Неуклонное увеличение территорий и титулов Карла и династии Габсбургов привело к изменениям в европейской дипломатии. В течение предстоящих лет Франциск I и Карл будут большими соперниками, и это вынуждало Англию вести щекотливую, но зачастую полезную дипломатическую игру, налаживая равновесие в отношениях этой пары. Однако в 1518 году – пока Габсбурги временно находились в мире с Францией – безотлагательной работой в английском международном календаре стало улучшение отношений Англии со старым английским врагом.
Соответственно, в октябре 1518 года настало время снова праздновать англо-французскую помолвку, как четыре года назад. На этот раз принцессой Марией, которая должна была породниться с Францией, стала не сестра Генриха VIII, а его и Екатерины двухлетняя дочь. Ее обручали с сыном и наследником Франциска I, восьмимесячным французским дофином. Как Маргарита Австрийская четыре года назад чувствовала себя обманутой, когда английский союз ее племянника заменили французской помолвкой, так и Екатерина Арагонская могла испытывать лишь смятение, когда ее единственную дочь обещали старому врагу ее родной страны. Однако в качестве супруги Генриха и королевы Англии ее задачей было делать хорошую мину при плохой игре, и она превосходно справилась.
В Большом зале королевы в Гринвиче 5 октября Екатерину спросили, как того требовал протокол, одобряет ли она эту партию для маленькой Марии, сидящей перед ней. «С большим удовольствием мы даем наше королевское обещание», – отважно ответила она. Возможно, ее успокаивали мысли, что до реальной свадьбы еще много лет, и ничего нельзя загадывать.
Французских представителей – возглавляемых не кем иным, как тем же Бонниве, которого изобразила в своих сочинениях Маргарита Наваррская, – принимали с большими почестями. Вулси за два дня до официальной церемонии развлекал их в Йорк-Хаусе. Он устроил «самый роскошный обед, подобного которому, я думаю, не давали и Клеопатра с Калигулой, – писал венецианский посол Джустиниани, – весь банкетный зал украсили огромными вазами из золота и серебра, и мне казалось, будто я в цитадели Креза». Джордж Кавендиш, помощник и биограф Вулси, отметил, что целью было «настолько восхитить французов, чтобы они удивлялись не только здесь, но и дали великолепный отзыв в своей стране». Когда после пира 12 джентльменов и леди в масках начали танцевать, в двоих узнали Генриха и его сестру Марию – очевидная аллегория, поскольку король Англии танцевал с вдовствующей королевой Франции. Екатерина Арагонская, оправдавшись новой уже заметной беременностью, рано удалилась в постель.
Встречу королей Англии и Франции договорились провести в 1519 году. (Ее отложат до 1520-го.) Однако Екатерина тем временем питала большие надежды; как написал даже венецианский посол, «даст Бог, она родит сына». Она с Генрихом провела лето, уравновешивая разные потребности своего здоровья: уезжать из Лондона, пока там бушевала «потливая горячка», но во время (как писал Генрих) «опасных моментов» двигаться как можно меньше. Увы, большие надежды не оправдались. В ноябре 1518 года Екатерина разрешилась дочерью, которая либо родилась мертвой, либо прожила совсем немного.
Еще мучительнее Екатерина Арагонская переживала другое событие. Летом 1519 года Генрих VIII наконец дождался здорового мальчика. Однако матерью сына короля была не Екатерина, а любовница Генриха Элизабет («Бесси») Блаунт. Король признал младенца и назвал его Генри Фицрой. Это служило доказательством – если таковые требовались, так как в том столетии предполагалась «вина» женщины, – что не король, а королева не могла родить мальчика. Однако также возможно, что это давало Генриху возможность сделать другой выбор при назначении наследника, если недовольства полом Марии окажутся более серьезными, чем претензии к внебрачности.
Тем временем на другой стороне Ла-Манша в большой европейской борьбе за власть и еще одном сражении за престолонаследие обнаружился новый фактор.
Борьба за то, кто станет следующим императором Священной Римской империи, не являлась чем-то новым. Чтобы избежать длительного междуцарствия, осторожная подготовительная кампания начиналась до кончины действующего на тот момент императора. Следующий Габсбург на место Максимилиана был наиболее вероятным кандидатом, хотя формально не существовало причин считать такой исход бесспорным. Уже в начале правления своего сына Луиза Савойская установила контакт со своим родственником, выборщиком от Баварии, продвигая кандидатуру Франциска.
Вопрос имел жизненно важное значение. Карл опасался вторжений в свои наследные немецкие государства и даже в Нидерланды, если Франциск I получит имперскую корону. Тем не менее еще убедительнее звучали опасения Франциска. Он писал, что «видя величину королевств и земель, которыми он [Карл] владеет, он может, со временем, нанести мне неизмеримый вред». Если Карл получит контроль над Германией, а также Испанией, Австрией и Нидерландами, Франция окажется полностью окруженной.
Гонка должны была скоро начаться. 12 января 1519 года император Максимилиан заболел и умер, приказав своим слугам не лить слезы по поводу столь естественного и неизбежного события и пожелав быть похороненным рядом с Марией Бургундской. Его дочь Маргарита выразила личное горе, как часто происходило в ее жизни, большой поэмой. Максимилиан был, писала она, ее Цезарем, mon seul seigneur et pere (моим единственным господином и отцом). Однако Маргарита активно работала. Сражение за титул Максимилиана (и попытки оказать влияние на семь выборщиков) резко приобрело накал и интенсивность.
Летом 1518 года Маргарита Австрийская занималась новой кампанией, на этот раз с банковской семьей Фуггер. Даже самого Карла шокировало, как много денег его тетя тратила на эту кампанию: больше миллиона золотых гульденов, вдобавок к полумиллиону, который Максимилиан, за свою жизнь, бросил на дело внука. (Однако купцам Антверпена, весьма расчетливо, запрещалось ссужать деньги иностранным державам.) Карл, как иносказательно сформулировала Маргарита, «написал нам, что лошадь, на которой он хочет приехать к нам, очень дорога. Мы хорошо знаем, что это дорого; однако, если он не хочет ее держать, есть покупатель, готовый забрать товар, а поскольку он уже объездил эту лошадь, жаль отказываться, во сколько бы она ни обходилась».
Франциск I (заявляющий, что им движет не личное честолюбие, а желание возглавить христианский мир в борьбе против турок) тоже откровенно решился добиваться имперской короны soit par amour, soit par argent, soit par force (любовью, деньгами или силой). Требовалось собрать войска и укрепить приграничные города; один из собственных посланников Маргариты говорил, что низость тайных происков заставляла краснеть от стыда даже самих взяткодателей. Чтобы пресечь попытки Франции действовать с помощью amour, или завоевывать дешевую популярность, Маргарита переписывалась с выборщиками, одаривала их родственников и слуг, а также присылала своего секретаря Марникса с обещаниями и предостережениями. Борьба за империю затмила все события, происходившие в течение этих месяцев, и сказалась даже на реакции церковных правящих кругов на появление новой угрозы.
31 октября 1517 года впоследствии стали отмечать как «День Реформации». Как считается, в этот день немецкий монах Мартин Лютер вывесил на церковных воротах в Виттенберге свои 95 тезисов, или спорных вопросов. Так или не так это было в действительности, но его упреки по поводу церковной практики индульгенций вызвали целый хор протестов[35].
Однако на тот момент взгляды Лютера были значительно менее радикальными, чем те, что позже определят Реформацию. Он, например, по-прежнему верил в чистилище, соглашался, что добрые дела и покаяние могут помочь спасению человека, и первым шагом Ватикана стало наставление немецкому августинскому ордену, к которому принадлежал Лютер, устранять проблему внутри себя, а не призывать к безрассудным реформам.
В целом перед папством стояло много задач, учитывая нависшую на востоке Европы турецкую угрозу. В частности, папские увещевания Лютера смягчала необходимость не провоцировать гнев покровителя Лютера, Фридриха Мудрого Саксонского. Именно в месяц выборов императора Священной Римской империи, июнь 1519 года, Лютер приедет в университет Лейпцига на публичный диспут, и там его вынудят занять позицию, которая поссорит монаха со всей западной церковью. Однако тогда имперские выборы представлялись более захватывающим сражением.
Утверждения Франциска, что между ним и Карлом нет личного конфликта, что имперская корона – это дама, за которую они соперничают, и они в состоянии конкурировать за ее руку со всем рыцарским дружелюбием, казались, мягко выражаясь, неубедительными. При этом существует любопытное предположение, что позиции женщин – Маргариты Австрийской и Луизы Савойской – были не такими непоколебимыми, как у мужчин, в пользу которых они вели кампании. Они обе мучительно осознавали издержки этих выборов.
Приятель Франциска Флеранже рассказывал о встрече союзника Луизы с испанским послом Натурелли, на которой они обсуждали возможность найти третью кандидатуру, приемлемую для обеих сторон. Такой кандидат (как сформулировал испанский посол) «был бы выгоден не одной или другой стороне, а всему христианскому миру, и послужил бы объединению Германии». Наверное, это чистый идеализм, но обе женщины, похоже, приветствовали идею, что их юноши прекратят конфликт, считая, что прийти к пониманию лучше, чем одержать настолько дорогостоящую победу. Натурелли написал Маргарите Австрийской: «Я представил Мадам [Луизе] все аргументы, о которых вы мне писали». Однако все было напрасно. Даже Генрих VIII входил в список кандидатов, хотя и унизительно оказался в конце, не получив ни одного голоса.
Кампанию Франциска вел его старый друг Бонниве, не брезговавший никакими электоральными приемами. Когда в июне во Франкфурте начались выборы, он даже изменил внешность, чтобы проникнуть туда, поскольку во время выборов иностранцам запрещалось находиться в городе. Однако его кампания прославилась своей провальностью. Римский папа (только его руки в конечном счете могли короновать императора) поначалу обещал поддержать Франциска, но потом передумал. Карла единогласно избрали «Карлом V», наверное, благодаря не столько его более мощным семейным корням в этом регионе, сколько тому факту, что, отвечая на мольбы выборщиков защитить их от Франции, он мог продемонстрировать большую армию наемников, окружавшую город.