Жириновский – уникальный человек. В одном из ток-шоу, где мы были вместе, он рассвирепел по поводу заявления польского журналиста о том, что Польша освободилась от российского влияния. На что Жириновский закричал: «От чего ты освободился? Голодранец! У тебя вон ноги голые без носков!»
Я вмешался:
– Владимир Вольфович, вы не понимаете, это крик европейской моды. Я вот тоже в кроссовках на босую ногу.
Это ввело Жириновского в растерянность. Но ненадолго. Он здесь же в прямом эфире обратился к помощнику:
– Слушай, выдай им носки с логотипом ЛДПР, пусть не позорятся.
Когда шли выборы президента, мы опять участвовали в совместной программе. Ведущий задал ему вопрос:
– Предположим, вас изберут. Что вы будете делать?
Жириновский в ту же секунду:
– На следующий день танки войдут в Киев.
Это вызвало шок в студии. Кто-то стал серьезно отвечать, кто-то иронизировать. А я сказал:
– Успокойтесь! Он участвует уже шестой раз. Пять раз не выбирали. И в шестой не выберут. Так что танков в Киеве не будет.
Жириновский пришел в ярость.
– Я закрою твой театр. А ты поедешь в теплушке в Сибирь.
– Где же вы будете играть?
– Я буду играть на большой политической сцене. А ты враг, ты враг народа.
– Владимир Вольфович, какой же я враг? Я ваш режиссер!
– Так спой со мной вместе «Интернационал».
И мы стали вместе петь «Вставай, проклятьем заклейменный…»
У Жириновского – ни голоса, ни слуха. О чем я громкогласно заявил, остановив это безобразное пение.
И вот тут я увидел, что Жириновский бросил всякую игру. Мои заявления о том, что он никогда не выиграет выборы, не вызвали у него такой убийственной реакции, как критика его пения. Он замолчал, и было видно, что обида его совершенно ужасна и искренна.
Ведущий спас положение:
– Мы уходим на рекламу.
И тут Владимир Вольфович обрушился на меня:
– Ты понимаешь, что ты сейчас натворил?
– Нет…
– Ты на всю страну объявил, что у меня нет ни слуха, ни голоса!!!
Он долго не мог успокоиться, осыпая меня упреками.
Далее политическое представление продолжилось. К скользкой теме музыкальности мы не возвращались.
Театр не для больных
Витя Шамиров, выпускник мастерской Марка Анатольевича Захарова, когда еще учился, показывал интересные учебные работы. В вузах всегда знают, кто самый сильный, уже с 1 курса. Шамиров был именно таким. Было известно, что Шамиров талантливый, но очень резкий и несдержанный. Поэтому Захаров от него чуть ли не отрекся, а впоследствии, когда я хотел пригласить Виктора в свою мастерскую преподавать, ректорат отказал. Меня все это раззадорило, и я позвал его играть Треплева в спектакле «Чайка». Мало того, предложил ему внутри этого спектакля быть режиссером пьесы Треплева о Мировой Душе, которая начинается словами «Люди, львы, орлы и куропатки…» Кроме этого, разрешил Виктору поставить дипломный спектакль у нас в театре на сцене «Зимний сад». Шамиров занял мастеров – Аллу Балтер, Владимира Качана. Пьеса называлась «Ничего особенного». Он рисковал с названием – злобные критики с удовольствием его бы обыграли, но Витя не боялся ничего. Шамиров пригласил художника – Алексея Кондратьева, ныне главного художника «Ленкома». Это тоже был дебют. Они позвали всех наших монтировщиков, срубили в лесу дуб и затащили его в «Зимний сад». Наконец, премьера. Спектакль начался очень хорошо. Зал завороженно смотрит и слушает. Дуб медленно вращается, шевелит ветками и нагнетает тревогу. Шамиров стоит за задними рядами. Вдруг кто-то из зрителей начинает кашлять. И как это часто бывает, чем больше пытается кашель сдержать, тем сильнее и громче закашливается. Казалось бы, все, наступает тишина, но тут он кашляет с огромной силой. И это длится минуту – то есть вечность по театральным меркам. Шамиров тигром, перепрыгнув через два ряда, прорывается к несчастному, хватает его под руки и тащит из зала, рыча:
– Если ты больной, лечись, а не ходи в театр…
Кто-то решил, что это режиссерская находка. А нашим администраторам пришлось долго извиняться и желать зрителю здоровья. Есть подозрение, что больше в «Школу современной пьесы» он не приходил.
Запах сигарет
Татьяна Пинижина со дня основания театра работала заместителем директора по прокату спектаклей. Работала замечательно с утра до вечера. У нее был единственный недостаток – жутко курила. Один раз, придя в театр в 8 утра с какого-то прямого телеэфира, я увидел, что в театре, естественно, никого нет, но за своим столом сидит Пинижина и курит. Зашел в свой кабинет и написал стихи, которые повесил над ее столом:
В столь ранний час одна вы на работе.
Вам нет цены, Татьяна, равных нет.
Вы были бы божественны, но портит
Все жуткий запах ваших сигарет.
Прошло время. Таня покинула «Школу современной пьесы», родила двух сыновей, открыла собственное театральное агентство, купила квартиру, дом и машину. Как-то зашла в театр. Я снова пригласил ее на работу, сопроводив приглашение четверостишьем:
Давно вы, Таня, на другой работе,
В проклятой антрепризе много лет.
Вернитесь в дом, в семью! Пусть снова портит
Наш воздух запах ваших сигарет.
Партсобрание
Расцвет застоя. 1978 год. Толя Васильев, Боря Морозов и я преподаем на курсе Андрея Алексеевича Попова. У нас на курсе – студенты, ставшие потом весьма известными артистами: Галина Петрова, Марина Хазова, Людмила Лушина, Сергей Колтаков, Наталья Ковалева. И я в это время тайно женюсь на студентке Марине Хазовой. Знают только Васильев и Морозов. Мы от всех скрываем, пока она не закончила ГИТИС. И тут, как на зло, выходит постановление ЦК КПСС о работе с творческой молодежью, об усилении идеологической борьбы с тлетворным влиянием Запада и все такое. По этому случаю – общее партийное собрание ГИТИСа. Обсуждаются вопросы нравственности и идейного воспитания. Секретарь парторганизации ГИТИСа Всеволод Остальский – выступает:
– О какой работе с творческой молодежью в нашем вузе может идти речь, если в мастерской Попова, его педагог, вот этот вот Райхельгауз, женился на студентке!!! Андрей, скажи нам, как такое можно было допустить?!
Пауза.
Попов встает, крякает, пыхтит, оглядывается, видит, что все сидят с каменными лицами, поддержки ждать неоткуда.
Остальский, видя растерянность Попова, начинает давить:
– Андрей, я тебя как коммунист коммуниста спрашиваю! Что с ним сделать? Был бы комсомолец, мы б его исключили! А он даже не комсомолец!
Попов:
– Мне кажется, дорогие товарищи коммунисты… Насколько я знаю наш ГИТИС, многие педагоги просто спят со студентками, а Райхельгауз женился. Думаю, надо объявить ему благодарность…
Сальный анекдот
Меня позвали на «Эхо Москвы» вести вместе с Ольгой Журавлевой в ночном эфире передачу под названием «Иосиф и его байки». Я пришел на прямой эфир и был готов рассказывать, не умолкая. Однако не тут-то было. Прекрасная профессиональная журналистка Ольга Журавлева не спешила отдавать мне эфир полностью, видимо не очень веря в мои способности радиоведущего. Тем не менее, я ухитрялся вставить слово и в какой-то момент предложил радиослушателям тоже поделиться своими смешными историями.
В эфир позвонил человек, который сказал:
– У нас был смешной случай! Мой дядя очень любил сало. Ему привозили лучшее винницкое сало с Украины. Он его нарезал небольшими брусочками, заворачивал каждый в белоснежную тряпочку и клал в морозильник. Потом, когда нужно было, доставал оттуда и нарезал на тоненькие ломтики. И вот однажды он резал это самое сало, оно было сильно заморожено, нож соскочил и он отхватил себе палец. Полностью!
Мы с Журавлевой в студии переглянулись. Что делать? История совсем не походила на смешной анекдот. А слушатель весело продолжал:
– И вот кровь хлещет, он уже сознание теряет. Тетя моя звонит в скорую…
Хоррор прибывал. Я кивком показываю – «отключить»? Ольга отрицательно мотает головой: «Как? Прямой эфир, миллионы людей слушают!»
Я понимаю: «Эхо Москвы» – оплот свободы слова! А тут что же – рот затыкать гражданину?»
– Короче, врач ей говорит: не волнуйтесь, все будет хорошо. Вы палец заверните, в морозилку положите. А мы сейчас машину пришлем. И ему палец этот пришьют – будет, как новенький. Ну, тетя так и сделала. Стали «скорую» ждать. Врачи приехали. Тетя палец из холодильника достает и едут они в больницу. В операционную входят, палец разворачивает – а там сало!!! Ха-ха-ха! Перепутала тетя с перепугу!!! А-ха-ха-ха…
– Ха-ха-ха, – неуверенно поддержали мы с Журавлевой нашего рассказчика. – А что же дядя?
– Да все нормально! Врачи у нас хорошие! Вернулись за пальцем, привезли, пришили – все отлично!
Мы облегченно вздохнули. Не знаю, сало ли тут сыграло роль, или еще какие-то высшие силы, но проект наш продолжения не получил. И я больше на «Эхе» ничего не веду. Только слушаю.
На 25-летие радиостанции «Эхо Москвы»
Моцарт на старенькой скрипке играет,
Моцарт играет, а скрипка поет,
«Эхо» уже четверть века вещает:
Власть обличает, скучать не дает.
Пусть нам сейчас не до слез, не до смеха,
И как всегда то гульба, то пальба.
Не прекращайте вещания, «Эхо»,
Девять, один, запятая и два.
«Первый канал» нам мозги засирает,
Каждый второй – мракобес на «Втором».
В этом дурдоме лишь «Эхо» спасает,
С ним мы работаем, дышим, живем.
Пусть же опять не до слез, не до смеха,
И, как всегда, то гульба, то пальба,
Не прекращайте вещания, «Эхо»,
Девять, один, запятая и два.
Нрав у Отечества крайне изменчив:
Глядь – и в другой пробудились стране.