ли бы увидел, как я занимаюсь с кем-то сексом на нашей кухне. Он явно совершил бы двойное убийство.
– Он искренне гордился тем, что его сын – наглый развратник. Но, наверное, это неудивительно. Я знаю, что папа спал как минимум с тремя своими секретаршами – и один раз я видел это лично. И я… я вспоминаю все его деловые поездки за все эти годы. Уверен, в каждом городе он с кем-то спал. Измен наверняка было намного больше, чем мы с мамой даже можем представить.
– И ты боишься, что у тебя будет девушка или жена, а ты будешь постоянно ездить куда-то и ей изменять?
– В общем-то, да.
– То есть ты наказываешь себя за то, что даже не совершал.
Его голая грудь напрягается.
– Это не так.
– Это именно так. Ты заранее себя наказываешь… лишая себя того, что ты любишь, из страха, что в будущем сделаешь нечто то, что ты ненавидишь. Это ненормальный взгляд на вещи.
– Нет. То есть, может быть. Может быть, да, а может быть, нет. Я только знаю, что когда я решил не участвовать в отборе после старшей школы, то почувствовал облегчение.
– И все же каждый раз, когда я вижу, как ты смотришь на игру Гарретта и Логана, в твоем взгляде есть зависть.
Неровное дыхание Хантера щекочет мне голову. Его грудь опять поднимается и опускается.
– Давай обсудим это потом. У меня мозги болят от этого. Расскажи мне лучше о своих каникулах.
– Я уже рассказывала: мы переписывались каждый день, – напоминаю я ему.
– Я знаю, но мне нравится слушать твой голос.
Я улыбаюсь ему в грудь и более подробно рассказываю о своей поездке в Майами. Я говорю о своем новом племяннике, о сумасшедших тетушках и впечатлительных кузенах. У нас в Майами очень религиозное сообщество, поэтому Рождество там празднуется с размахом, и одна из моих любимых семейных традиций – это ходить в «Заколдованный лес Санты». Я водила туда своих маленьких кузенов, и в одну из поездок пятилетняя Мария описалась. Прямо мне на колени. Весело.
– Ты говоришь по-испански? – с любопытством спрашивает Хантер. – Я только что понял, что даже не знаю об этом.
– Я скорее его понимаю, чем говорю на нем. У папы нет склонности к языкам, поэтому дома он говорит только по-английски. А мама разговаривала со мной на обоих языках, потому что не хотела, чтобы я забыла испанский, но я забыла, – мрачно говорю я. – Хотя не совсем. То есть, если я окажусь среди людей, которые говорят только на нем, то через неделю я все вспомню.
– Я бы с удовольствием выучил другой язык. Ты должна научить меня испанскому, и тогда мы сможем практиковаться вместе.
– Договорились. – Я прижимаюсь к нему ближе. – А, и во время полета домой я опять попыталась заговорить с папой по поводу медицинской школы. Мама осталась в Майами на еще одну неделю, поэтому мы были только вдвоем. Но он меня не поддержал, – признаюсь я.
Хантер проводит по моим волосам.
– Ты до сих пор сомневаешься?
– Более чем сомневаюсь. – Я медленно вдыхаю. – Я не хочу туда поступать. – Я впервые сказала это вслух.
– Тогда не поступай, – просто говорит Хантер. – Не надо поступать в медицинскую школу ради отца – поступай ради себя. Надо идти своим путем, то есть следовать за своими мечтами, а не его. Твоей главной целью должно быть радовать себя, а не его.
Смешок щекочет мне горло. Я пытаюсь его сдержать, но не получается.
– Что такое?
– Я только что поняла, какая мы печальная пара. – Я не могу перестать хихикать. – Я жертвую своими устремлениями, чтобы быть похожей на своего отца, а ты жертвуешь своими устремлениями, чтобы не быть похожим на своего отца. Это потрясающе.
– Господи. Какой же ты психолог. Так всегда будет? Мы голые будем лежать в кровати, а ты будешь проводить наш психоанализ?
Я поднимаюсь на локте, закусывая губу.
– Тебя это тревожит?
– Нет. – От улыбки у него на щеках появляются ямочки, и я целую одну из них.
– Это смешно, – продолжает он. – Ты анализируешь, рационализируешь и стараешься найти решения. А потом вдруг у тебя едет крыша.
– Нет!
– В тебе есть склонность к насилию, маньячка. Ты разбиваешь чужие игровые консоли. – Он усмехается мне. – Какая-то дихотомия, Деми Дэвис.
– И сумасшедшая, и нормальная. – удрученно говорю я. – И правда редкость.
– Неважно. – Он проводит костяшками по моей щеке. – Ты не должна искать одобрения своего отца – оно уже у тебя есть. Я сомневаюсь, что он от тебя отречется, если ты выберешь вместо медицинской школы магистратуру.
– Ты не знаешь, что он думает о докторах наук, Хантер. Всю мою жизнь он будет острить по поводу того, что я ненастоящий доктор.
Мое внимание привлекает вибрирующий телефон.
– Блин, это, скорее всего, Джози зовет меня вниз, чтобы повесить украшения.
Я тянусь через его мускулистую грудь, чтобы взять телефон с тумбочки. Хантер пользуется этим и накрывает ладонью мою грудь.
Я дрожу от удовольствия, но все возбуждение рассеивается, когда я вижу, что это отец. Легок на помине.
Я нажимаю на сообщение, и у меня взлетают брови.
– Ого, это интересно.
– Что? – Хантер лениво поглаживает мою грудь.
– Мой отец приглашает нас завтра на новогодний обед.
Рука Хантера замирает.
– Нас?
– Да. – Я сажусь и усмехаюсь при виде его напуганного лица. – Он хочет с тобой познакомиться.
32
Через несколько дней после Нового года мы с Хантером вместе идем к корпусу психологии. Это последняя лекция в этом семестре, и мы должны получить проверенные тематические исследования. Но в то время как я иду по дорожке летящей походкой, Хантер с кислым выражением лица еле переставляет длинные ноги. Он дуется не переставая с тех пор, как мы пообедали вместе с моим отцом.
– Боже, можешь изобразить хоть какую-то улыбку? – не выдерживаю я. – Сегодня такой прекрасный день.
– Сейчас минус, мать твою, семь, и твой папа меня ненавидит. Сегодня не прекрасный день.
Я подавляю вздох.
– Он не ненавидит тебя. Ты ему понравился.
– Если под «понравился» ты имеешь в виду «отвратителен», то ты права.
– Ясно. Он уже не ненавидит тебя – теперь ты ему отвратителен. Кто-то чересчур драматизирует.
– А кто-то отказывается признавать правду, – ворчит Хантер. – Я твоему отцу не понравился.
Я опять хочу поспорить, но мне становится все сложнее найти убедительное объяснение поведению моего отца.
Я отказываюсь говорить это вслух, потому что не хочу еще больше ранить самолюбие Хантера, но обед был… ужасным.
Он прошел совсем не хорошо.
Как бы я хотела, чтобы там была мама, которая смогла бы создать уютную атмосферу, но она еще во Флориде, и с самого начала по одну сторону баррикад были мы с Хантером, а по другую – мой отец. После целых двух вопросов о прошлом Хантера папа решил, что имеет дело с избалованным богатеньким мальчиком из Гринвича, штат Коннектикут. Что совсем не правда: Хантер – самый приземленный человек, которого я знаю, и у него просто выдающееся трудолюбие. Но мой отец невероятно предвзят, и его невозможно удовлетворить. Он вырос в бедности и пожертвовал многим, чтобы оказаться там, где он есть сейчас, поэтому бесполезно говорить, что у моего папы особое отношение к любому, кто родился с серебряной ложкой во рту.
И его даже не впечатлили спортивные достижения Хантера. Я думала, что это его точно расположит к себе. Я прямо заговорила о том, сколько надо работать, чтобы добиться успеха в спорте, но, мне кажется, к тому моменту папа уже намеренно включил свой сложный характер, потому что от моего комментария он просто отмахнулся. А это бред. Он большой фанат футбола, и я много раз слышала, как он говорил, что у футболистов невероятное трудолюбие.
Папа явно до сих пор на стороне Нико. Но я надеюсь, что он изменит свое мнение, потому что я полностью на стороне Хантера.
– Он потеплеет к тебе, – говорю я, сжимая ладонь Хантера.
Он наклоняет голову.
– Да? Потому что для этого мне надо часто с ним видеться.
Я колеблюсь. Мы еще не объявляли официально, что встречаемся, поэтому я не уверена до конца, что он еще раз увидится с моим папой. К тому же, пока мы не определились с нашим статусом, я стараюсь избегать публичного проявления чувств, поэтому, когда мы доходим до корпуса, отпускаю руку Хантера, на лестнице меня ждут Пакс и Ти-Джей.
– О! Новые сапоги! – кричит Пакс, когда меня замечает. Он пожирает завистливым взглядом мою действительно новую обувь – черные кожаные сапоги, отороченные бурым мехом в цвет капюшона моей парки. – Круто! – восклицает он.
– Спасибо! Я хотела бы сказать то же самое о твоей прическе, но… что, черт возьми, это такое?
Хантер фыркает.
– Правда, Джакс, тебе не очень.
Я закатываю глаза. Он отлично знает настоящее имя Пакса, но теперь это уже стало повторяющейся шуткой, которой Пакс подыгрывает, потому что он без ума от Хантера.
– Когда ты это сделал? – спрашиваю я.
– И зачем? – говорит Ти-Джей с таким видом, как будто сдерживает смех.
Драматично вздыхая, Пакс разглаживает рукой зеленые пряди в своих черных волосах.
– На этих выходных. Зачем? Потому что моя младшая сестра учится на косметолога и у нее скоро экзамены, поэтому она попрактиковалась на мне.
– Не буду лгать, – сообщаю я ему. – Выглядит ужасно.
– Господи, спасибо, подружка. – Он подмигивает. – Парень, с которым я вчера перепихнулся, вроде не возражал.
– Класс. – Хантер поднимает ладонь.
Джакс… черт побери, теперь и я это начала. Пакс дает ему пять, и мы вчетвером входим в корпус, спасаясь от январского холода. Я замечаю, как Ти-Джей кидает на нас с Хантером любопытный взгляд, но ничего не говорит.
Мы занимаем наши обычные места посередине, только на этот раз Хантер садится рядом со мной вместо Пакса. И Ти-Джей опять все замечает. Внутри меня прокатывается волнение, когда появляется профессор Эндрюс с двумя своими ассистентами.