«Думаешь, что теперь ты внизу?» — промелькнуло в голове Валентины.
— Они хотят, чтобы я вернула тебе интерес к занятиям.
— Это не занятия, это игры. Все время игры, от начала и до конца. И они меняют правила, как только их левой ноге захочется. — Эндер вяло поднял руку. — Посмотри. Видишь ниточки, сестренка?
— Но ты ведь тоже можешь их использовать.
— Только когда они хотят, чтобы их использовали. Только когда они думают, что используют меня. Нет, это слишком тяжело. Я больше не хочу играть. Каждый раз, когда все начинает устраиваться, когда я осваиваюсь с положением вещей, когда мне становится хорошо, они втыкают еще один нож. Все время, что я живу здесь, меня мучают кошмары. Мне снится, что я в Боевой комнате, только вместо невесомости они играют с гравитацией. Все время изменяют направления. И я никак не могу опуститься на ту стену, на которую хочу попасть. И прошу, прошу хотя бы дать мне долететь до двери, но они не отвечают и все время засасывают меня обратно.
Валентина услышала злость в его голосе и решила, что она тому причиной.
— Полагаю, они привезли меня для этого. Чтобы засосать тебя обратно.
— Я не хотел тебя видеть.
— Они мне сказали.
— Я боялся, что все еще люблю тебя.
— Я надеялась на то же.
— Мой страх, твое желание — сбылись.
— Эндер, это правда. Может быть, мы молоды, но вовсе не бессильны. Если мы еще немного поиграем по их правилам, это будет наша игра… — Она хихикнула. — Я член Президентского Совета. Питер в бешенстве.
— Они не подпускают меня к компьютерной сети. Здесь вообще нет компьютеров, кроме тех, что контролируют систему безопасности и электричество. Древние штуки. Их установили лет сто назад, когда компьютеры работали автономно. Они забрали мою армию, даже мою парту, и знаешь… мне совсем не жаль.
— Ты хорошо проводишь время сам с собой.
— Не с собой. С воспоминаниями.
— Но ты, наверное, вспоминаешь себя.
— Нет. Я вспоминаю чужаков. Я вспоминаю жукеров.
У Валентины мурашки пошли по коже, как будто с холма подул холодный ветерок.
— Я перестала смотреть фильмы про жукеров. Все одно и то же.
— Я их раньше часами изучал. То, как они управляют кораблями в космосе. И знаешь, пока болтался здесь, на озере, в голову пришло одно смешное соображение. Я понял, что все сцены ближнего боя, рукопашной между людьми и жукерами, взяты из фильмов времен Первого Нашествия. Все съемки сражений Второго Нашествия — их легко отличить, потому что морские пехотинцы одеты в форму Международного флота, — не показывают самих сражений. Только мертвых жукеров, которые лежат в рубках и переходах. Никаких следов борьбы. И о той знаменитой битве, где победил Мэйзер Ракхейм, нам не показывают ни метра пленки.
— Возможно, секретное оружие.
— Нет, нет, меня не интересует, как их тогда убивали, меня интересуют они сами. Я ничего не знаю о них, а ведь предполагается, что когда-нибудь мне придется сражаться с ними. Я в своей жизни дрался не раз — побеждал в играх… и не только в играх. Побеждал потому, что понимал ход мыслей противника. По действиям угадывал замысел, план боя. И отталкивался от этого. Да, в этом я хорош. Проникновение в мысли других людей.
— Уж это проклятое семейство Виггин!
Валентина шутила, но боялась, что Эндер прочтет ее мысли, как читал мысли врагов. Питер всегда понимал ее — или думал, что понимал, — но сам был такой свиньей, что ей не приходилось стыдиться, когда он угадывал даже самые грязные мысли. Но Эндер… Валентина не хотела, чтобы он понял ее, не хотела обнажаться перед ним. Ей будет стыдно.
— Ты думаешь, что не сможешь разбить жукеров, если не поймешь их?
— Все еще серьезнее. Одиночество и безделье располагают к самоанализу. Я пытался разобраться, почему так себя ненавижу.
— Нет, Эндер.
— Не говори: «Нет, Эндер». Мне когда-то потребовалось много времени, чтобы догадаться, но поверь, я ненавидел себя. И ненавижу… Все сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, невозможно узнать кого-то, вникнуть в его желания и веру, не полюбив, как он любит себя. И в этот самый миг любви…
— Ты побеждаешь. — Сейчас она не боялась его проницательности.
— Нет, ты не поняла. Я уничтожаю врага. Я делаю так, чтобы он больше никогда не смог подняться против меня. Втаптываю в землю до тех пор, пока он не перестает существовать.
— Нет, этого не может быть. — Страх вернулся и стал еще сильней. «Питер смягчился, а ты… Они сделали тебя убийцей! Две стороны одной медали, но как отличить их друг от друга?»
— Я по-настоящему причинял людям боль, Вэл. Я не придумываю.
— Знаю, Эндер…
«Что он сделает со мной?»
— Видишь теперь, чем я стал, Вэл? — тихо сказал он. — Даже ты боишься меня.
Он погладил сестру по щеке так бережно, что ей захотелось плакать. Вспомнилось прикосновение мягкой детской ручки, когда они еще не забрали его.
— Я не боюсь, — возразила она, и сейчас это было правдой.
— А следовало бы.
«Нет. Я не должна».
— Если ты останешься в воде, замерзнешь и пойдешь пупырышками. И еще тебя может съесть акула.
Он улыбнулся.
— Акулы давно научились оставлять меня в покое.
Но он все же выбрался на плот, хрупкое сооружение качнулось, его захлестнуло волной. Брызги были холодными.
— Эндер, у Питера получится… Он достаточно умен, чтобы подождать, сколько потребуется. Он пробьется к власти, не сейчас, так позже. Я не знаю, хорошо это будет или плохо. Питер может быть жестоким, но он знает, как взять и удержать власть, а есть вероятность, что сразу по окончании войны, может быть, даже до окончания, мир опять рухнет в хаос… Страны Варшавского Договора добивались гегемонии перед Первым Нашествием. И если они попытаются добиться ее после…
— То даже Питер — лучшая альтернатива.
— Ты обнаружил в себе что-то от разрушителя, Эндер. Так было и со мной. У Питера нет монополии на это качество, что бы там ни думали психологи. Но в Питере, представь себе, проснулся строитель. Он не стал добрым, но уже не стремится разрушить все, что попадается ему на глаза. Понимаешь, власть в конечном счете оказывается в руках у тех, кто стремится к ней. И по-моему, большинство нынешних правителей намного хуже Питера. Глупее.
— После такой рекомендации я сам готов голосовать за него.
— Иногда все это кажется мне полным бредом. Четырнадцатилетний мальчик и его младшая сестра сговорились захватить власть над миром. — Она попыталась рассмеяться, но ей не было смешно. — Какие же мы, к черту, дети? Мы не дети. Никто из нас.
— А тебе не хотелось бы все изменить?
Она попыталась представить, что стала такой же, как другие девочки в школе. Попробовала вообразить жизнь, в которой она больше не чувствует ответственности за судьбы мира.
— Это будет очень скучно.
— Мне так не кажется.
Он растянулся на плоту, будто готов был всю жизнь провести на воде.
Так и есть. Что бы ни делали с Эндером в Боевой школе, они погасили его честолюбие. Он действительно не хотел покидать свою нагретую солнцем кастрюлю.
Нет, поняла она, нет, он верит, что ему никуда не хочется, но в нем еще слишком много от Питера. Или от нее. Никто из них не может долго оставаться счастливым без дела. Или, говоря иначе, никто из них не может быть счастливым в одиночестве.
И она снова заговорила:
— Назови мне имя, которое знает весь мир.
— Мэйзер Ракхейм.
— А если ты выиграешь следующую войну, как это сделал Мэйзер Ракхейм?
— Мэйзер Ракхейм был чудом. Резерв. Случайность. Никто не верил в него. Он просто оказался в нужном месте в нужное время.
— Но представь, что ты сделал это. Ты разгромил жукеров, и твое имя известно повсюду, как имя Мэйзера Ракхейма.
— Пусть другие будут знамениты. Питер жаждет славы. Пусть он спасет мир.
— Да я же, Эндер, не о славе говорю. И даже не о власти. Я говорю о случайности. Например, о той, что вынесла Мэйзера Ракхейма туда, где кто-нибудь должен был остановить жукеров.
— Если я останусь здесь, — сказал Эндер, — тогда меня там не будет. Будет кто-то другой. Пусть ему достанется случайность.
Его усталый безразличный тон вывел Валентину из себя.
— Я говорю о моей жизни, эгоцентричный ты ублюдок! — Если ее слова и задели Эндера, он не показал этого. Просто лежал с закрытыми глазами. — Когда ты был совсем маленьким и Питер мучил тебя, я ведь не сидела сложа руки и не ждала, пока папа и мама придут тебя спасать. Они-то никогда не понимали, насколько Питер опасен. Я знала, что у тебя есть монитор, но не ждала, пока приедут эти. Ты знаешь, что Питер делал со мной, когда я мешала издеваться над тобой? Не знаешь?
— Заткнись, — прошептал Эндер.
И она замолчала, потому что увидела, как дрожит его грудь, потому что поняла: ему больно; она, как Питер, нашла слабое место, и удар попал в цель.
— Я не смогу их разбить, — тихо сказал Эндер. — Однажды я буду там, как Мэйзер Ракхейм, и все будет зависеть от меня, а я не смогу ничего сделать.
— Если не справишься ты, Эндер, никто не справится. Если ты не разобьешь их, тогда жукеры заслужили победу, потому что они сильнее и лучше нас. Это не твоя вина.
— Расскажи это мертвым.
— Если не ты, то кто?
— Любой.
— Никто, Эндер. Я скажу тебе кое-что. Дерись и проиграй — будешь чист. Но если откажешься от попытки — вся вина на тебе. Ты убьешь нас всех.
— Так или иначе я буду убийцей.
— А чем еще ты можешь быть? Человечество развивало свои мозги не затем, чтобы прохлаждаться у озера. Первое, чему мы научились, — убивать. И хорошо, что научились, а то бы нас не было, а землей владели бы тигры.
— Я никогда не мог победить Питера. Что бы ни делал, что бы ни говорил. Я не мог.
Значит, вернулись к Питеру.
— Он был старше. И сильнее.
— Жукеры тоже.
Она поняла его логику, вернее, его алогизм. Он может побеждать сколько угодно, но понимает в глубине души, что существует кто-то, способный уничтожить его. Он всегда знал, что его победы — ненастоящие, потому что есть непобедимый Питер.