Уанда присела рядом с ним, безуспешно пытаясь что-то разглядеть внутри.
— Невероятный половой диморфизм. Самки достигают зрелости в младенчестве, рожают потомство и умирают.
Она обратилась к Хьюмэну:
— А те малыши на поверхности дерева — братья?
Хьюмэн перевел вопрос Крикливой. Она протянула руку, сняла довольно большого младенца, сидевшего на коре возле отверстия и пропела несколько слов.
— Это молодая жена, — пояснил Хьюмэн. — Когда она вырастет, она будет вместе с остальными женами ухаживать за потомством.
— Здесь только одна? — спросила Эла.
Эндер поежился и встал.
— Эта стерильна, или просто ей не давали спариваться. Она не могла иметь детей.
— Но почему? — спросила Уанда.
— Отсутствует канал для выхода новорожденных, — сказал Эндер. — Они прогрызают путь наружу.
Уанда тихо пробормотала молитву.
Эла же была все больше заинтересована.
— Удивительно, — проговорила она. — Но если они такие маленькие, как же происходит оплодотворение?
— Мы относим их к отцам, естественно, — сказал Хьюмэн. — А ты как думала? Ведь отцы не могут прийти сюда, не правда ли?
— Отцы, — сказала Уанда. — Так они называют самые уважаемые деревья.
— Это верно, — кивнул Хьюмэн. — Отцы созревают в своей коре. Они кладут свою пыль на кору, в сок. Мы относим маленькую мать к отцу, которого выбирают жены. Она ползает по коре, и пыль из сока попадает в ее живот и заполняет его малышами.
Уанда без слов показала на маленькие выступы на животе Хьюмэна.
— Да, — подтвердил Хьюмэн. — Это для того, чтобы нести их. Брат, которого избрали, кладет маленькую мать на них, и она крепко держится всю дорогу до отца. Это самое большое удовольствие в нашей второй жизни. Мы бы носили маленьких матерей каждую ночь, если бы только могли.
Крикливая запела громче, и отверствие в Дереве-Матери начало закрываться.
— Все эти самки, маленькие матери, — спросила Эла, — мыслящие ли они?
Этого слова Хьюмэн не знал.
— Они не спят? — спросил Эндер.
— Конечно, — ответил Хьюмэн.
— Он имеет в виду, — пояснила Уанда, — могут ли маленькие матери думать? Понимают ли они язык?
— Они? — переспросил Хьюмэн. — Нет, они не умнее кабры. И лишь немного умнее, чем мачос. Они умеют только три вещи: есть, ползать и держаться за братьев. Те, что ползают снаружи, начинают учиться. Я помню, как я ползал по Дереву-Матери. Значит, у меня уже была память. Правда, мало кто помнит себя так рано.
На глазах Уанды появились непрошеные слезы.
— Все эти матери — они рождаются, спариваются, приносят потомство и умирают — все это в детстве. Они не могут даже осознать, что жили.
— Это крайняя степень полового диморфизма, — сказала Эла. — Самки достигают зрелости очень рано, а самцы — поздно. Не правда ли, иронично, что взрослые самки — стерильны. Они правят племенем, но их гены не передаются потомкам.
— Эла, — предложила Уанда, — а что, если найти способ, чтобы маленькие матери оставались жить после рождения потомства — кесарево сечение, богатая белком питательная среда вместо трупа матери? Могли бы самки достигать взрослого возраста?
Эла не успела ответить. Эндер взял их обеих за руки и отвел в сторону.
— Как ты смеешь! — прошипел он. — Что, если они найдут способ сделать так, чтобы человеческие дети могли рожать детей, которые питались бы трупами своих матерей?
— О чем вы говорите! — возмутилась Уанда.
— Противно подумать, — сказала Эла.
— Мы пришли сюда не для того, чтобы напасть на самые корни их жизни, — сказал Эндер. — Мы пришли сюда, чтобы придумать, как разделить этот мир с ними. Через сто или пятьсот лет, когда они узнают достаточно для того, чтобы что-то изменить самостоятельно — они смогут решить, менять ли способ, каким их дети появляются на свет. Но мы не можем даже догадываться, что получится, если вдруг столько же самок, сколько и самцов, начнут достигать взрослого возраста. Для чего? Они же не могут рожать больше детей? Они не могут стать отцами, как самцы, не так ли? Зачем они нужны?!
— Но они умирают, даже не став живыми…
— Потому что они такие, — перебил Эндер. — Они будут решать, что изменить, а не ты, со своим убогим человеческим опытом — пытаешься дать им возможность прожить полную и счастливую жизнь, совсем как у нас.
— Вы правы, — сказала Эла. — Конечно же, вы правы. Извините.
Для Элы свинки не были людьми, это была просто фауна чужой планеты, а Эла привыкла к тому, что и другие животные жили совсем не так, как люди. Но Эндер видел, что Уанда все еще недовольна. Она думала о свинках «мы», а не «они». Она воспринимала странное поведение, даже убийство ее отца, как допустимое отклонение. Это значило, что она была более терпимой и восприимчивой, чем Эла; но это и делало ее более уязвимой, если ее друзья обнаружат свои более жестокие, звериные черты.
Эндер заметил еще, что за годы общения со свинками она переняла одну из их привычек: в моменты особой озабоченности она цепенела. Поэтому он напомнил ей о том, что она человек, обняв ее по-отцовски за плечи, прижав к себе.
От его прикосновения Уанда немного оттаяла и нервно засмеялась.
— Знаете, о чем я думаю? — сказала она. — Что маленькие матери приносят потомство и умирают без крещения.
— Если епископу Перегрино удастся обратить их в свою веру, — сказал Эндер, — то, может быть, он позволит нам побрызгать внутренность Дерева-Матери и сказать нужные слова.
— Не смейтесь надо мной, — прошептала Уанда.
— Я не смеялся. Пока же мы попросим их лишь, чтобы они изменились достаточно для того, чтобы мы могли жить рядом с ними, не более того. И сами изменимся лишь настолько, чтобы они смогли жить рядом с нами. Соглашайся, или барьер появится опять, потому что тогда мы действительно станем угрозой для их существования.
Эла согласно кивнула, но Уанда опять оцепенела. Вдруг пальцы Эндера впились в плечо Уанды. Она испуганно кивнула, и он отпустил ее плечо.
— Извини, — сказал он. — Но они такие, какие есть. Если хочешь, такими их сделал Бог. И не пытайся переделать их по своему подобию.
Он вернулся к дереву. Крикливая и Хьюмэн ждали его.
— Извините, пожалуйста, — сказал Эндер.
— Все в порядке, — сказал Хьюмэн. — Я сказал ей, что ты делаешь.
Эндер почувствовал внутри пустоту.
— И что ты ей сказал?
— Я сказал, что они хотели что-то сделать с маленькими матерями, чтобы мы стали больше похожими на людей, но ты сказал, чтобы они и не думали об этом, или ты снова включишь барьер. Я сказал, что ты сказал, что мы должны остаться Малышами, а вы должны остаться людьми.
Эндер улыбнулся. Перевод был верным, и Хьюмэну хватило соображения не вдаваться в подробности. Могло случиться, что жены захотели бы, чтобы маленькие матери оставались в живых после рождения детей, не понимая полностью всех последствий такого на вид простого и гуманного шага. Хьюмэн был отличным дипломатом: он говорил правду, но не всю.
— Ну, — подытожил Эндер, — теперь мы познакомились, и пора начать серьезный разговор.
Эндер сел прямо на землю. Крикливая устроилась на корточках прямо напротив него. Она пропела несколько слов.
— Она говорит, что ты должен научить нас всему, что знаешь, вывести нас к звездам, принести Королеву, а ей отдать фонарь, который принес этот новый человек, или же она ночью пошлет всех братьев этого леса, и они убьют всех людей во сне, и повесят вас высоко над землей, чтобы у вас не было третьей жизни, — заметив тревогу на лице Эндера, Хьюмэн протянул руку и коснулся его груди. — Нет, нет, пойми правильно. Это ничего не значит. Так мы всегда начинаем разговаривать с другим племенем. Что мы, сошли с ума? Мы никогда вас не убили бы. Вы дали нам амарант, горшки, «Королеву и Гегемона».
— Скажи, чтобы она отказалась от своей угрозы, или мы ничего больше ей не дадим.
— Но я же говорю, Глашатай, это не значит…
— Она сказала эти слова, и я не буду разговаривать с ней, пока она от них не откажется.
Хьюмэн обратился к Крикливой.
Она вскочила и прошла вокруг дерева, высоко подняв руки, с громкой песней.
Хьюмэн наклонился к Эндеру.
— Она жалуется великой матери и всем женам, что ты — брат, не знающий своего места. Она говорит, что ты — грубиян, с которым невозможно разговаривать.
Эндер кивнул.
— Да, это так и есть. Наконец-то мы начинаем в чем-то соглашаться.
Жена вновь присела напротив Эндера. Она заговорила на «языке братьев».
— Она говорит, что никогда не будет убивать людей и не позволит другим женам и братьям убивать вас. Она говорит: «Напомни ему, что он в два раза выше любого из нас, он знает все, а мы не знаем ничего». Достаточно ли она унизилась, чтобы ты начал говорить с ней?
Крикливая смотрела, мрачно ожидая его ответа.
— Да, — сказал Эндер. — Можно начинать.
Новинья стала на колени рядом с кроватью Миро. Ким и Ольгадо стояли позади нее. Дон Кристао укладывал Куару и Грего в детской. Тихий звук его голоса, поющего колыбельную, был едва слышен за мучительным звуком дыхания Миро.
Глаза Миро открылись.
— Миро, — позвала Новинья.
Миро застонал.
— Миро, ты дома, в постели. Ты перелезал через ограду, когда та была под напряжением. Теперь доктор Навио говорит, что твой мозг поврежден. Мы еще не знаем, насколько необратимо это повреждение. Ты можешь остаться частично парализованным. Но ты жив, Миро, и Навио говорит, что он может сделать многое, чтобы помочь тебе восстановить утраченные функции. Ты понимаешь? Я говорю правду. Некоторое время может быть очень плохо, однако стоит попробовать.
Он тихо застонал, но не от боли. Похоже, он пытался говорить, но не мог.
— Миро, ты можешь шевелить челюстью? — спросил Ким.
Миро медленно открыл и закрыл рот.
Ольгадо поднял руку над головой Миро и пошевелил ей.
— Можешь водить глазами?
Глаза Миро последовали за рукой. Новинья сжала руку Миро.
— Ты чувствуешь, что я держу твою руку?