— А Листоед потеряет свою? — спросил Эндер.
— Кто знает? Интуиция говорит мне, что на карту поставлено будущее Хьюмэна, но не Листоеда. Листоед просто пытается добиться, чтобы Хьюмэн провалился, он не хочет занять его место.
— Но вы не знаете.
— Мы никогда не спрашиваем о таких вещах, — Миро снова улыбнулся. — И вы правы. Это вошло в привычку настолько, что мы даже не замечаем, что не спрашиваем.
Уанда разозлилась.
— Он прав? Он даже не видел, как мы работаем, и вдруг он критикует…
Но Эндеру не было интересно наблюдать их ссоры. Он пошел в том направлении, куда скрылся Листоед, не дожидаясь, когда они последуют за ним. Конечно, это они и сделали, оставив свой спор на потом. Как только Эндер увидел, что они идут с ним, он продолжил вопросы.
— Что вы называете «сомнительной деятельностью»? — спросил он. — Вы ввели в их рацион новую еду?
— Мы научили их есть корень мердоны, — объяснила Уанда. Она говорила сухо и отрывисто, но, по крайней мере, она разговаривала с ним. Она не собиралась допустить, чтобы ее гнев помешал ей принять участие во встрече со свинками, которая должна была иметь огромное значение. — Мы научили их выводить цианид, вымачивая корень и высушивая на солнце. Это было временное решение.
— Долгосрочным решением были некоторые версии амаранта, который вывела мать, — продолжил Миро. — Она создала штамм, который был так хорошо приспособлен к условиям Лузитании, что это было не очень хорошо для людей. Слишком лузитанская белковая структура, не такая, как на Земле. Но для свинок это было в самый раз. Я уговорил Элу дать мне немного таких негодных образцов, не говоря ей зачем.
«Не надо обманываться насчет того, что Эла знает и чего не знает», — подумал Эндер.
— Либо дал им амарант, научил их возделывать его. Потом — как делать из него муку, как печь из муки хлеб. Вкус противный, но это впервые в истории дало им возможность контролировать количество пищи. С тех пор они были сытыми и довольными.
В голосе Уанды звучала горечь:
— И они убили отца сразу после того, как отнесли первые булки женам.
Несколько секунд Эндер шел молча, пытаясь осмыслить это. Свинки убили Либо сразу после того, как он спас их от голодной смерти? Немыслимо, но это случилось. Как могло развиваться общество, которое убивает тех, кто больше всех делает для его спасения? Они должны были делать наоборот — награждать наиболее ценных членов общества, давая им больше возможностей для воспроизводства. Только так группы могут повысить свои шансы на выживание. Как могут свинки выжить, если они убивают тех, кто важен для их выживания?
Но это случается и в человеческом обществе. Эти дети, Миро и Уанда, с их сомнительной деятельностью — они были лучше и мудрее, чем Межзвездный комитет, который составлял правила. Но если их поймают, их отправят в другой мир — что почти равносильно смертному приговору, потому что даже если они смогут вернуться, всех их знакомых уже не будет в живых — и будут судить, и накажут, может быть посадят в тюрьму. Их идеи и гены не получат продолжения, а общество от этого пострадает.
Но то, что это делают и люди, еще не оправдание. Кроме того, если Миро и Уанду арестуют и посадят в тюрьму, то это будет оправданно с точки зрения людей как общности, если считать свинок их врагами, если считать, что всякий, кто помогает свинкам выжить, представляет угрозу для человечества. И тогда наказание людей, обогащающих культуру свинок, предназначено не для защиты свинок, а для того, чтобы не дать им возможность развития.
В этот момент Эндер ясно понял, что правила, регулирующие контакты людей и свинок, направлены вовсе не на защиту свинок. Они должны гарантировать сохранение превосходства людей. С этой точки зрения Миро и Уанда, занимаясь своей «сомнительной деятельностью», предавали интересы своего вида.
— Отступники, — сказал он вслух.
— Что? — спросил Миро. — Что вы говорите?
— Отступники. Те, кто отказывается от своего народа, и называет своими врагов.
— А, — только и сказал Миро.
— Это не мы, — возразила Уанда.
— Да, это мы, — сказал Миро.
— Я не отказывалась от человечества!
— Если следовать определению епископа Перегрино, мы отказались от человечества давным-давно, — сказал Миро.
— Но по моему определению… — начала Уанда.
— По твоему определению, — сказал Эндер, — свинки тоже человечны. Вот почему ты отступница.
— По-моему, вы говорили, что мы относимся к ним, как к животным.
— Когда вы не признаете их ответственными за свои дела, когда вы пытаетесь обмануть их, вы относитесь к ним как и животным.
— Другими словами, — сказал Миро, — когда мы выполняем правила, установленные Конгрессом.
— Да, — согласилась Уанда, — да, это верно, мы отступники.
— А вы? — спросил Миро. — Почему вы отступник?
— Ну, человеческая раса отказалась от меня очень давно. Именно поэтому я и стал Глашатаем Мертвых.
В это время они пришли на поляну свинок.
За ужином матери не было, и Миро тоже. Элу это вполне устраивало. Если кто-то из них присутствовал, у Элы уже не было власти, и она не могла справиться с младшими детьми. В то же время ни мать, ни Миро не заменяли ее. Никто не слушался Элу, и никто другой не пытался навести порядок. Так что без них все было тише и спокойнее.
Впрочем, нельзя было сказать, что даже сейчас малыши были очень уж послушны. Они просто меньше ей сопротивлялись. Достаточно было прикрикнуть на Грего пару раз, чтобы он прекратил пинать Куару под столом. А сегодня Ким и Ольгадо были заняты собой, и не было обычных препирательств. Пока ужин не кончился.
Ким откинулся на спинку стула и зло улыбнулся Ольгадо.
— Так это ты научил этого шпиона, как залезть в файлы мамы!
Ольгадо повернулся к Эле.
— Эла, ты опять оставила лицо Кима открытым. Пора научиться быть аккуратнее, — так он обычно шутливо призывал ее вмешаться.
Ким вовсе не хотел, чтобы кто-то помогал Ольгадо.
— На этот раз Эла вовсе не на твоей стороне, Ольгадо. Все против тебя. Ты помог этому мерзкому шпиону проникнуть в мамины файлы, и поэтому ты так же виновен, как и он. Он слуга дьявола и ты тоже.
Эла заметила, что Ольгадо рассержен; она вдруг представила себе, как Ольгадо бросит в Кима свою тарелку. Но этот момент прошел. Ольгадо успокоился.
— Извините, — сказал он. — Я не хотел.
Он сдался. Он признал, что Ким был прав.
— Я надеюсь, — возразила Эла, — что ты сожалеешь, что ты не хотел. Я надеюсь, что ты извиняешься не потому, что ты помог Глашатаю Мертвых.
— Ну конечно он извиняется за то, что помог шпиону, — сказал Ким.
— Потому что, — продолжила Эла, — мы должны помогать Глашатаю во всем.
Ким вскочил, перегнулся через стол и закричал ей в лицо:
— Как ты можешь так говорить! Он вторгся в мамину личную жизнь, он копался в ее секретах, он…
К своему удивлению, Эла вдруг тоже оказалась на ногах, оттолкнула его и тоже закричала, еще громче:
— Секреты матери отравляют нас всех в этом доме! Из-за ее секретов мы все болеем, в том числе и она сама! И, может быть, единственный способ все исправить — украсть ее секреты и вынести их на открытое место, где мы могли бы прикончить их!
Она замолчала. Ким и Ольгадо стояли перед ней, прижавшись к стенке, словно это был расстрел и ее слова были пулями. Тихо, но с силой Эла продолжала:
— По моему убеждению, Глашатай Мертвых — наш единственный шанс на то, чтобы снова стать семьей. И секреты матери — это последний барьер на его пути. Поэтому сегодня я рассказала ему все, что я знаю о маминых файлах, потому что я хочу передать ему каждую крупинку истины, которую я смогу найти.
— Тогда ты тоже изменница, и хуже всех, — сказал Ким дрожащим голосом. Он был готов расплакаться.
— А я утверждаю, что, помогая Глашатаю, я доказываю свою верность, — ответила Эла. — Настоящая измена — в том, чтобы подчиниться матери, потому что все, чего она хочет, к чему она стремилась всю жизнь, — это ее гибель и гибель этой семьи.
К удивлению Элы, расплакался не Ким, а Ольгадо. Конечно, слез не было, потому что железы удалили, когда вставляли глаза. Поэтому ничто не предвещало, что он заплачет. Вместо этого он согнулся, всхлипывая, затем соскользнул вдоль стены, сел на пол, уронив голову между колен, и сидел, всхлипывая. Эла поняла, почему: она сказала, что в его любви к Глашатаю нет неверности, что он не согрешил, и он поверил, когда она сказала это, он знал, что это правда.
Она подняла глаза от Ольгадо и увидела мать, стоящую и дверном проеме. Эла почувствовала слабость, дрожа от мысли о том, что мать могла услышать.
Но мать не была рассерженной, только немного грустной и очень усталой. Она смотрела на Ольгадо.
Ким наконец обрел голос.
— Ты слышала, что сказала Эла? — гневно спросил он.
— Да, — сказала мать, не отводя глаз от Ольгадо. — И очень может быть, что она права.
Эла была потрясена не меньше, чем Ким.
— Идите в свои комнаты, дети, — тихо сказала мать. — Мне нужно поговорить с Ольгадо.
Эла сделала знак Грего и Куаре, и они соскользнули со своих стульев и подбежали к ней, глядя на происходящее широко открытыми глазами. В самом деле, даже отцу никогда не удавалось довести Ольгадо до слез. Она увела их из кухни в спальню. Было слышно, как Ким прошел по коридору в свою комнату, захлопнул за собой дверь и бросился на кровать. А в кухне всхлипы Ольгадо стихли, а потом прекратились, когда мать обняла его, впервые с тех пор, как он потерял зрение, и успокаивала его, и молча плакала над ним, раскачиваясь взад и вперед.
Миро не знал, что и думать о Глашатае Мертвых. Он всегда считал, что Глашатай должен быть похож на священника, хотя бы на священника, каким его обычно представляют. Спокойный, задумчивый, отдаленный от мира, тщательно старающийся оставить действия и решения другим. Миро ожидал, что он должен быть мудрым.
Он не ожидал, что Глашатай будет таким — бесцеремонным, опасным. Конечно, он был