Мы вместе смотрели самые известные московские спектакли, бывали на всяких литературных, музыкальных, художественных, как тогда говорили, мероприятиях («тусовках» по – нынешнему). При этом, будучи в большинстве своем из бедных семей, все мы где-то подрабатывали. Но все успевали. Учились серьезно. В том числе – друг у друга. Как нам повезло с компанией. Прежде, чем показать что-то Андрею Алексеевичу Попову, было очень важно, чтобы наши работы увидели однокурсники – Толя Васильев, Боря Морозов, Регина Степановичуте, Рифкат Исрафилов. Мы, естественно, очень жестко друг друга критиковали, предъявляли высочайшие творческие требования. Мало того, мы много играли друг у друга как актеры, и это тоже во многом помогало.
Помню очень интересную режиссуру Исрафилова в пьесе Радзинского «Снимается кино», которую поставил в театре Ленинского комсомола Эфрос. Мы ведь тогда считали своим долгом поспорить с крупными мастерами. И ту роль, которую играл в театре Ширвиндт, он поручил мне, а роль Ольги Яковлевой нашей сокурснице – обаятельнейшей и красивейшей девочке Ирочке Алферовой. Ирина Ивановна играет сейчас в «Школе», и мы нет-нет, да и вспомним нашу первую совместную работу у Исрафилова.
В то время все, что мы делали, казалось противопоставлением современному советскому театру. Мы рвались к постановке Ионеско, Мрожека, инсценировали прозу Солженицына. Даже какая-то «Дума про Опанаса» Э. Багрицкого считалась опасным взрывом. Время-то такое было!
В год нашего поступления – танки в Чехословакии, разгромы «Нового мира», журнала «Театр», идеологические комиссии, собрания, чистки, проверки, в том числе и в ГИТИСе, разборки с Эфросом, Любимовым, «Современником», Захаровым, травля Володина, Солженицына, Ростроповича, художников-конформистов… Этот мрак и кошмар – на протяжении всей нашей учебы. А мы собрались открытые, вольнолюбивые, наглые, никто не хотел вступать в партию (когда один наш сокурсник вступил, мы все были в шоке). И если бы не Андрей Алексеевич Попов, который нас очень любил и прикрывал, нас бы просто разогнали, а, глядишь, и посадили бы. Все то советское пространство, советская реальность, в которой мы существовали, была конфликтна; постоянно нами обсуждаемая, отрицаемая, она была той средой, в которой мы росли, которой питались, и которая провоцировала нашу энергию, как пружина, держала в форме и напряжении. Это, безусловно, сказалось и на процессе учебы и на дальнейшей работе.
Я помню студенческие показы Исрафилова, видел спектакли Уфимского театра во время частых гастролей в Москве. Это были мощные, серьезные, профессиональные работы. Думаю, если бы Рифкат жил и работал в Москве, то уверенно выдержал бы столичный уровень соревновательности или конкуренции, как мы это ощущаем сегодня. Он высокий профессионал, замечательный организатор, умеет собрать команду. И даже потерпев такое, я бы сказал, крушение, связанное с советскими традициями, с национализмом, практически возродился на новом месте и поднял оренбургский театр, который прекрасно функционирует, опять слышен в России, и не только слышен, но и занимает весьма достойное место. Россия ведь держава супертеатральная. Я это хорошо понимаю теперь, объездив весь мир. И то, что кроме столичных существуют такие провинциальные театры, как Омский, Самарский, Томский, Липецкий, Орловский, тот же Оренбургский, как мощные структурно-художественные организмы, наглядное тому свидетельство. Потому мы и гордимся нашим русским театром. Исрафилов – один из его столпов. Русского театра – я не оговорился. Все мы, независимо от национальности, представители русской театральной школы, тем и сильны.
А еще я горжусь, что Рифкат – мой однокурсник и замечательный товарищ не только по искусству, но и в жизни. Когда он приезжает в Москву, мы всегда видимся, общаемся. Еще во время учебы, возвращаясь с каникул из Уфы, он всякий раз привозил нам – Толе Васильеву, Боре Морозову и мне – по баночке башкирского меда. Так продолжается и по сей день, 33 года. Сколько же меду мы с ним съели? И без единой ложки дегтя за всю жизнь.
Встреча с ним, с нашей компанией – один из самых больших подарков судьбы. Уже потому, что я знаю: есть Исрафилов. Совершенно уверен, случись что, могу позвонить Рифкату, приехать к нему, поставить спектакль, могу послать своего ученика, могу попросить о чем угодно. То же самое знает и он. Может позвонить мне, Васильеву, Морозову, в Питер – Андрееву, Регине Степанавичуте в Шауляй, в любой город, где есть наши сокурсники. И услышать в ответ: «Конечно, Рифкат! Приезжай! Жду, обнимаю. Целую! Жду!»
Андрей Макаревич
Когда Андрея Макаревича спрашивают об истоках его творчества, учителях, о тех, кто дал ему импульс, он, безусловно, называет БИТЛЗ. Недаром «Машину времени» окрестили «советскими битлами». Еще Андрей всегда вспоминает Булата Окуджаву и Владимира Высоцкого. Когда человек чтит свои корни и понимает, что он взялся не «из ниоткуда», говорит о многом. У него и родители – замечательные. Отец архитектор, фронтовик. Мама – врач. Настоящая интеллигентная семья. Андрей уже в детстве хотел заниматься всем – быть писателем, художником, дайвером. Первую музыкальную группу он собрал, когда учился в школе. Как каждый талантливый человек, талантлив во всем. И в культуре нашей страны он проявился во всех своих качествах. Окончил архитектурный институт и работал по специальности – архитектура и графика. Путешествует, покоряет вершины, ныряет на глубину. Выходят книги его стихов и прозы. Даже свое кулинарное шоу он ведет как профессионал. То, что вот уже почти полвека «Машина времени» – один из маяков, культурных ориентиров нашей общественной жизни – не случайно. Благодаря таким, как Андрей, наша страна остается живой и талантливой. Он всегда готов совершить «новый поворот». Его тексты цитировались и превращались в метафоры. Макаревич не скрывает своих взглядов. Когда импонирует то, что делает власть, он может стать доверенным лицом Бориса Ельцина и сидеть в ложе с Путиным. Если протестует, то не боится высказываться откровенно. Когда приветствует Майдан и не принимает Крым, заявляет об этом прямо. Макаревич поет и пишет для своей страны и тех людей, которые живут в ней – чтобы сделать их жизнь лучше. Не так давно в рамках фестиваля Булата Окуджавы Андрей выступал в театре «Школа современной пьесы». Это был сольный концерт: только он, его гитара, стихи, песни, воспоминания. Зал скандировал, не отпускал. Андрей Макаревич очень нужен нам сегодня – как и полвека назад.
Леонид Утесов
Встреча с Леонидом Утесовым случилась летом 1981 года.
После печальной истории с театром Станиславского, где мне не дали выпустить спектакль и в конце концов выгнали «за отсутствие московской прописки», я оказался свободным художником и искал работу в разных московских театрах. Театр Моссовета предложил постановку, но снова вмешалось Управление культуры. Поэтому я очень обрадовался предложению Рудольфа Рудина, знаменитого Пана Гималайского и по совместительству главного режиссера скромного Московского театра миниатюр.
Он знал мои спектакли и попросил придумать что-нибудь без «фиги в кармане», без завуалированных нападок на советскую власть, чтобы никто не придирался, но при этом оригинальное, уникальное и единственное в своем роде.
И я придумал. Вспомнил, что Леонид Осипович Утесов, человек-легенда, первые свои программы показывал в Московском мюзик-холле, занимавшем здание на Триумфальной площади, в котором потом располагался «Современник». Называлась его программа «От трагедии к трапеции». Утесов тогда не пел, а читал монологи Шекспира и прекрасно двигался, изображая нечто полутанцевальное-полуакробатическое. Я сочинил спектакль, где Утесов должен был проявить свой великолепный талант во всех жанрах, кроме песен. «От трагедии к трапеции» на девятом десятке.
Дело было за малым – уговорить Утесова. Я ходил на концерты его оркестра, и каждый раз перед началом звучала запись голоса Леонида Осиповича: «Простите, я сегодня плохо себя чувствую и не могу выйти на сцену. Сегодня оркестром будет дирижировать Константин Певзнер».
У многих тогда было ощущение, что Утесов на сцену так и не выйдет. Тем не менее, я решил встретиться с Леонидом Осиповичем и убедить его играть. Договориться о встрече попросил Матвея Ошеровского, который был с Утесовым в давних приятельских отношениях.
Через несколько дней Ошеровский позвонил и сообщил, что Утесов согласился на разговор, и это уже большая победа. А самое удобное место для встречи – его квартира на углу Каретного ряда и Садового кольца, где жили солисты большого театра. Среди многих мемориальных досок, украшающих фасад этого здания, теперь есть и табличка с надписью: «В этом доме жил народный артист СССР Леонид Осипович Утесов».
Назначили день. Конец лета. Жара. Я был очень возбужден, все время думал о встрече и рассказал об этом своей недавней студентке, молодой артистке «Современника» Марине Хазовой. Она попросила взять ее с собой, и я не смог отказать. Матвей Абрамович Ошеровский снова звонил Утесову, и мы получили разрешение прийти втроем.
Поднявшись на лифте то ли на седьмой, то ли на восьмой этаж, оказались у двери квартиры, из-за которой была слышна запись:
Есть город, который я вижу во сне…
Позвонили, дверь открыл сам Леонид Осипович. В белоснежной рубашке с расстегнутым воротом и черных шерстяных брюках, хотя погода стояла знойная, и солнце пекло не на шутку. Из-за спины Утесова доносился голос Утесова:
В Одессу, мой солнечный город…
Стали знакомиться.
– Леонид Осипович.
– Иосиф Леонидович.
Это была заготовленная реприза, но ему понравилось.
Мы вошли, и Утесов стал объяснять, что именно сейчас занят составлением новой пластинки «Избранное», и прослушивает все свои записи. Мы наперебой стали советовать, какие песни туда вставить: и «Шаланды полные кефали», и «Одессит-Мишка», и много-много всего другого. Особенно внимательно Леонид Осипович прислушивался к советам Марины. Она была легкая, воздушная, вдохновенная.