– Эй, все нормально, – говорю я охраннику. – Я его знаю.
Охранник отходит в сторону, и доктор Дэвис наступает на меня во всем своем ужасающем величии. Боже, он огромный. Как ни иронично, он выше меня только на пять, может, чуть больше, сантиметров, но телосложение у него как у Дуэйна «Скалы» Джонсона, поэтому выглядит он в два раза больше меня. Уму непостижимо, как этот громадный мужчина может целыми днями проводить сложные операции. Но никогда не суди книгу по обложке, правильно?
– Здравствуйте, сэр. – Я готовлюсь к его ответу: подозреваю, что он не будет приятным. Я не виделся с ним после нашего очень короткого и очень неловкого обеда в январе, когда он кристально ясно дал понять, что я ему не нравлюсь.
– Пора нам поговорить, – отвечает доктор Дэвис. – Как мужчина с мужчиной.
Я подавляю вздох.
– Я бы с радостью, сэр, но у меня через двадцать минут начинается игра. Может быть, получится отложить это на завтра?
– Нет. Не получится. Я очень серьезно отношусь ко всему, что связано с моей дочерью.
– Я тоже, – просто говорю я. – Она много для меня значит.
– Правда? Поэтому ты подталкиваешь ее бросить свое будущее на ветер? – Голос у него жесткий как лед, и резкие черты лица еще больше подчеркивают его раздражение.
Видимо, поездка Деми в Бостон прошла не так хорошо, как она надеялась.
– Она не бросает будущее на ветер, – осторожно отвечаю я. – Она остается в той же области, но берет немного другое направление.
– Ты знаешь, сколько в среднем получают психиатры? Больше двухсот тысяч в год. До двухсот семидесяти пяти. А хочешь узнать, сколько получает клинический психолог? Или, еще лучше, среднестатистический психотерапевт? Они сейчас на каждом углу.
– Деми не важны деньги. И она не хочет быть доктором медицины. Она хочет получить докторскую степень.
– Слушай, сынок, когда ты перестанешь навязывать моей дочери жизненно важные решения?
– Я не навязываю ей жизненно важные решения. В наших отношениях диктатор – она. – Я не сдерживаюсь и фыркаю. – Вы видели свою дочь? Она больше всех на свете любит покомандовать.
На одну мимолетную секунду у него весело вспыхивают глаза, и я думаю, что, возможно, возможно, он смягчается. Но в мгновение ока все проходит, и его лицо опять каменеет.
– Я тебе не доверяю, – жестко говорит он.
Я устало выдыхаю.
– При всем уважении, сэр, вы даже меня не знаете.
– Вы с моей дочерью слишком разные. Она…
Дверь за моей спиной внезапно распахивается. Я ожидаю появления взбешенного лица тренера, поэтому уже произношу: «Простите, я…» – когда понимаю, что смотрю на Мэтта.
Мэтти пугается, когда видит нависающего надо мной здоровенного лысого мужика, но быстро приходит в себя.
– Чувак, посмотри сюда прямо сейчас. – Он машет перед моим носом телефоном. – Это чертов хаос.
Я сдвигаю брови.
– Что?
– В Бристол-Хаусе какая-то чертовщина. На крыше два человека, и они, похоже, собираются прыгать. Кто-то ведет трансляцию в «Твиттере», а телка на верхнем этаже Хартфорд-Хауса смогла сделать фотку. – Мэтт сует телефон мне в руку. – Одна из этих двоих – твоя девушка.
39
Ни в одном из общежитий кампуса нет доступа на крышу. Он даже прямо запрещен, что можно понять. Администрация не хочет, чтобы там проводились шумные вечеринки. Пьяные дети случайно разбиваются насмерть. Или иногда не случайно.
В большинстве учебных учреждений на такие случаи есть охранники. Замки, ключи от которых есть только у обслуживающего персонала. В некоторых более новых общежитиях для доступа на крышу требуется ключ-карта. Но Бристол-Хаус в этом плане знаменит своей расхлябанностью. Дверь на крышу старая, а замок легко открыть. Если ты живешь в общаге, как жила я на первом курсе, то знаешь, как легко проникнуть на крышу Бристол-Хауса. Большинство жителей делают это тайно, обычно чтобы покурить травку или заняться сексом. Все понимают, что если ты используешь крышу Бристол-Хауса, то не надо устраивать из этого представление.
Но Ти-Джею, видимо, никто об этом не сообщил.
И мне в жизни не было так страшно, как сейчас, когда я смотрю на тонкий силуэт своего друга, стоящего на карнизе в темной ночи.
– Ти-Джей, пожалуйста. – У меня срывается голос. Мне стало сложно говорить, как только я сюда приехала. Нет, даже раньше. Как только он двадцать минут назад позвонил и сообщил, что хочет совершить самоубийство.
Мать твою, как я этого не предвидела?
Я планирую стать психологом и не смогла, мать твою, понять, что один из моих близких друзей на грани самоубийства?
Мне хочется плакать. Я правда не думала, что Ти-Джей страдает. Да, время от времени он становится мрачным, но ни разу за время нашего знакомства, совсем ни разу он не показывал, что чувствует безысходность, и не говорил о самоубийстве. У него была склонность к тревожности, но не к самоубийствам.
Пока что все мои попытки его отговорить полностью провалились. Я не знаю, как до него достучаться.
– Ти-Джей, – прошу я. – Спустись оттуда.
– Какое тебе дело? – выплевывает он. – Тебе нет дела ни до кого, кроме себя самой.
Его резкие слова ранят, но я исключаю свои эмоции из этого уравнения. Сейчас важна не я. У Ти-Джея явно не все в порядке. «Явно не все в порядке? – визжит голос в моей голове. – Еще мягче, мать его, сказать не могла?»
Сердце застряло у меня в горле, и я в любой момент могу им подавиться. Крыша покрыта льдом, потому что никто никогда сюда не поднимается, чтобы раскидать соль. В довершение ко всему пошел снег и начал подниматься ветер. Один неверный шаг, и он…
Даже НЕ СМЕЙ туда идти!
– Ти-Джей, пожалуйста, слезь оттуда и вернись, – умоляю я. – Поговори со мной.
– Нет, я не хочу разговаривать. Я, мать твою, ненавижу разговаривать, Деми.
– Я знаю, – шепчу я.
Я пододвигаюсь к нему ближе. Синапсы в моем мозгу вовсю работают в режиме паники, пытаясь вспомнить все тревожные звоночки, которые я пропустила.
Ти-Джей всегда был асоциальным, но он старался ходить со мной куда-нибудь, общаться с моими друзьями. Он не изолировал себя ото всех, поэтому я не считала это тревожным звоночком. Он почти не пьет, не злоупотребляет никакими веществами, поэтому тут тоже нет тревожного звоночка. Он с трудом открывается людям и показывает свои эмоции, но в этом нет ничего уникального. Коринн такая же закрытая, но ее я тоже не считала склонной к самоубийству.
Боже. Я не знаю, что делать.
Правда не знаю.
Это не учебный проект и не хренов детективный сериал. Это настоящая жизнь, и я абсолютно беспомощна.
Я пытаюсь еще раз.
– Слушай, ты явно много выпил…
– Нет, я не пил. – Его голос пугающе спокоен.
Я кусаю губу. Блин. Он трезв? Он стоит на карнизе на высоте четырех этажей от земли, и он трезв как стеклышко?
Внезапно я слышу вдалеке вой сирен. У меня подскакивает сердце. Это к нам? Кто-то заметил нас и вызвал полицию? Боже, я хочу, чтобы приехала полиция. Я хочу, чтобы они привели своего переговорщика, который разговаривает с потенциальными самоубийцами и убеждает их не совершать суицид.
Я с этим не справлюсь.
Ветер шевелит мои волосы и заставляет их трепыхаться, как напуганная птица. Я даже не взяла парку, когда выбежала из дома. Я в красном свитере, леггинсах и сапогах, и мороз пробирает меня до легких. Я даже представить не могу, как холодно Ти-Джею: он в одной тонкой футболке. Его легкое тело может попросту сдуть сильный порыв ветра. И, судя по быстро крутящимся в воздухе снежным хлопьям, такой порыв может случиться в любую секунду.
– Ладно, – слабо говорю я. – Ладно. Раз ты не спускаешься, то я поднимусь к тебе сама.
– Деми, не подходи. – Плечи Ти-Джея складываются в напряженную линию. – Серьезно. Я прыгну.
Я сжимаю зубы – от страха, а не от злости – и еще ближе придвигаюсь к карнизу.
– Я не хочу, чтобы ты прыгал, – говорю я ему, пока мое сердце отбивает о грудную клетку сумасшедший ритм. – Сначала я хочу с тобой поговорить. А потом мы обсудим, что будем делать дальше.
– Нам не о чем разговаривать. Иди обратно к своему новому парню.
Я подхожу к карнизу. Меня едва не выворачивает, когда я замечаю на бетоне тонкий слой инея. По крайней мере, я надеюсь, что это иней, а не толстый лед.
– То есть в этом все и дело? – тихо спрашиваю я. – Во мне и Хантере?
– Да, я стою здесь, готовый прыгнуть насмерть, из-за тебя и Хантера. Господи, Деми! Как же ты, мать твою, зациклена на себе!
Меня передергивает. Я глотаю морозный воздух и ставлю одну ногу на карниз. Она скользит. Мать твою, это все-таки лед. О боже. Что, черт возьми, я делаю?
Спасаю своего друга. Ему нужна помощь.
Да. Ти-Джею нужна помощь.
Я делаю еще один вдох.
Со второй попытки мне удается подняться. И вот я стою рядом с ним и непонятно зачем смотрю вниз, и, твою же мать, посмотреть вниз было ужасной идеей.
Меня накрывает волна головокружения. Я вдыхаю. И выдыхаю. Я заставляю себя продолжать дышать. Я больше не смотрю вниз. Но изображение уже запечатлелось в моем мозгу. Эта огромная высота, а внизу ни травы, ни кустов. Ничего, кроме тротуара. Дыхание выходит из меня неистовыми белыми клубами. Ничего страшнее я точно не видела.
Но еще страшнее мысль потерять Ти-Джея. Может, я и не слышала раньше его крики о помощи, но я чертовски уверена, что слышу их сейчас.
– Спустись! – кидается он на меня, но в его голосе больше нет гнева. Его заменила тревога. Отчаяние. – Ты можешь пострадать.
– Как и ты. Я не спущусь, пока ты не спустишься.
– Серьезно? Внезапно ты начала обо мне беспокоиться?
– Я всегда о тебе беспокоилась, Ти-Джей. Ты один из моих лучших друзей.
Не смотри опять вниз, Деми. Не…
Я смотрю вниз, и меня чуть не вырывает. Четыре этажа – это сколько, пятнадцать метров? Почему отсюда кажется, что это намного выше? Я никогда не думала, что пятнадцать метров – это охренеть как высоко.