— И Ос Венерадос не обнаружили его?
— Видимо, нет, иначе они сказали бы Маркосу. И даже если не сказали бы, дона Иванова обнаружила бы это сама.
— Может быть, так и было, — сказал Эндер.
Навио громко рассмеялся.
— Невозможно. Никакая женщина в здравом уме не стала бы обдуманно иметь детей от отца с такими генами. Несомненно, многие годы жизнь Маркао была для него мукой. Никто не пожелал бы такого своим детям. Нет, Иванова, может быть, и эксцентрична, но она не сумасшедшая.
Джейн была очень довольна. Когда Эндер пришел домой, она появилась над его терминалом и расхохоталась.
— Он не виноват, — сказал Эндер. — В такой чинной католической колонии, к тому же имея дело с биологом, одной из самых уважаемых здесь людей, он не мог даже усомниться в своих предположениях.
— Не извиняйся за него, — сказала Джейн. — Я и не думала, что в ваших мыслях столько же логики, сколько в работе программ. Но все равно весело.
— В каком-то смысле он мне даже нравится, — сказал Эндер. — Он предпочитает считать, что болезнь Маркао протекала не так, как во всех остальных известных случаях. Он предпочитает думать, что родители Новы не заметили, что Маркос болен, и что она вышла за него замуж, не зная об этом, хотя принцип бритвы Оккама говорит, что верно самое простое объяснение: болезнь Маркао протекала так же, как и у всех остальных, а отец всех детей Новиньи — кто-то другой. Не удивительно, что Маркао был так зол. Каждый из шести детей напоминал ему о том, что его жена спит с другим мужчиной. Может быть, они договорились об этом в самом начале — что она не будет верна ему. Хотя шесть детей — все-таки слишком…
— Чудесные противоречия жизни верующих, — сказала Джейн. — Она изменяла своему законному мужу, но даже не подумала о том, чтобы пользоваться противозачаточными средствами.
— Можно ли по генетическим анализам детей узнать, кто наиболее вероятный отец?
— Разве ты еще не догадался?
— Я догадался, но я хочу убедиться, что клинические данные не опровергают наиболее вероятный ответ.
— Конечно, Либо! Каков — шесть детей от Новиньи и четверо в собственной семье!
— Я не могу понять, — сказал Эндер, — почему Новинья не могла просто выйти замуж за Либо. Какой смысл в том, чтобы выйти замуж за человека, которого она презирала, о болезни которого она наверняка знала, чтобы потом родить детей от человека, которого она явно любила с самого начала?
— Неисповедимы пути разума человеческого, — продекламировала Джейн. — Пиноккио был таким дурачком, когда хотел стать настоящим мальчиком. С деревянной головой было бы намного лучше.
Миро осторожно пробирался через лес. Он узнавал некоторые деревья или думал, что узнавал, — люди никогда не могли угнаться за способностью свинок помнить имена всех деревьев в лесу. Правда, люди и не поклонялись деревьям, как тотемам своих предков.
Миро умышленно выбрал более длинную дорогу к хижине, где жили свинки. С тех пор как Либо принял Миро вторым учеником, чтобы тот работал с ним вместе с Уандой, дочерью Либо, не должно быть троп, ведущих из Милагре к дому свинок. Либо предостерег их, что в будущем между людьми и свинками могут возникнуть трения; и мы не должны протоптать тропу, по которой погромщики найдут свои жертвы. Поэтому сегодня Миро шел по дальнему, высокому берегу ручья.
Как обычно, вскоре неподалеку он увидел пекениньос, следившего за ним. Именно так Либо несколько лет назад сделал вывод, что самки живут где-то в той стороне; самцы всегда следили за зенадорами, когда те подходили слишком близко. И, как и настаивал Либо, Миро не пытался пройти дальше в запретном направлении. Его любопытство ослабевало, когда он вспоминал, как выглядело тело Либо, когда он и Уанда обнаружили его. Либо был еще жив; его открытые глаза двигались. Он умер только тогда, когда Миро и Уанда стояли на коленях рядом с ним, держа его залитые кровью руки. «О Либо, твое сердце еще билось. Если бы только ты мог сказать нам хоть одно слово о том, почему они убили тебя».
Берег стал ниже, и Миро пересек ручей, легко прыгая по покрытым мхом камням. Через несколько минут он подошел с восточной стороны к небольшой полянке.
Уанда была уже там, она учила свинок сбивать из молока кабры масло. Несколько недель она экспериментировала с этим процессом, прежде чем у нее получилось. Было бы легче, если бы мать или даже Эла могли помочь ей, потому что они гораздо больше знали о химических свойствах молока кабры, но об этом нельзя было даже и подумать. Тридцать лет назад Ос Венерадос обнаружили, что молоко кабры не представляет ценности для людей как продукт питания. Поэтому любое исследование способов его переработки и хранения могло быть на пользу только свинкам. Миро и Уанда не могли допустить возможности того, что другие могут узнать о том, что они, нарушая закон, принимали активное участие в изменении образа жизни свинок.
Молодые свинки занимались этим с удовольствием; они превратили дойку в танец, а сейчас пели бессмысленную песню — безнадежную, хотя и веселую мешанину из старка, португальского и двух своих языков. Миро попытался понять, что это за языки. Конечно, он узнал «язык братьев», и кусочки на «языке отцов», которым свинки пользовались, когда говорили с деревьями-тотемами. Миро лишь узнал звуки; даже Либо не мог перевести ни одного слова. Казалось, в языке были одни только согласные и ни одного различимого гласного звука.
Пекениньос, сопровождавший Миро в лесу, появился на поляне и громко приветствовал остальных. Танец продолжался, но песня тут же прекратилась. От группы свинок вокруг Уанды отделился Мандачува и встретил Миро на краю поляны.
— Здравствуй, Смотрю-На-Тебя-С-Желанием!
Конечно, это было чрезмерно точным переводом имени Миро на старк. Мандачува любил вот так переводить имена с португальского на старк и обратно, хотя Миро и Уанда уже объясняли, что их имена на самом деле ничего на значат, что они звучали как слова по чистому совпадению. Но Мандачуве нравились такие игры, как и многим другим свинкам, и потому Миро откликался на «Смотрю-На-Тебя-С-Желанием», а Уанда терпеливо отзывалась на имя «Вага», что по-португальски было то же, что и wander — странствовать — на старке, слово, которое было ближе всего к ее имени.
Мандачува был старейшим и самым удивительным из Малышей. Еще Пипо знал его и писал о нем, как о самом достойном из свинок. Либо тоже считал его их лидером. И его имя на португальском значило «босс». И все же Миро и Уанде он казался самым незначительным и неуважаемым из свинок. Никто не советовался с ним ни о чем; только у него всегда было свободное время для того, чтобы беседовать с зенадорами, потому что он почти никогда не был занят важными делами.
Тем не менее именно от него зенадоры получали основную информацию. Миро не мог понять — потерял ли он авторитет потому, что делился с ними информацией, или он делал это для того, чтобы компенсировать свое низкое положение в племени. Это было неважно. Миро любил Мандачуву, считал его своим другом.
— Эта женщина смогла заставить вас есть эту вонючую пасту? — спросил Миро.
— Просто отбросы, говорит она. Даже детеныши кабры плачут, когда им приходится сосать вымя, — хихикнул Мандачува.
— Если вы оставите вашим дамам такой подарок, они перестанут разговаривать с вами.
— Все-таки придется это сделать, — вздохнул Мандачува. — Они должны увидеть все — такие любопытные, как мачос!
Опять эти загадочные самки. Иногда свинки говорили о них с искренним уважением, почти с благоговением, как о богах. Иногда же кто-нибудь мог грубо обозвать их «мачос», червяками. Зенадоры даже не могли спрашивать о них — свинки никогда не отвечали на вопросы о самках. Одно время — и довольно долго — свинки даже и не говорили об их существовании. Либо всегда мрачно намекал, что все почему-то изменилось после смерти Пипо. Когда он был жив, разговоры о самках были под запретом, разве что в очень редкие моменты и с необычайным почтением; потом свинки иногда отпускали грустные и меланхоличные шутки о «женах». Но никогда зенадоры не могли получить ответа на свои вопросы о самках. Свинки дали понять, что эта тема людей не касается.
От группы свинок вокруг Уанды донесся свист. Мандачува потянул Миро в том направлении.
— Эрроу хочет поговорить с тобой.
Миро подошел, сел рядом с Уандой. Она не взглянула на него — они давно заметили, что свинки неуютно чувствуют себя, когда мужчины и женщины разговаривают при них или даже смотрят друг на друга. С одной Уандой они могли общаться, но когда присутствовал Миро, они уже не разговаривали с ней и не терпели, когда она заговаривала с ними. Иногда Миро был просто в бешенстве от того, что в присутствии свинок она не могла даже подмигнуть ему. Он чувствовал рядом ее тело, словно она излучала столько же тепла, как небольшая звезда.
— Мой друг, — сказал Эрроу, — я хочу попросить тебя о великом одолжении.
Миро почувствовал, что Уанда напряглась. Свинки не часто просили о чем-то, и каждый раз это создавало проблемы.
— Выслушаешь ли ты меня?
Миро кивнул.
— Но помни, что у меня нет власти среди людей.
Либо обнаружил, что свинок вовсе не оскорбляет то, что люди посылают для общения с ними людей, не имеющих власти, и это облегчало задачу зенадоров, когда они объясняли, что не могут чего-то сделать.
— Эта просьба исходит не от нас, не из наших глупых разговоров у костра.
— Хотел бы я услышать то, что вы называете глупостями, — сказал Миро как всегда.
— Это сказал Рутер из своего дерева.
Миро молча вздохнул. Религия свинок ему нравилась не больше, чем католицизм его собственного народа. В обоих случаях он делал вид, что верит в самые невыносимые выдумки. Каждый раз, говоря что-нибудь странное, свинки приписывали это одному из своих предков, духи которых живут в пресловутых деревьях. Только несколько лет назад, незадолго до смерти Либо, они начали выделять Рутера как источник большинства самых невероятных идей. Была какая-то ирония в том, что пекениньос, кото