При всех волнениях я никогда не видел королеву более веселой: она совсем не пугалась. Я никогда не подозревал в ней такой смелости, какую обнаружил. Она не сокрушалась ни о чем, кроме того, что не мужчина, чтобы знать, каково это лежать всю ночь в поле или идти пешком по мощеной дороге в солдатской кожаной куртке и шлеме, с круглым щитом и широким мечом.
Когда один из командиров Хантли приказал закрыть перед ней Инвернесский замок, она повесила его на зубчатой стене; когда один из сыновей Хантли намеревался похитить Марию (и, возможно, жениться на ней силой), она его казнила. Однако напряжение сказалось на молодой женщине. Вернувшись в Холируд, она заболела, к тому же получила из Англии известия, представившие в новом свете многие ее расчеты.
Елизавета Тюдор слегла от оспы, положение ее было настолько серьезно, что советники собрались у ее кровати в ожидании кончины королевы, боясь за будущее страны. «Смерть овладела каждой моей жилкой», – впоследствии написала Елизавета. Мария Стюарт искренне обеспокоилась и приказала своим фрейлинам найти рецепт примочки, которую сама использовала, когда болела оспой в юности, чтобы не было рубцов, пугающих всех женщин. Однако она, должно быть, тоже подумала, а что, если?
Пришедший ответ ошеломил. «Я слышал разговоры, что во время вашей последней бури затеян план, который выдвигал на престол кого-то другого вместо моей госпожи, во что я не могу поверить, не видя никого более достойного», – недоверчиво написал Мейтленд Сесилу. Елизавета вылечилась от оспы, но когда лорды побудили королеву обсудить кандидатуру ее преемника, за Марию был подан только один голос.
Эта ситуация, во всех своих аспектах, продолжит чинить препятствия отношениям Елизаветы и Марии. Наследование престола всегда составляло проблему для Елизаветы. Как-то она сказала Мейтленду: «Государи не могут любить своих детей. Подумайте, разве я могу любить собственный саван?» В течение предстоящих лет две королевы никогда не прекратят следить друг за другом, а манера их взаимодействия будет оставаться чрезвычайно сложной.
Мария Стюарт писала о Елизавете Тюдор: «Я чту ее в своем сердце и люблю как дорогую кровную сестру». Моментами они были матерью и дочерью; иногда посылали друг другу драгоценности и обменивались пылкими стихами, как могли бы делать возлюбленные. В надежде на встречу с английской королевой Мария отставила все разговоры о поклонниках и новом замужестве, пошучивая, что ей не нужен никто, кроме Елизаветы. Кажется, что при обоих дворах повторялась фантазия, что эти двое могут пожениться, и хотя кто-то думает, что мужчиной в их паре была Елизавета, но именно высокая Мария любила прогуливаться по улицам в мужской одежде.
В первые дни 1563 года Мария узнала, что Сесил планирует провести через парламент решение лишить ее права на английский престол Актом об исключении. Мария была вынуждена обдумать другие планы – о замужестве. Однако то, что казалось ей новой возможностью для нее, для Елизаветы выглядело как угроза.
Елизавета Тюдор давно находилась под все возрастающим давлением со стороны своего совета – от нее требовалось вступить в брак и произвести наследника, и она заверяла парламент, что выйдет замуж, как только это можно будет сделать «удобно». Ее нерешительность вполне понятна. Когда Мария Стюарт овдовела в первый раз и обсуждался вопрос о ее новом браке, посол Елизаветы Трокмортон писал о шотландской королеве:
В течение жизни ее мужа ей не придавалось особого значения, поскольку в узах брака и подчинения супругу (который нес груз ответственности за все ее дела) не представлялось серьезного случая узнать, что она думает.
Должно быть, его слова звучали скорее как предостережение, чем как побуждение к браку.
Елизавета по-прежнему флиртовала со своим главным фаворитом Робертом Дадли. Весной 1561 года Сесил по секрету написал Трокмортону: «Я знаю наверняка, что милорд Роберт [Дадли] больше боится, чем надеется, и королева, конечно, дает ему повод». Однако той же весной Елизавета могла говорить испанскому послу де Квадре, что она «не в состоянии отрицать, что очень ценит многие прекрасные качества, которые видит в лорде Роберте. Она, конечно, еще не решила выходить замуж за него или кого-то другого; но с каждым днем чувствует все больше желания иметь супруга…».
Летом 1562 года распространились слухи, что Елизавета тайно вышла замуж за Дадли. Однако через несколько недель шведский дипломат Роберт Кейле доложил, как королева на глазах всей знати говорила с Дадли с «сильным гневом, большими претензиями и насмешками», сказала, что она «никогда не выйдет ни за него, ни за кого-то другого, столь же ничтожного, как он».
Это была своего рода игра; однако велась она целенаправленно, как все брачные игры Елизаветы. В предстоящие десять лет Елизавета Тюдор будет использовать Роберта Дадли, с его постоянными притязаниями на ее руку, как ширму, алиби, если какой-либо иностранный поклонник станет проявлять чрезмерную настойчивость, как почитателя, которого можно спокойно оттолкнуть, когда другие отстанут[73]. Однако ее оспа всех напугала, и стало понятно, что советники не в настроении играть. Кризис проявил опасность ситуации: английская королева – бездетная женщина, не имеющая близких родственников. Созванный в январе 1563 года парламент постановил, что Елизавета должна вступить в брак. Обе палаты парламента, объединившись, подали петицию с просьбой к Елизавете доставить всем удовольствие узреть «ее отпрыска», кто бы ни был его отцом.
«На кого бы ни пал выбор Вашего Высочества, мы торжественно заявляем и обещаем со всем смирением и почтением чтить, любить и служить, как того требует наш самый священный долг». По сути, это был мандат Роберту Дадли. Однако Елизавета не воспользовалась выданным разрешением. Вместо того она в тот момент начала обсуждать с Мейтлендом гораздо более странный замысел: возможность брака Дадли с шотландской королевой. Пройдет еще год, пока об этом решатся рассказать Марии.
Вопрос о новом супружестве Марии Стюарт никогда не сходил с повестки дня, но, как и при дворе Елизаветы, советники всегда расходились во мнениях по поводу того, за кого она должна выйти. Мейтленд стремился продвинуть брак с сыном Филиппа Испанского доном Карлосом, поскольку угроза такого серьезного союза (появление испанских сил на их северной границе), несомненно, могла сподвигнуть Англию сделать Марии встречное предложение – надежно обеспечить ей место в качестве наследницы Елизаветы Тюдор. Мария написала папе римскому послание, изображая себя его «самой преданной дочерью»; по сути, она ожидала от него знака теплого отношения, который сделал бы ее более привлекательной партией для католических поклонников. Родственники Марии де Гизы старались организовать другой брак с третьим сыном императора эрцгерцогом Карлом Австрийским, а Екатерина Медичи использовала свое влияние в качестве тещи Филиппа Испанского, чтобы не допустить этого, точно так же, как она противодействовала замыслу выдать Марию за ее юного деверя Карла IX, нового французского короля. Мейтленд писал Марии из Франции, что здешние власти «не особо заботит ваш брак или с кем он состоится, при условии, что он не подвергнет опасности Французское королевство».
Брак с доном Карлосом в итоге не состоится вследствие известий о его душевном расстройстве. Однако до того, как это произошло, в дело решили вмешаться два других человека. Первым был Джон Нокс, представления которого об обязанностях подданного были удивительно широкими. Узнав, что он выступает против ее планов на замужество с кафедры проповедника, Мария послала за ним и яростно спросила: «Какое вам дело до моего брака?» Увы, он был только рад заявить ей, что если она выйдет за католика, то «предаст» свое королевство.
Когда Мария овдовела в первый раз, Трокмортон с восхищением писал, что Мария «больше ценит сохранение своей чести и скорее выйдет за человека, который защитит ее высокое положение, чем поддастся своей страсти». Однако теперь католическую веру Марии Стюарт приравнивали к похотливому желанию супружества, именно отсюда берет начало стереотип, что она правила сердцем, а не разумом. Нокс провозгласил своей пастве в кирхе святого Жиля, что «съедят псы тело Иезавели» и что танцы, которые так любила Мария, это «суета неверующих, ведущая людей в кабалу тирана».
Вскоре Нокс получил более оправданную причину для подозрений в поведении некоего Шателяра, французского поэта, которого Мария допустила до своего двора. Страстная влюбленность Шателяра в Марию прямо восходила к фантазии куртуазной любви, но, судя по всему, Шателяр, как Нокс, заявлявший, что во время танца Мария обычно целует поэта в шею, путал фантазию с действительностью.
В первые недели 1563 года Шателяра дважды обнаружили прятавшимся под кроватью королевы. В первый раз это сочли пьяной шуткой; во второй – его судили, приговорили и казнили. Шателяря нашли с мечом и кинжалом, по одной из версий, его прислали убить Марию. По другой – он являлся агентом-провокатором, целью которого было подорвать ее репутацию. Однако Мария повела себя как подобало королеве; так же, как поступила Елизавета в Англии после смерти Эми Дадли.
Другим вмешавшимся была, конечно, Елизавета. Она хотела выдать Марию Стюарт замуж (интересное дополнение к ее точке зрения на институт брака), но только на подходящих для нее самой условиях, как сформулировал Мейтленд, «с наименьшими причинами для опасений». Не говоря уже о том, что факт вступления Марии в брак и любой альянс, который он мог за собой повлечь, нес огромные последствия для безопасности северной границы Англии, поскольку притязания Марии на английский престол представлялись, вполне вероятно, наиболее важной частью ее приданого.
Мария, пусть и с обидой, казалось, была готова позволить распорядиться собой, саркастически вопрошая, так какой же из мужей подойдет Елизавете «по сорту». Шотландия никогда не имела возможности безопасно противостоять Англии без французской поддержки, которой теперь Екатерина Медичи не желала ей предоставлять. И конечно, Мария не желала терять место в наследовании английской короны.