Анатолий Васильевич Эфрос для меня парадоксален. Я благодарен жизни и судьбе за многие встречи с Анатолием Васильевичем. И у меня к нему неоднозначное отношение. Он был великим режиссером. И на его спектаклях, и на его занятиях, и при чтении его книжек, которые до того, как были изданы, ходили в рукописях, мы осваивали не только азы, но и неразрешенные вопросы профессии. С другой стороны, Анатолий Васильевич не особо интересовался людьми, с которыми его сводила жизнь и которую он им легко мог сломать. Его это не занимало. Было у нас несколько серьезных встреч. Молодой драматург Веня Вайсман из арбузовской студии, записывал сочиненный мной спектакль «Дорога» по «Мертвым душам» Гоголя. Я когда-то еще в университете писал курсовую работу «Автор и герой в поэме Гоголя «Мертвые души» и тогда уже анализировал парадокс, что в птице-тройке сидит жулик Чичиков – это я заметил задолго до Василия Шукшина. Наш педагог Наталья Крымова дала почитать эту пьесу своему мужу Анатолию Эфросу. На следующий день Эфрос сказал, что будет ее ставить. Веня Вайсман тут же взял псевдоним Вениамин Балясный и спрятался. Я прибежал к Эфросу в слезах: «Как же так, Анатолий Васильевич! Ведь я собирался ставить ее в Современнике!» Анатолий Васильевич смотрел на меня с недоумением: как такое может быть? Он, Эфрос, что-то запланировал, а тут кто-то качает права. Это в его глазах было абсурдом. Точно с таким же поведением мы с Васильевым столкнулись, когда создали театр на Мытной, а Эфрос его отобрал. Третий раз подобный сюжет разыгрался в театре на Таганке. Когда Юрия Петровича лишили гражданства и главным назначили Эфроса, я работал там штатным режиссером. К этому моменту у меня уже был готов к сдаче плановый спектакль «Сцены у Фонтана». Я попросил Анатолия Васильевича посмотреть его. Но он отказался: «Вы сумасшедший? Неужели я начну свою работу в театре на Таганке вашим спектаклем?!»
Надо признаться, все это имело последствия. «Дорога» стала одним из немногих провалов у Эфроса на Бронной. Театр на Мытной через две недели сгорел. Чем закончилась работа Анатолия Васильевича в театре на Таганке известно.
Тем не менее, в сухом остатке – благодарность судьбе за встречу со всеми этими великими людьми.
65. Кто стал вашим главным учителем в профессии?
Нельзя назвать одного. Но все-таки это Андрей Алексеевич Попов, Мария Осиповна Кнебель, мой однокурсник Анатолий Васильев, художник Давид Боровский. В какой-то степени Юрий Петрович Любимов. У Галины Борисовны Волчек, как у гениального художественного руководителя театра, я научился многому…
66. Кто более всего повлиял на ваше мировоззрение?
Думаю, что более всего повлиял Леонид Ильич Брежнев. Потому что большую часть времени, когда формировалось мое мировоззрение, я жил под ежедневным давлением газеты «Правда», подготовки к очередному съезду и выполнения решений пленума в атмосфере безумного вранья, запретов, железного занавеса, отсутствия доступа к мировой культуре, кино. Все это сформировало самое главное – быть от этого свободным. Поэтому я шарахнулся в противоположную сторону, обожженный десятилетиями системы. Нет, я не выходил с пикетами, но мыслил как либерал. Лекции профессуры Ленинградского университета, которые были довольно смелыми и откровенными, тоже повлияли. Читал самиздатовские книги от Булгакова до Фрейда, от Набокова до Солженицына. Так случилось, что в самые юные годы встретился с Юлием Даниэлем и даже некоторое время жил в его квартире на Ленинском проспекте. И это повлияло сильнее, чем годы институтских программ. У него собиралась компания, где были Синявский, Высоцкий, Давид Самойлов… Они выпивали, ужинали. И я слышал разговоры, в которых были оценки советской власти, перспектив отечественной литературы, театра. Потом был арест и суд над Даниэлем и Синявским, очередной неправедный суд, как над Бродским. Все это формировало мировоззрение.
67. У вас есть враги? Антагонисты? Люди, вызывающие у вас ненависть или презрение?
Почти нет. Я нахожусь в дружеских либо в приятельских отношениях с 90 % моих коллег, руководителями театров. И когда слышу какие-нибудь нервные проклятия в адрес другого человека, мне это очень странно. Спросите меня: кто в Москве очень плохой главный режиссер – не назову ни одного, никто не вызывает у меня протеста. Назначили Сергея Женовача в МХТ – прекрасно. Константина Богомолова привели на Бронную – понимаю, что это человек с творческий программой. Эдуард Бояков пришел в МХАТ имени Горького – значит там начнут происходить яркие и небанальные события. Конечно, были случаи, когда злобные и немотивированные выпады некоторых людей в адрес нашего театра вызывали резкую эмоциональную реакцию. Когда-то мы выпустили триптих «Чаек» – Чехова, Бориса Акунина, и оперетту Александра Журбина. На балконе театра повесили много-много бутафорских чаек. Некий критик Павел Руднев, не видя ни одного из этих спектаклей, написал злобное эссе под названием «Стая мертвых чаек». Спектакли эти получили признание – на них ходила публика, нам давали за них премии, они гастролировали, их возили на фестивали. Но для него это была «стая мертвых чаек». Видимо, для красного критического словца. Конечно, я бы ему в морду дал и плетью бы отхлестал. Но это разве враг? Люди, выступающие в политических программах и несущие мракобесие и вред нашей стране, вызывают во мне настоящее презрение. Но опять-таки, это не враги. Я их просто презираю. Знаю, что врагов надо иметь. Но пока у меня с ними недостача.
68. Вы мстили когда-нибудь?
Так получалось, что за меня мстили свыше. Хотя я человек неверующий. Когда-то профессор Зон отчислил меня из Ленинградского института и тут же умер. И так бывало не раз. Те, кто пытались причинить мне неприятность, кто в тюрьму попадал, кто в могилу. Поэтому у меня есть такой момент: я опасаюсь настраиваться сознательно на зло. У меня есть схема. Когда говорю о ком-то в его отсутствие, даю себе внутреннюю установку: говори так, как если бы он слышал. Даже ругаю – но такими словами, которые могу сказать человеку лично. И если ему это передадут, чтобы это не была подлянка.
О новом поколении и сегодняшнем дне
70. Вам нравится нынешняя молодежь?
Очень нравится. Я совершенно сознательно свою профессиональную жизнь разделяю на несколько равноценных занятий. Для меня режиссура, руководство театром и педагогика – равные компоненты профессии. Молодые люди для меня, мои студенты – всегда коллеги. Они могут учиться, но я не должен их учить, а тем более поучать. Это их право и желание у меня учиться. Но у меня нет права поучать. Бывают случаи, что я отчисляю дипломника – режиссера, чтобы он не получил диплом мастерской Райхельгауза. Потому что мы совершенно по-разному мыслим. Но он имеет полное право на собственное понимание профессии, взглядов и пр. Когда слышу в ГИТИСе – вот у нас раньше были педагоги! Прямые ученики Станиславского! А вот сейчас – совсем не то! Раньше были студенты, а сейчас не то. Это абсурд.
Вспоминаю свое первое занятие по зарубежной литературе в ГИТИСе 1 сентября. Выдающийся театровед Георгий Нерсесович Бояджиев посмотрел на тех, кто сидел за первыми столами и так печально говорит: «Ну, что я буду вам рассказывать! Представляете, за этими столами сидели Таиров, Мейерхольд, Товстоногов, Гончаров, Эфрос… Что я могу тут ВАМ рассказать?»
Но все же он стал рассказывать, мы стали учиться. И те кто сидели за первыми столами – сегодня народные артисты, профессора, руководители мастерских в ГИТИСе, худруки театров: Анатолий Васильев, Борис Морозов, Андрей Андреев, Рифкат Исрафилов, Регина Степоанавичуте…
Гениально сформулировал Тютчев:
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать, –
Спаси тогда нас, добрый гений,
От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
От чувства затаенной злости
На обновляющийся мир,
Где новые садятся гости
За уготованный им пир;
71. Сегодняшняя молодежь чем-то отличается от той, которая была 20 лет назад, от вас в молодости?
Прежде всего, они отличаются отсутствием комплексов или наличием других комплексов. Они не боятся пробовать, не боятся репрессий, они не боятся быть свободными. Они, поскольку мир информации открыт и доступен, намного больше знают. Они отличаются вкусами, привычками, интересами, многие мной не разделяются. Но это ничего не значит.
72. Со своими студентами вы говорите на одном языке?
Я говорю так же, как со своей труппой, где есть те, кто старше меня, есть и совсем молодые люди. Говорю точно так же, как говорю в СМИ, не приспосабливаясь ни под какой канал или формат, как со своими детьми, как говорил со своими родителями.
73. У вас есть ощущение, что театр перейдет в «хорошие руки»?
Безусловно. Это поколение имеет мощнейшую базу как материальную – здания, техника. Но главное – у них есть потрясающая классическая драматургия от Островского и Чехова до Володина, Арбузова и Зорина, от Петрушевской, Злотникова и Вампилова до Гришковца и Вырыпаева и далее. Есть грандиозная технология, сценография, педагогика и система образования.
75. Мы живем в мире фейков и тотального вранья. То, что нам рассказывают СМИ и ТВ – промывка мозгов. Вы пытаетесь пробиться к правде или вас устраивают те суррогаты, которыми вас потчуют?
Не просто пытаюсь, а хожу на территорию врага, чтобы там прокричать прямо противоположное. К счастью, сегодня мы можем смотреть и слушать не только официальные СМИ, но и не официальные, а также европейские, украинские, какие угодно. Они тоже врут, но с другой стороны. И где-то посредине может проявиться истина. В силу работы и профессии я много езжу по миру и вижу многое своими глазами. И сам пытаюсь донести правду до других. Хотя и она тенденциозна. Никто на знает настоящей правды, как сказал Чехов, и, как и во многих других своих изречениях, был совершенно прав. Еще он на этот счет говорил так: «… правда, в конце концов, восторжествует. Но это неправда».