от него. Конечно, в это никто не поверил, но, видимо, серьезность в ее голосе заставила его капитулировать. И мы пошли к семейному психотерапевту. Мама решила, что нам с папой тоже надо прояснить все между нами, поэтому меня заставили пойти. Господи, это был какой-то цирк.
– Почему?
– Во время индивидуальных сеансов он полностью манипулировал психотерапевтом. Я не знаю, что он ей говорил, но, когда мы ходили к ней всей семьей, она полностью была на стороне папы. Она разговаривала так, как будто мы с мамой были злобными преступниками, а он – жертвой. Это был кошмар.
– Ого. Мне так жаль, детка. Даже представить не могу, каково это – иметь такого родителя. Родители не должны быть эгоистами. Мы дети. Это мы эгоисты.
Хантер выдавливает грустную улыбку.
– У меня дома единственный имеющий значение человек – это мой отец. Тебе повезло: твой папа, может, и хочет, чтобы ты вернулась к бывшему, но, по крайней мере, он не относится к тебе как к вещи.
Очень верно подмечено. Внутри меня продолжает расти сочувствие. Я хочу подойти и крепко его обнять, но подозреваю, что он смутится.
– А как у тебя с этим дела? – спрашивает Хантер, меняя тему. – Ты разговаривала с Нико?
– Нет, и не собираюсь еще долгое время.
– А по поводу того, чтобы с кем-то замутить?
Мое сердце пропускает удар.
– Ну, ты же мне в этом отказал, так что я в активном поиске.
Секунду Хантер выглядит ошарашенным, но потом смеется.
– Да ладно тебе, ты же сказала, что пошутила.
– Да.
Я точно пошутила?
Внезапно я понимаю, что пялюсь на него. Со своей классической красотой Хантер Дэвенпорт – объективно один из самых привлекательных мужчин, которых я встречала.
А если говорить субъективно, то… ох, то да. Мне кажется, что он невероятно горяч. У него сексуальный рот и убийственная улыбка. И ямочки на щеках. Почему я так неравнодушна к парням с ямочками? Это как мой сексуальный криптонит[21].
Мой взгляд путешествует по всему его телу. На нем джинсы, и мне становится интересно, что он прячет под ними. Учитывая, что девушки постоянно кидаются на него, он наверняка хорошо орудует своим членом. Посмотрите на меня: говорю о хороших членах, как будто знаю, чем они отличаются от плохих. Мой перечень любовников – сокрушительная ЕДИНИЦА.
– То есть – мы просто давно это не обсуждали – ты до сих пор монах? – Каким-то образом мне удается изобразить обыденный тон.
– Ага-ага.
– Не говори «ага-ага».
– Поверить не могу, что так долго продержался. – На его лице появляется вымученное выражение. – Уже прошло семь месяцев, почти восемь.
– Когда истекает обет целибата? Ты же не будешь держать его вечно, да?
– Нет, до конца сезона.
– А что потом? Летом потеряешь голову? У тебя еще один курс в Брайаре, – напоминаю я ему.
– Я знаю, – стонет он. – Если честно, я летом, наверно, слечу с катушек и буду трахать все, что движется. – Еще один стон. – Мои яйца все время болят, Семя.
Я ухмыляюсь.
– О-о-о, хочешь, помогу?
– Хватит дразнить.
– Я не дразню.
Или дразню? Боже, я больше не знаю. Все, что я знаю, – это что мне отчаянно надо с кем-то замутить, чтобы забыть Нико.
– Мне надо с кем-то замутить, – говорю я вслух.
Хантер поджимает губы.
– Я уже не уверен, что мне нравится эта идея. Мысль о том, как ты встречаешься с каким-то чуваком… вызывает тревогу. – Он поднимает руку. – И хватит говорить, что ты хочешь мутить со мной, потому что мы оба знаем, что ты не всерьез. Тем более этот член сломан. – Он показывает на пах, будто я не знаю, где находится пенис.
– Ну тогда это должен быть какой-то парень. Я не могу спать с кем-то из друзей: это равносильно катастрофе.
– Вот именно! – триумфально говорит Хантер. – Следовательно, хватит замучивать со мной.
– Разве есть такое слово?
– Теперь есть.
– В общем, ты не в деле из-за сломанного члена. Пакс – гей…
– Да, Джакс не подходит.
Я закатываю глаза.
– Ти-Джей слишком…
– …влюблен в тебя, – заканчивает Хантер.
– Не влюблен он в меня. Но он слишком хороший друг и чересчур чувствительный. Он может привязаться.
– Ясно. То есть тебе нужен парень, который к тебе не привяжется.
– В общем-то, да.
– У тебя есть «Тиндер»?
– Я встречалась с одним и тем же парнем с тринадцати лет. Естественно, у меня нет «Тиндера».
– А зря. Это самый легкий способ получить перепих без обязательств или друга с привилегиями. Если подумать, для тебя лучше второй вариант. Тебе нужен друг с привилегиями.