Уход Маргариты был протестом против полномочий Альбы, которые значительно превышали ее, а возможно, и против его политики, хотя, наверное, будет ошибкой допускать, что ее побуждения носили гуманистический характер. Маргарита отправилась в Л’Акуилу в Италии, где ее назначили управлять областью Абруцци, однако ее по-прежнему отождествляли с суровым господством Испании. В историческом музее Берлина хранится картина 1622 года «17 нидерландских провинций перед герцогом Альбой». На ней Альба на троне вершит суд над 17 скованными цепью дамами, олицетворяющими нидерландские провинции. Кардинал Гранвелла качает мехи, чтобы раздуть ярость Альбы, а позади него Маргарита Пармская ловит ценные вещи в потоке крови[76].
События в Нидерландах отозвались во всей Европе. В Англии в конце 1567 года известия о действиях испанцев в итоге положили конец плану бракосочетания Елизаветы с габсбургским эрцгерцогом, сыном императора Священной Римской империи. Кроме того, Вильгельм Оранский, бежавший в Германию, мечтал изгнать испанцев из Нидерландов. Чтобы собрать войска, он будет искать помощи не только немецких принцев, но и французских протестантов. Когда французский двор вернулся из большого путешествия по Европе, стало ясно, что значительным источником разногласий станет желание гугенотов (в частности адмирала де Колиньи, добившегося почти отцовского влияния на молодого короля, Карла IX) поддержать своих единоверцев-протестантов за границей.
Религиозные преследования в Нидерландах затронули даже Жанну д’Альбре. Весь 1566 год, после возвращения французского двора, она оставалась в Париже, возможно, в собственном доме, а не в чуждой атмосфере королевского двора. Наблюдая сексуальную распущенность французских придворных, она с отвращением писала: «Здесь не мужчины соблазняют женщин, а женщины искушают мужчин». Здоровье Жанны ухудшалось, и она все чаще ссорилась с другими придворными дамами, особенно с Анной д’Эсте (бывшей герцогиней де Гиз) и соответственно с матерью Анны, Рене, в прошлом протеже Маргариты Наваррской. Однако ей позволяли брать сына Генриха в краткие, внешне безобидные поездки по ближайшим собственным владениям.
Екатерина Медичи явно изумилась, когда в середине февраля 1567 года испанский посланник рассказал ей, что Жанна с сыном ускользнула обратно на юго-запад и находится вне контроля французов. «Эта женщина самое бессовестное и необузданное существо на свете», – разозлилась Екатерина.
В своих «Воспоминаниях» Жанна д’Альбре писала, что часто молила о мире, а Екатерина и ее сын часто заманивали ее обратно ко двору «под предлогом оказать мне честь, сделав посредником между королем и его подданными реформатской веры». Однако путь Жанны лежал в ином направлении.
В сентябре 1567 года вожди гугенотов Конде и Колиньи, не доверяя обещанию французской короны блюсти религиозную терпимость, предприняли неудачную попытку захватить молодого короля. Было нанято 6000 швейцарских гвардейцев для сопровождения Екатерины с сыном в Париж, но Конде и Колиньи тогда начали осаду города. Их атаки результата не принесли, протестантов заставили отступить в южном направлении, однако неудивительно, что в мае 1568 года, всего через несколько недель после заключения мира с мятежниками, Екатерина Медичи серьезно заболела. Когда она выздоровела, обнаружилось, что Колиньи и Конде бежали. Екатерина намеревалась «отыскать их, победить и уничтожить». Распространялись ли ее намерения и на Жанну?
Той осенью, когда Конде и Колиньи скакали к цитадели гугенотов Ла-Рошель на юго-западном побережье Франции, где протестанты завоевали наибольшую поддержку, Жанна д’Альбре отправилась туда, чтобы встать на их сторону, со своей дочерью Екатериной и пятнадцатилетним сыном Генрихом. «Не думайте… что я легко решилась на это путешествие, – рассказала она в «Воспоминаниях», которые приказала писать примерно через восемь недель после приезда. – Поверьте, без борьбы не обошлось, как с другими, так и с самой собой… Мне пришлось сражаться не только с внешними врагами, внутри меня шла настоящая война. Даже мое своенравие вступило в лигу против меня».
Ей придется пребывать в Ла-Рошели («лишенной радости находиться в собственном доме, но в истинном счастье пострадать за моего Господа») почти три года. Жанна, писала она Екатерине Медичи, «служила Господу и истинной вере». Однако Екатерина вряд ли смягчилась.
Жанна д’Альбре также написала Елизавете Английской, чью «добрую волю» она продолжала превозносить. К тому же она сочиняла пропагандистские брошюры и руководила органом под названием «Совет королевы Наваррской», на который возлагалось управление делами города и всеми не строго военными аспектами кампании. Она разместила войска, которые привезла для работ по укреплению оборонительных сооружений Ла-Рошели. В конце 1568 года испанский посол докладывал, что Жанна «продолжает делить лидерство» с Конде.
Затем в битве при Жарнаке 13 марта 1569 года принца де Конде взяли в плен, а потом убили. Номинальное командование делом гугенотов легло на пятнадцатилетних юношей: сына Жанны Генриха Наваррского и его кузена, сына Конде. Именно Жанна вывела мальчиков под приветственные восклицания солдат гугенотских войск. Именно Жанна написала мольбу Елизавете Английской «сохранить привязанность, которую вы испытываете к столь справедливому и законному делу… Из нас все, знатные и простые, решили не жалеть ни своей жизни, ни собственного состояния, служа борьбе Господа». Хотя Екатерина Медичи говорила, что Жанна «выступает с адмиралом», когда Колиньи с мальчиками отправились в поход, ее оставили в городе заниматься уже 60 000 беженцев, поскольку люди просто хлынули в Ла-Рошель.
Большинство лидеров гугенотов уже думали о заключении мирного соглашения, но только не Жанна д’Альбре. Она фактически оказалась пленницей, наблюдавшей с городских стен возведение новых укреплений. С весны 1570 года именно решимость Жанны обеспечивала продолжение борьбы. А потом именно Жанна сделает условием мирного соглашения свободу богослужения, а не свободу вероисповедания – более расплывчатое и прагматичное предложение Екатерины, которое подразумевало внешний конформизм.
Жанна написала Екатерине Медичи:
Имея честь прежде хорошо знать чувства Вашего Величества, мне сложно убедить себя, что Вы можете желать видеть нас доведенными до полного отчаяния или вообще отказавшимися от всякой веры, что неизбежно случится, если нам откажут в открытом отправлении наших религиозных обрядов… Мы, все из нас, пришли к решимости скорее умереть, чем отказаться от веры в нашего Господа Бога, которого мы не в состоянии почитать без разрешения богослужений, как человеческое тело не может существовать без пищи и питья.
Война, во всех своих проявлениях, становилась все более ожесточенной. За пределами Ла-Рошели сын Екатерины Генрих, герцог Анжуйский, возглавлявший борьбу со стороны короны, действовал с ужасающей свирепостью. Ходили слухи, что Екатерина еще раньше пыталась убить Конде отравленным яблоком, как мачеха Белоснежку, и человек, которого арестовали по пути на службу к Колиньи, действительно нес упаковку яда, а испанский посол докладывал, что Екатерина пыталась избавиться от протестантских лидеров при помощи колдовства.
Екатерина очень горевала, когда ее дочь Елизавета, супруга Филиппа Испанского, умерла при родах в октябре 1568 года. Однако это событие также означало, что она больше не имела особого влияния на вдовца Елизаветы Филиппа Испанского, которого давно раздражала ее прагматичная религиозная позиция. Екатерина писала, что завидует Елизавете Английской, потому что «все ее подданные разделяют веру королевы, а во Франции дело обстоит совсем иначе». При этом в действительности Елизавета Тюдор могла бы ответить на это: «Ах, если бы».
В начале мая 1568 года поднадзорная Мария Стюарт совершила побег из Лохливена из-под охраны своих лордов. 13 мая войска сторонников королевы потерпели поражение в битве при Лангсайде, и Мария бежала через границу в Англию.
Мария Стюарт верила торжественным заверениям Елизаветы Тюдор в сестринской солидарности; она думала, что Елизавета немедленно вернет ей шотландский престол. Во многих отношениях первый порыв Елизаветы был именно таковым: королева стояла на стороне королевы. Однако эта позиция не встретила понимания у большинства ее советников, особенно возражал Сесил. Личные чувства Елизаветы оказались смешанными. Когда Мария просила правительницу об участии «не как королевы, а как благородной дамы», Елизавета тайно злорадствовала по поводу приобретения знаменитого черного жемчуга Марии (25 жемчужин размера и цвета винограда), который она перехватила у Екатерины Медичи.
Мария Стюарт с неохотой согласилась на предложение Елизаветы провести расследование по поводу произошедшего и слухов относительно ее причастности к смерти своего супруга Дарнли. Судебное рассмотрение открылось в Йорке осенью того года. Шотландские лорды пытались обеспечить «обвинительный» приговор, предоставив следствию позорящие королеву «Письма из ларца». Если верить этим письмам, Мария предстает изменщицей и убийцей, однако они почти наверняка были поддельными. Даже при наличии этих сомнительных документов уполномоченные не смогли вынести сколько-нибудь определенное решение, позволив Марии оставаться «гостьей» своей «дорогой кузины и подруги» Елизаветы; в комфортной неволе на неопределенных условиях.
Это расследование привело и к результату совсем иного рода. Работу уполномоченных возглавлял Томас Говард, герцог Норфолк, родственник Елизаветы, первый пэр, а также человек, имеющий собственные виды на английский престол. Норфолка поначалу сильно напугали письма, которые, казалось, свидетельствовали о «бурной» любви Марии к Ботвеллу. В полученные Норфолком от правительства Елизаветы инструкции входил пункт, что любой мужчина, замышляющий брак с Марией, «будет ipso facto (в силу самого этого факта) признан государственным изменником и приговорен к смертной казни». Тем не менее когда один из лордов Марии Стюарт намекнул Томасу Говарду, что лучший способ обезвредить Марию и обеспечить наследование английского престола – это жениться на ней самому, идея запала в голову герцога.