— Я не знаю, как, — растерялся Миро, чувствуя страх и беспомощность.
— Он отдал свою жизнь, — сказал Мандачува, — чтобы ответить на твой вопрос.
«Чтобы ответить на мой вопрос и породить тысячу новых», — сказал мысленно Миро. Но он вышел вперед, присел рядом с Хьюмэном, положил руку на тот же холодный и гладкий брус, откинул голову и дал волю своему голосу. Сначала слабо и робко, не зная, какую мелодию петь; но вскоре он понял, почему песня не имеет мелодии, почувствовал смерть дерева под рукой, и голос его стал громким и сильным, мучительным диссонансом накладываясь на голос Хьюмэна, который оплакивал смерть дерева и благодарил его за жертву, обещал обернуть его смерть на благо племени, на благо братьев, и жен, и детей, для того, чтобы все они жили и процветали. Таков был смысл песни, и смысл смерти дерева, и когда песня кончилась, Миро наклонился, коснулся лбом дерева, и произнес слова величайшего благоговения, те же, что он сказал над трупом Либо пять лет назад на склоне холма.
Глава 15. РАССКАЗ
ХЬЮМЭН: Почему другие люди никогда не приходят к нам?
МИРО: Только нам разрешается проходить сквозь ворота.
ХЬЮМЭН: А почему они не перелезут через ограду?
МИРО: А вы когда-нибудь трогали ее? (Хьюмэн не отвечает.) Это очень больно. А если перелезть, то все тело будет страшно болеть, все сразу.
ХЬЮМЭН: Это глупо. Разве трава не растет с обеих сторон?
Спустя всего час после рассвета мэр Боскинья поднялась по ступеням личного кабинета епископа Перегрино в соборе. Дон Кристао и дона Криста были уже там, лица их были серьезны. Епископ же выглядел довольным собой. Ему всегда нравилось собирать политическую и религиозную верхушку Милагре под своей крышей. Неважно, что именно Боскинья созвала собрание и она же предложила провести его в соборе, потому что только у нее был скиммер. Перегрино нравилось ощущать себя в своем роде хозяином Лузитанской колонии. Правда, к концу этого собрания все должны будут понять, что никто из них уже не властен ни над чем.
Боскинья приветствовала всех. Но она не села в предложенное ей кресло. Вместо этого она села около личного терминала епископа и вызвала программу, которую она подготовила. В воздухе над терминалом появились несколько слоев крошечных кубиков. В верхнем слое кубиков было совсем мало; в остальных намного больше. Более половины слоев, начиная с самого верхнего, были окрашены в красный цвет, остальные были синими.
— Очень красиво, — развеселился епископ Перегрино.
Боскинья посмотрела на дона Кристао.
— Узнаете эту модель?
Он покачал головой.
— Но я думаю, я знаю, о чем это собрание.
Дона Криста подалась вперед в своем кресле.
— Есть ли безопасное место, где мы можем спрятать то, что нужно сохранить?
Выражение веселья исчезло с лица епископа.
— Я не знаю, о чем это собрание.
Боскинья повернулась на стуле.
— Я была очень молодой, когда меня назначили губернатором колонии Лузитания. Это была большая честь, большое доверие. Я изучала управление городами и социальными системами с детства и хорошо проявила себя во время моей короткой карьеры в Опорто. Но комитет совершенно не заметил, что я уже была подозрительной и скрытной шовинисткой.
— Все мы восхищаемся этими вашими качествами, — сказал епископ Перегрино.
Боскинья улыбнулась в ответ.
— Мой шовинизм значил, что как только колония Лузитания стала моей, интересы Лузитании стали для меня важнее интересов Ста Миров или Межзвездного Конгресса. Но из скрытности я делала вид перед комитетом, что, наоборот, все время я думала только об интересах Конгресса. А моя подозрительность натолкнула меня на мысль, что Конгресс вряд ли когда-либо согласится на независимое и равное со всеми положение Лузитании среди Ста Миров.
— Конечно нет, — подтвердил епископ Перегрино. — Мы лишь колония.
— Мы не колония, — возразила Боскинья. — Мы эксперимент. Я изучила наш устав и лицензию, а также все постановления Конгресса, которые к нам относятся, и обнаружила, что обычные законы о защите секретов к нам неприменимы. Я обнаружила, что комитет имеет полномочия для неограниченного доступа ко всем данным каждого гражданина и каждого учреждения на Лузитании, которые есть в памяти компьютеров.
Похоже было, что епископ разозлился.
— Вы хотите сказать, что комитет имеет право читать конфиденциальные записи церкви?
— Ага, — сказала Боскинья, — еще один шовинист.
— Но согласно Межзвездному Кодексу у церкви есть определенные права.
— Не надо злиться на меня.
— Вы не сказали мне.
— Если бы я сказала, вы бы стали протестовать, и они сделали бы вид, что соглашаются, и тогда я бы не смогла сделать то, что я сделала.
— А именно?
— Эта программа. Она обнаруживает любое обращение к файлам колонии Лузитании через ансибл.
Дон Кристао усмехнулся.
— Но этого делать нельзя.
— Я знаю. Я же сказала, у меня есть много тайных пороков. Тем не менее моя программа не отмечала заметных вторжений — ну, несколько файлов каждый раз, когда свинки убивали одного из наших ксенологов, это естественно — ничего особенного. Все началось четыре дня назад.
— Когда прибыл Глашатай Мертвых, — заключил епископ Перегрино.
Боскинью позабавило то, что епископ, по всей видимости, считал приезд Глашатая таким важным событием, что сразу связал эти факты.
— Три дня назад, — сказала Боскинья, — кто-то через ансибл инициировал просмотр файлов. По очень интересному критерию, — она повернулась к терминалу и коснулась клавиш. Теперь он показывал красное только с одной стороны, и в основном в верхних слоях. — Этот некто смотрел все, что относится к ксенологам и ксенобиологам Милагре. Все меры защиты игнорируются, как если бы их и не было. Все, что они обнаружили, а также все, что касается их личной жизни. И я согласна, епископ Перегрино, я подумала об этом сразу и продолжаю считать, что это имеет отношение к Глашатаю.
— Ну, он-то не может иметь влияния на Межзвездный Конгресс, — возразил епископ.
Дон Кристао покачал головой.
— Сан Анжело написал — в своих личных записях, которых не читает никто, кроме Детей Разума…
Епископ с радостью обернулся к нему.
— Значит, у Детей Разума есть секретные записи Сан Анжело?
— Не секретные, — сказала дона Криста, — просто скучные. Все могут читать их, но только у нас хватает терпения.
— Так вот, — продолжил дон Кристао, — он написал, что Глашатай Эндрю старше, чем мы полагаем. Старше, чем Межзвездный Конгресс, и по-своему могущественнее.
Епископ Перегрино фыркнул.
— Он всего лишь мальчишка. Ему нет еще и сорока.
— Не тратьте время на свои глупые препирательства, — вмешалась Боскинья. — Я созвала это собрание, потому что ситуация чрезвычайная. И в основном для вас, потому что как глава правительства Лузитании я уже приняла меры.
Все замолчали.
Боскинья вернула первоначальное изображение.
— Сегодня утром программа опять зарегистрировала систематические обращения к нашим файлам через ансибл, но не такие, как три дня назад. На этот раз кто-то читает все со скоростью передачи данных; это значит, что все наши файлы копируются в компьютеры внешних миров. После этого компьютеры программируются на то, чтобы можно было через ансибл одной командой уничтожить все до единого файлы наших компьютеров.
Боскинья видела, что епископ Перегрино удивлен — но не Дети Разума.
— Но почему? — недоумевал епископ Перегрино. — Уничтожить все наши файлы — ведь это применяется только к нациям или мирам, которые поднимают бунт, которые хотят уничтожить, которые…
— Я вижу, — обратилась Боскинья к Детям Разума, — что вы тоже были подозрительными шовинистами.
— К сожалению, не такими предусмотрительными, как вы, — откликнулся дон Кристао. — Но мы тоже заметили вторжение. Конечно, мы отправили все наши записи в монастыри Детей Разума в других мирах, и они попытаются восстановить наши файлы, если они будут уничтожены. Но, если нас считают восставшей колонией, то вряд ли нам разрешат восстановить эти файлы. Поэтому наиболее важную информацию мы еще и распечатываем на бумаге. Конечно, напечатать все не удастся, но мы надеемся, что успеем сделать достаточно для того, чтобы как-то прожить. Что наша работа не будет уничтожена полностью.
— Вы знали? — спросил епископ. — И не сказали мне?
— Простите меня, епископ Перегрино, но мы не подумали, что вы не заметите это сами.
— И вы не считаете, что наша работа достаточно важна для того, чтобы спасать ее?
— Достаточно! — сказала мэр Боскинья. — Распечатать можно лишь ничтожную долю, на Лузитании нет достаточно принтеров, чтобы это было хотя бы заметно. Мы не сможем даже обеспечивать основные услуги. Я думаю, осталось не больше часа, прежде чем они закончат копирование и сотрут все в нашей памяти. Но даже если бы мы начали с утра, мы не смогли бы напечатать больше одной сотой процента тех файлов, которыми мы пользуемся каждый день. Мы очень уязвимы.
— Значит, мы беспомощны, — сказал епископ Перегрино.
— Нет. Но я хотела, чтобы вы ясно представляли себе чрезвычайность ситуации, потому что выбора нет. И единственный выход может показаться вам отвратительным.
— Не сомневаюсь, — сказал епископ Перегрино.
— Час назад, когда я сражалась с этой проблемой, пытаясь найти хоть какой-то класс файлов, который мог бы уцелеть, я обнаружила, что есть человек, файлы которого не будут уничтожены. Сначала я подумала, что это из-за того, что он фрамлинг, но причина более тонкая. У Глашатая Мертвых нет файлов в компьютерах Лузитании.
— Как? Не может быть, — поразилась дона Криста.
— Он использует свои файлы через ансибл. Они находятся на компьютерах других миров. Все его записи, финансы, все. Все сообщения, посланные ему. Понимаете?