Но я не могу сейчас играть в хоккей. Моя девушка стоит на чертовой крыше посреди февраля, пытаясь отговорить суицидника. Я просмотрел несколько твитов в трансляции, которую показал мне Мэтт, и сделал вывод, что там не просто тусуется двое людей. Ти-Джей явно грозится прыгнуть.
Я запускаю обе руки в волосы. У меня дико дрожат пальцы. На мне щитки, хоккейные штаны и носки. А наверху только майка. Налокотники и ошейник беспорядочно вывалены из шкафчика. Нагрудник лежит на скамье.
Жестко сглатывая, я обвожу взглядом комнату. Я вот-вот нарушу каждое правило из руководства капитана.
Я хотел быть хорошим капитаном. Я хотел ставить команду на первое место, поддерживать своих парней, быть терпеливым с ними, следовать всем правилам, которые я собирал с начала сезона. Я обещал себе, что не дам девушкам вмешиваться в хоккей, и вот сейчас я готов вышвырнуть руководство капитана из окна… из-за девушки.
Но у меня просто нет другого выбора. Гарретт, Дин, Логан – думаю, они бы меня поняли. Мне кажется, они бы никогда не поставили спорт выше своих женщин. Так что если моя команда меня возненавидит, то так тому и быть. Я только знаю, что если Деми в беде, то она превыше всего.
– Парни. – У меня жесткий голос. – Простите. Я не могу сегодня играть.
Никто не говорит ни слова.
Чувство вины внутри меня скручивается в желудке в тугой крендель.
– Поверьте, – отчаянно продолжаю я, – я не хочу пропускать эту игру, но даже если бы я сейчас вышел на лед, то стал бы вам только мешать. Мыслями я не здесь, а с Деми. Я не смогу сконцентрироваться, пока не буду знать, что она в безопасности и…
– Она только что взобралась на карниз, – выпаливает Мэтт, приклеенный глазами к экрану телефона.
Доктор Дэвис замирает у двери. Уверен, у него в глазах такой же полнейший ужас, как и у меня.
– Что она сделала? – спрашиваю я. – Что происходит?
– Не знаю. В твите только написано, что теперь на карнизе двое. И все.
У меня так быстро бьется сердце, что я чуть не падаю в обморок. Дрожа, я глотаю воздух и опять запускаю руку в волосы. Я хочу их вырвать.
– Простите, – говорю я своей команде. – Я должен идти.
– Чувак, какого хрена ты извиняешься? – спрашивает Мэтт.
– И какого хрена ты еще здесь? – тянет Конор. Ленивая интонация никак не сочетается с серьезным блеском в его глазах.
Я устало смотрю на тренера, и он коротко кивает. Я отлепляю кроссовки от пола и вылетаю из раздевалки.
– Вот он, – объявляю я пять минут спустя, и внутри меня борются тревога и нетерпение. – Въезд на парковку вон там справа.
Но когда мы пытаемся на нее завернуть, то обнаруживаем, что ее оцепила полиция Гастингса. На парковке я замечаю скорую помощь, три полицейские машины и два автомобиля службы безопасности университета.
Я матерюсь от негодования.
– Остановитесь тут на обочине. Если машину эвакуируют, то я дам вам свою, ладно?
Он так же нетерпелив, как и я, когда мы вылезаем из его БМВ. Зимний холод ударяет мне в лицо, как это было, когда мы выбежали с арены. На улице мороз, но кости у меня болят не от температуры. Это страх. Чистый парализующий ужас.
Когда я смотрю на крышу Бристол-Хауса, то испуганно шиплю.
– Господи.
– О боже, – одновременно говорит доктор Дэвис и издает мучительный стон. Я поворачиваюсь и вижу, как он накрывает глаза тыльной стороной ладони, словно ему невыносимо на это смотреть. Потом он бессильно роняет руку и твердо кивает. – Пошли.
Мы несемся вперед, но полиция оцепила место происшествия. Место происшествия. Господи, я уже считаю это местом происшествия – потенциально разрушительного происшествия.
Я снова смотрю вверх, и у меня почти до удушья сжимается горло. Хотя темные волосы Деми развеваются на ветру, она стоит неподвижно, будто статуя. Она в красном свитере и черных леггинсах и выглядит очень маленькой и хрупкой. Жаль, что я не слышу ее голос и не вижу ее глаз. Ти-Джей стоит рядом с ней в футболке и трениках, крепко прижав к телу руки.
Они разговаривают. Я не знаю, о чем. Мне не важно, о чем они говорят. Я хочу подняться туда и стянуть этого маленького засранца с карниза, а потом сбросить его на хрен вниз за то, что поставил под угрозу жизнь Деми.
Я заставляю себя дышать и замечаю, что отец Деми хочет пройти к дому, несмотря на протесты молодого полицейского, пытающегося его остановить.
– Вам нельзя туда, сэр!
Я перевожу взгляд на лицо этого копа. Я знаю этого парня. Как уж его звали? Албертс? Албертсон!
– Это его дочь, – объясняю я, вставая между двумя мужчинами. Глаза Албертсона расширяются, когда он меня узнает. – И моя девушка. Вы ее знаете, Албертсон: она была со мной в камере.
Доктор Дэвис с негодованием смотрит на меня.
– В какой камере?
Я отмахиваюсь от вопроса.
– Пожалуйста. Албертсон. – Моему голосу как-то удается звучать спокойно.
Мужчина в форме осторожно оглядывается через плечо, опускает голову в крошечном кивке и дает нам пройти. Мы останавливаемся метрах в двадцати от входа в общежитие. У дверей несколько полицейских заняты напряженным разговором с человеком в костюме – деканом, понимаю я. Другие члены администрации факультета тоже тут, как и небольшая толпа наблюдателей, которых копы пытаются согнать в одно место.
Доктор Дэвис внезапно хватает меня за руку. Я дергаюсь, потому что его стальная хватка точно оставит на мне синяк.
– Ты знаешь, как туда подняться? – спрашивает он.
Я медлю. Потому что знаю. Не такой уж секрет, что если хочешь потусить на крыше, то надо идти в Бристол. Но его дикий взгляд говорит мне, что сейчас ему разумнее не подходить к Деми. Черт, я сам едва держу себя в руках, а она моя девушка. Не представляю, как бы я себя чувствовал, если бы смотрел сейчас на свою дочь.
Страх и отчаяние создают в моей крови смертельный коктейль. У меня не перестают дрожать ладони. Я едва стою прямо, а мои голые руки покрыты гусиной кожей.
– Даже если бы знал, копы ни за что не пустили бы нас в здание. Мне кажется, нам придется оставаться здесь.
Ярость жарко горит в его темных глазах.
– И ты заявляешь, что тебе есть чертово дело до моей дочери?
– Мне есть до нее чертово дело. – Я слабо выдыхаю. – Доктор Дэвис. Маркус. Посмотрите на нее. Посмотрите на них.
Его гнев превращается в агонию, когда он опять поднимает голову. Его скальп блестит под светом фонарей, стоящих у тропы.
– Доверьтесь ей, – прошу я.
Он моргает.
– Что?
– Просто доверьтесь ей. Я знаю, что вы хотите подняться туда и ворваться на крышу, но вы только до чертиков напугаете Ти-Джея. Поверьте, если бы я был там на карнизе и появились бы вы?.. – Я предупреждающе качаю головой. – Вы все только испортите, я вам обещаю. Я знаю, как сильно вы любите свою дочь – вы же приехали из самого Бостона, чтобы потребовать от меня держаться от нее подальше. Мне это, кстати, до сих пор непонятно, потому что я не сделал ничего, кроме как полюбил эту девушку всем сердцем. Я люблю ее и поэтому верю в нее.
Он сглатывает. Его огромный кадык двигается вниз и вверх так, как будто это самостоятельное живое существо у него в горле.
– Она очень умная, – говорю я ему. – И она знает, что делает: мы с ней целый семестр вместе работали над проектом, где она должна была притворяться моим психотерапевтом. Если кто-то и может достучаться до Ти-Джея, то это она. Доверьтесь ей.
Весь боевой настрой, похоже, начал в нем угасать. Его массивные плечи опускаются.
Секунду помедлив, я успокаивающе касаюсь его руки.
Сначала он щурится, но потом выражение его лица смягчается.
– Ты правда ее любишь, – резко говорит он.
– Да.
Мы оба снова переключаем внимание на Деми. Время перестает существовать. Оно заледенело, как воздух. Заледенело, как земля под нашими ногами. Заледенело, как страх в моем сердце. Проходят минуты, а может быть, и часы. Дни. Я не знаю.
Я только знаю, что не могу спокойно дышать, пока Деми наконец не берет Ти-Джея за руку и не помогает ему спуститься с карниза.
41
Я в шоке. Все мое тело стало ледяным и теперь дрожит, как лист на ветру. Я моргаю и сфокусирована, но ничего не вижу. У меня не пропал слух, но я не воспринимаю никаких звуков. Когда я выхожу из дверей Бристол-Хауса и замечаю Хантера и отца, стоящих в стороне, то думаю, что они ненастоящие. Плод моего воображения, галлюцинация от шока. Поэтому продолжаю идти, обняв рукой Ти-Джея.
– Деми.
Я останавливаюсь. Потому что звук был настоящий. Звук был похож на моего отца. Но к нам подходят копы, отвлекая меня от папы. Ти-Джей выглядит таким же шокированным, как и я, и в его глазах нарастает паника, когда один из полицейских пытается отвести его к карете скорой помощи.
– Мне не надо в больницу, – возражает он. – Деми.
– Надо, – тихо говорю я, крепко его сжимая. – Тебе надо поговорить с кем-то о том, что произошло.
– Я поговорил с тобой.
Да, но я сделала все, что в моих силах. С тем фактом, что он всерьез спланировал самоубийство и предпринял действия, чтобы попытаться его совершить, я уже не способна что-то сделать. К тому же ему так и так придется ехать в больницу. Они поместят его в психиатрическое отделение и будут держать под наблюдением семьдесят два часа, чтобы убедиться, что он больше не нанесет вреда себе или другим. – Я приду к тебе, как только смогу, – заверяю я его. – Обещаю.
В ответ я получаю слабый кивок. В полном оцепенении он идет за копами к медикам.
Я поворачиваюсь, и в мгновение ока меня всю обхватывают папины огромные руки. Мне и так было тяжело дышать. А теперь я уже задыхаюсь.
– Папа, пожалуйста, – отчаянно хриплю я. – Я не могу дышать.
Он с огромной неохотой ставит меня на ноги и отпускает. Я моргаю, и меня уже опять обнимают – не так жестоко, как до этого, но так же эмоционально.
– Ты не представляешь, как сильно мы переживали, – хрипло говорит Хантер.