— Эндер, — сказала она, — ты мне с самого начала рассказывал о своих поисках планеты, где было бы достаточно воды и солнечного света для жизни Королевы и развития десяти тысяч оплодотворенных яиц, которые ты хранишь в особом коконе.
— Я надеялся, что это будет здесь, — сказал Эндер. — Бесплодная, малонаселенная планета, за исключением экваториальной зоны. Она тоже хочет попробовать.
— Но ты этого не хочешь?
— Я думаю, что баггеры вряд ли переживут здешнюю зиму, во всяком случае без источника энергии, а это насторожило бы правительство. Ничего не выйдет.
— Из этого вообще ничего не выйдет, Эндер. Теперь ты это видишь? Ты пожил на двадцати четырех из Ста Миров, но не нашлось ни одного из них, где был бы безопасный уголок для возрождения баггеров.
Он, безусловно, видел, куда она клонит. Лузитания была единственным исключением. Из-за присутствия на ней свинок вся планета, за исключением крохотной ее части, была закрыта для людей, неприкосновенна. А условия жизни на ней были в высшей степени благоприятны для баггеров, гораздо больше, чем для людей.
— Единственная проблема — это свинки, — сказал Эндер. — Возможно, они будут протестовать против моего решения отдать их мир баггерам. Если интенсивное внедрение человеческой цивилизации может привести к разрушению их культуры, то посуди сама, что с ними будет, если там появятся баггеры.
— Ты ведь сказал, что баггеры усвоили урок. Ты сказал, что они не причинят никому вреда.
— Не причинят умышленно. Мы победили их лишь по счастливой случайности. Джейн, ты знаешь, что…
— Благодаря твоему гению.
— Они продвинулись гораздо дальше, чем мы. Как воспримут это свинки? Они будут так же напуганы баггерами, как и мы в свое время, но они не смогут справиться со страхом.
— Откуда ты знаешь? — спросила Джейн. — Как ты или кто-либо другой могут знать, что по силам свинкам? Сначала пойди к ним, узнай, кто они. Если они варелсы, Эндер, то пусть баггеры обживают их дом, это значило бы для тебя не более, чем перемещение муравьиных куч или стад крупного рогатого скота, чтобы освободить место для городов.
— Они раманы, — ответил Эндер.
— Ты не знаешь этого, Эндер.
— Нет, знаю. Твоя модель… это была не пытка.
— Хм? — Джейн опять вывела на терминал изображение тела Пипо перед наступлением смерти. — Тогда, должно быть, я не понимаю значения слова.
— Возможно, для Пипо это было пыткой, Джейн. Но, если твоя модель была точной — а я уверен в этом — то целью свинок не было причинить боль.
— Из всего, что я знаю о человеческой натуре, Эндер, следует, что даже религиозные ритуалы ставят болевые ощущения во главу угла.
— Происшедшее не было религиозным ритуалом, во всяком случае не совсем. Что-то там было не то, если это было жертвоприношением.
— Что ты знаешь об этом? — Теперь над терминалом было насмешливое лицо профессора, воплощение академического снобизма. — Твое образование было чисто военным, и твой единственный не связанный с этим дар — это нюх на слова. Ты написал бестселлер, породивший гуманистическую религию, — разве этого достаточно, чтобы понять свинок?
Эндер закрыл глаза.
— Возможно, я ошибаюсь.
— Но ты веришь в свою правоту?
По ее голосу он понял, что она вновь вывела изображение своего лица. Он открыл глаза.
— Я могу лишь верить своей интуиции, Джейн, выводам, к которым приходишь не аналитическим путем. Я не знаю, что именно делали свинки, но действие это не было бесцельным. Ничего злобного, ничего жестокого. Они были похожи на докторов, спасающих жизнь пациента, а не на мучителей, стремящихся ее оборвать.
— Я обложила тебя, — прошептала Джейн. — Я обложила тебя со всех сторон. Теперь ты вынужден поехать туда и решить, сможет ли Королева жить там под защитой частичного карантина, установленного на планете. Ты хочешь поехать туда и узнать, способен ли ты понять, кто же они такие — свинки.
— Даже если ты и права, Джейн, я не могу туда поехать, — сказал Эндер. — Въезд туда строго ограничен, к тому же я не католик.
Джейн закатила глаза.
— Стала бы я все это начинать, если бы не знала, как тебя доставить туда?
Появилось еще одно лицо. Молодая девушка, совсем не такая невинная и прекрасная, как Джейн. Лицо ее было жестким и холодным, глаза — блестящими и пронзительными, и рот ее был сжат в гримасе человека, которому пришлось научиться жить с постоянной болью. Она была молода, но выглядела ужасающе усталой.
— Это ксенобиолог Лузитании. Иванова Санта Катарина фон Хессе. Ее называют Нова или Новинья. Она вызвала Глашатая Мертвых.
— Почему у нее такой вид? — спросил Эндер. — Что с ней случилось?
— Ее родители умерли, когда она была еще маленькой. Случилось так, что в последнее время она полюбила одного человека, как отца. Человека, которого убили свинки. Она хочет, чтобы ты рассказал о его смерти.
Глядя на ее лицо, Эндер отрешился от заботы о Королеве, о свинках. Ему было знакомо это выражение взрослой муки на лице ребенка. Он видел его раньше, в заключительные недели войны с баггерами. Когда он разыгрывал битву за битвой в игре, которая не была игрой. Он видел его раньше, когда война закончилась, когда он обнаружил, что его тренировки вовсе не были тренировками, что все эти модели были настоящими, реальными, когда он командовал земным флотом по ансиблу. Теперь, когда он знал, что уничтожил баггеров, всех до одного, когда он понял, что совершил акт ксеноцида, сам не желая того, он видел такое выражение, глядя на себя в зеркало.
— Что же эта девочка, Новинья, сделала такого, что причиняло ей такую боль?
Так он сидел и слушал, как Джейн рассказывала о ее жизни. То, чем оперировала Джейн, были статистические выкладки, но Эндер был Глашатаем Мертвых; его гением — или его проклятием — была способность воспринимать происходящее с точки зрения других людей. Благодаря этой способности он стал блестящим военачальником, он одинаково хорошо как руководил своими людьми — на самом деле мальчиками, так и предугадывал действия противника. Это также означало, что по этим бесстрастным подробностям жизни Новиньи он мог представить — нет, не представить, а постичь — каким образом смерть ее родителей и их канонизация привели к изоляции Новиньи, как она усугубила свое одиночество, погрузившись в работу. Он знал, что стояло за ее ранним блестящим достижением статуса ксенобиолога. Он знал также, что значит для нее спокойная любовь и радушие Пипо и как велика стала ее потребность в дружеском плече Либо. На Лузитании не было ни одной живой души, понимавшей истинную сущность Новиньи. А сидящий в этой пещере, во льдах Тронхейма, Эндер Виггин знал ее, любил ее и горько плакал по ней.
— Итак, ты поедешь, — прошептала Джейн.
Эндер не мог говорить. Джейн была права. Он поехал бы в любом случае как Эндер «Ксеноцид», надеясь на то, что охранный статус Лузитании сделает возможным освободить Королеву из трехтысячелетнего заключения и искупить ужасное преступление, совершенное им в детстве. Он поехал бы также как Глашатай Мертвых, чтоб понять свинок и объяснить их людям, чтобы те приняли их как настоящих раманов, а не боялись бы и ненавидели их как варелсов.
Но сейчас он поедет по другой, более глубокой причине. Он поедет помочь девушке Новинье, потому что в ее яркости, ее изоляции, боли, вине он узнал свое собственное украденное детство и ростки боли, живущей в нем до сих пор. Лузитания находилась на расстоянии двадцати двух световых лет. Он путешествовал бы со скоростью, почти равной скорости света, и все же когда он приедет к ней, ей исполнится почти сорок лет. Если бы это было в его силах, он бы отправился к ней немедленно, с филотической мгновенностью ансибла; но он также знал, что ее боль может подождать. Она еще останется, ожидая его приезда. Разве его собственная боль не живет до сих пор?
Он перестал плакать; эмоции отступили.
— Сколько мне лет? — спросил он.
— С тех пор, как ты родился, прошел 3081 год. Но твой относительный возраст — 36 лет и 118 дней.
— А сколько лет будет Новинье, когда я доберусь туда?
— Плюс-минус несколько недель, в зависимости от дня отправления и от того, насколько скорость корабля будет близка к скорости света, ей будет около тридцати девяти.
— Я хочу отправиться завтра.
— Для того чтобы заказать билет, потребуется время, Эндер.
— Нет ли звездолетов на орбите Тронхейма?
— Конечно, есть несколько, но только один может отправиться завтра, и на борту его груз скрики для продажи в Кириллии и Армении.
— Я никогда не спрашивал тебя, сколько у меня денег.
— Все эти годы я удачно вкладывала их.
— Купи для меня корабль и груз.
— И что ты будешь делать со скрикой на Лузитании?
— А что делают с ней жители Кириллии и Армении?
— Частично носят, а частично едят. Но они платят за нее гораздо больше, чем может позволить себе кто-нибудь на Лузитании.
— Значит, если я подарю груз Лузитании, это может смягчить их неприязнь к прибытию Глашатая в католическую колонию.
Джейн превратилась в джинна, вылезающего из бутылки.
— Слушаю, хозяин, и повинуюсь.
Джинн превратился в дым, который с шумом всосался в бутылку. Затем лазеры отключились, и воздух над терминалом опустел.
— Джейн, — сказал Эндер.
— Да? — ответила она из серьги в ухе.
— Почему ты хочешь, чтобы я отправился на Лузитанию?
— Я хочу, чтобы ты добавил третий том к «Королеве и Гегемону». Про свинок.
— Почему ты так беспокоишься о них?
— Потому что, когда ты напишешь книги, раскрывающие сущность трех известных человеку рас, тогда ты будешь готов к тому, чтобы написать четвертую.
— Еще один вид раманов?
— Да. Я.
Эндер на минуту задумался над этими ее словами.
— Готова ли ты явиться человечеству?
— Я всегда была готова. Вопрос в том, готовы ли они к тому, чтобы услышать обо мне? Для них было легко полюбить Гегемона — он был человеком. И Королеву, это было безопасно, потому что, насколько они знают, все баггеры мертвы. Если ты сможешь заставить их полюбить еще живых свинок с человеческой кровью на руках — тогда они будут готовы узнать и обо мне.