Она представила свое будущее — мрачное, невыносимое и неизбежное. Она решилась не умирать, и все же вряд ли она будет жить, не имея права выйти замуж, не могущая даже думать об этих вещах, боясь открыть тайну и по невниманию выпустить ее из рук; вечное одиночество и вечная тяжесть содеянного, вечная вина, стремление к смерти, но и запрет на это для нее. И все-таки ее будет утешать мысль о том, что никто больше не умрет из-за нее. На нее не падет новая вина.
В эти минуты мрака, полного отчаяния, она вспомнила «Королеву и Гегемона», вспомнила о Глашатае Мертвых. Хотя настоящий Глашатай, автор книги, был уже, очевидно, несколько тысячелетий в могиле, были и другие Глашатаи, во многих мирах, они служили как священники людям, не верящим в Бога, и поэтому верящим в значимость человеческой жизни. Назначение Глашатаев было устанавливать истинные причины и мотивы совершаемых людьми поступков и рассказывать правду об их жизни после их смерти. В здешней колонии, населенной потомками бразильцев, место Глашатаев занимали священники, но она не ждала ничего хорошего от священников; она вызовет сюда Глашатая.
Она не сознавала раньше, что планировала сделать это всю свою жизнь с того момента, как прочитала «Королеву и Гегемона» и книга захватила ее. Она уже изучила все вопросы, касающиеся этого, и знала положения закона. Колония находилась под эгидой католической церкви, но, согласно Межзвездному Кодексу, любой из жителей мог призвать священника любого вероисповедания. Глашатаи имели статус священников. Если бы она послала вызов, а Глашатай решил приехать, то колония не смогла бы отказать ему в этом.
Возможно, никто из Глашатаев не захочет приехать. Возможно, ни один из них не находится поблизости, чтобы приехать еще при ее жизни. Однако был шанс, что хоть один был недалеко отсюда — в двадцати, тридцати, сорока световых годах — он приедет сюда из космопорта и начнет искать истину о жизни и смерти Пипо. И, может статься, когда он найдет эту истину и расскажет о ней ясным языком, который полюбился ей в «Королеве и Гегемоне», тогда с нее снимут это проклятие, сжигавшее ее до глубины души.
Ее вызов был отправлен компьютером на ансибл, который известит Глашатаев на ближайших планетах. «Прими мой вызов, — попросила она в тишине неизвестного, услышавшего ее зов. — Даже если для этого нужно будет открыть мою вину. Пусть так, приезжай».
Она проснулась с ноющей болью внизу спины и с ощущением тяжести на лице. Она прижималась щекой к поверхности терминала, автоматически выключившегося во избежание увечья, но не боль разбудила ее, а нежное прикосновение к плечу. На миг ей показалось, что это Глашатай Мертвых уже прибыл на ее зов.
— Новинья, — прошептал он. Это не Глашатай Мертвых, это кто-то другой. Тот, который, как она думала, растворился прошлой ночью в буре.
— Либо, — пробормотала она. И тут же встала. Слишком резко — спину свело судорогой, голова закружилась. Она тихо вскрикнула; его руки придержали ее за плечи.
— С тобой все в порядке?
Она ощутила его дыхание, как прохладу любимого сада, и почувствовала себя дома, в безопасности.
— Ты искал меня?
— Новинья, я пришел, как только освободился. Мать наконец заснула, с ней сейчас Пепиньо, мой старший брат, Арбитр присматривает за всеми, и я…
— Тебе следовало бы знать, что я могу сама о себе позаботиться.
После недолгого молчания он вновь заговорил, но в его голосе был слышен гнев, отчаяние и усталость, усталость веков, энтропии и умирающих звезд.
— Видит Бог, Иванова, я пришел не для того, чтобы заботиться о тебе.
Что-то сжалось у нее внутри; она не сознавала своей надежды, пока не потеряла ее.
— Ты рассказала мне о том, что отец что-то обнаружил в твоих моделях и что он полагал, что я способен понять это сам. Я думал, что ты оставила изображение на терминале, но, когда я вернулся, он был выключен.
— В самом деле?
— Ты ведь знаешь, что это так, Нова. Никто, кроме тебя, не мог остановить программу. Мне нужно видеть эту модель.
— Зачем?
Он недоумевающе взглянул на нее.
— Я вижу, ты еще не проснулась, Новинья. Но ты должна была понять, что свинки убили отца из-за того, что он обнаружил в твоей модели.
Она пристально смотрела на него, не говоря ни слова. Он уже видел ее такой, полной холодной решимости.
— Почему ты не хочешь показать модель? Теперь я ксенолог и имею право знать.
— Ты имеешь право ознакомиться с содержимым файлов и записей своего отца. Ты также имеешь право ознакомиться с той информацией, которую я открою для публичного рассмотрения.
— Ну так открой.
Вновь она промолчала.
— Как же мы сможем понять свинок, если мы не знаем, что именно узнал о них отец?
Она не ответила.
— Ты несешь ответственность перед народами Ста Миров за нашу возможность понять единственную другую разумную расу. Как ты можешь сидеть здесь и… ты что, хочешь узнать это сама? Ты хочешь быть первооткрывательницей? Отлично, пусть так, я опубликую это под твоим именем — Иванова Санта Катарина фон Хессе…
— Мне это безразлично.
— Хорошо, давай поиграем в эту игру. Ты тоже не можешь установить это без того, что знаю я — я тоже закрою тебе доступ к моим файлам.
— Меня не интересуют твои файлы.
Для него это уже было слишком.
— Тогда что же тебя интересует? Что ты хочешь со мной сделать?
Он схватил ее за плечи, поднял со стула, встряхнул и выкрикнул ей в лицо:
— Это моего отца они убили, а у тебя есть ответ на то, почему они его убили, ты знаешь, что это была за модель! Сейчас же покажи мне!
— Никогда! — прошептала она.
Его лицо исказилось от муки.
— Почему? — крикнул он.
— Потому, что я не хочу, чтобы ты умер.
Она увидела растущее понимание в его глазах. «Да, Либо, потому что я люблю тебя, потому что, если ты узнаешь секрет — свинки убьют тебя; мне нет дела до Ста Миров или взаимоотношений между человечеством и свинками, мне ни до чего нет дела, пока ты жив».
Наконец слезы брызнули из его глаз и покатились по щекам.
— Я хочу умереть, — произнес он.
— Ты утешаешь всех, — шепнула она. — Кто же утешает тебя?
— Ты должна сказать мне, чтобы я мог умереть.
Вдруг его объятия ослабели; теперь, он повис на ней так, что она поддерживала его.
— Ты устал, — прошептала она. — Но ты можешь отдохнуть.
— Я не хочу отдыхать, — пробормотал он, но он не высвободился из ее объятий и позволил ей увести его от терминала.
Она привела его в спальню, сняла простыни, не обращая внимание на взлетевшую пыль.
— Иди сюда, ты устал, отдохни. Ты для этого пришел ко мне, Либо. Чтобы обрести мир и утешение.
Он закрыл лицо руками, раскачиваясь взад и вперед, — мальчик, оплакивающий своего отца, оплакивающий утраченное навеки, что оплакивала когда-то и она. Она разула его, сняла брюки и просунула руки под его рубашку, чтобы снять ее через голову. Он глубоко задышал, пытаясь унять рыдания, и поднял руки, чтобы дать ей снять рубашку.
Положив одежду на стул, она склонилась, чтобы накрыть его, но он поймал ее руку и сквозь слезы просительно посмотрел на нее.
— Не оставляй меня здесь одного, — шепнул он. Его голос был хриплым от отчаяния. — Останься со мной.
Она позволила ему уложить ее на кровать, и он крепко прижался к ней; через несколько минут сон сморил его. Она, однако, не спала. Ее рука мягко и ненасытно скользила по его плечам, груди, талии. «О Либо, я думала, что потеряла тебя, когда они увели тебя, я думала, что потеряла тебя, как потеряла Пипо». Он не слышал ее шепота. «Но ты всегда будешь приходить ко мне в такие минуты». Ее могли изгнать из райского сада, как Еву, за совершенный ею по неведению грех. Но опять-таки, как и Ева, она была в состоянии вынести это, потому что с ней остался Либо, ее Адам.
Остался с ней? Остался? Рука, касающаяся его обнаженного тела, задрожала. Она никогда не будет обладать им. Она и Либо могли быть вместе только обвенчавшись — законы любой колонии на этот счет были жесткими, и особенно суровыми — в католических колониях. Этой ночью она могла бы поверить в то, что он хотел бы жениться на ней, когда пройдет время. Но Либо был именно тем человеком, за которого она не могла выйти замуж.
Ведь в таком случае он автоматически получал доступ ко всем ее файлам, если бы он смог выдвинуть убедительную причину его интереса к их содержимому, а в это число, безусловно, вошли бы все рабочие файлы независимо от того, насколько глубоко она их засекретила. Межзвездный Кодекс допускал такое. В глазах закона супруги считались одной личностью.
Она никогда не допустит, чтобы он ознакомился с содержимым этих файлов, иначе он обнаружит то, что узнал его отец, и на склоне холма будет уже его тело, и его мучения под ножом свинок она будет видеть по ночам всю свою жизнь. Разве недостаточно ей вины за смерть Пипо? Выйти замуж за Либо значило бы убить его. С другой стороны, не выйти за него замуж было бы равносильно самоубийству, потому что если она не с ним, то все равно с кем.
«Какая я умница — нашла такую дорогу в ад, с которой мне не сойти».
Она вжалась лицом в плечо Либо, и ее слезы потекли по его груди.
Глава 4. ЭНДЕР
Мы идентифицировали четыре разговорных языка свинок. Наиболее часто употреблялся в нашем присутствии так называемый «язык братьев». Мы также слышали отрывки на «языке жен», который они, скорее всего, используют для общения с женскими особями (как вам нравится такая дифференциация полов!), и на «языке деревьев», ритуальные идиомы которого, как они говорят, используются в молитвах, обращенных к деревьям-тотемам их предков. Они также упоминали четвертый язык, называемый «язык отцов», который, по-видимому, состоит из звуков, получаемых при ударах палочек разного размера друг об друга. Они настаивают на том, что это настоящий язык, отличающийся от других так же, как, например, португальский от английского. Они называют его «языком отцов», потому что звуки его производятся посредством палочек из древесины деревьев, а они верят, что в деревьях заключены души их предков.