Некоторое время после резни Варфоломеевской ночи и гибели собственной репутации Екатерина занималась выборами своего любимого сына Генриха, герцога Анжуйского, на освободившийся трон Польши (несколько напоминает Луизу Савойскую и выборы императора Священной Римской империи), который он бы покинул, когда освободится французский престол. Ее умирающий сын Карл IX, все больше теряя силы, упрекал Екатерину: «Мадам, вы – причина всего! Всего!» Тем не менее, находясь на смертном одре, он приказал составить новый документ, обеспечивающий регентство своей матери, пока Генрих не вернется из Польши. Карл скончался 30 мая 1574 года, держась за руку матери. Как впоследствии сказала Екатерина Медичи, «после Господа он признавал только меня».
Восшествие на престол Франции ее обожаемого Генриха стало для Екатерины одновременно и успехом, и проблемой. Она писала, что если потеряет его тоже, то «будет заживо погребена», и что его возвращение «принесет мне радость и счастье от удовлетворения», а он называл себя «ее любящим слугой». Секретарь английского посла в первые дни правления нового короля писал, что власть Екатерины «как всегда обширна». Однако не все были согласны с таким положением вещей. Когда после затянувшегося путешествия домой Генрих в итоге появился во Франции, Екатерина обнаружила, что мысли молодого человека не всегда соответствуют ее идеям. Она посоветовала, что в своей новой роли Генриха III он должен показать, кто здесь главный: тут же положили конец практике, когда государственные документы подавали сначала королеве-матери, хотя мать и сын по-прежнему давали совместные аудиенции, и наблюдатели, как раньше, имели основания говорить, что Екатерина «очень много руководит».
Религиозные противоречия и не думали затихать. Как младший брат Генриха III Франциск, герцог Алансонский играл в сближение с гугенотами. Генриху Наваррскому удалось уехать от французского двора. Он вернулся в собственные земли на юго-востоке и там отрекся от католической веры, в которую его вынудили обратиться после Варфоломеевской ночи. В нескольких южных провинциях Франции гугеноты фактически имели автономию. После подписания хрупкого мира именно Екатерине Медичи пришлось доставлять королевское послание на практически вражескую территорию. В ней по-прежнему нуждались, хотя вследствие расхождения взглядов отношения в семье стали очень напряженными[81].
Вступление Генриха на престол надолго рассорило с семьей его брата Франциска, заставив продолжительно обдумывать идею своего брака как способа укрепить собственное положение. Он был недоволен как никогда[82]. В 1578 году Франциск присоединился к мятежникам в Нидерландах, приняв от протестантов титул «Защитник свобод Нидерландов от испанской тирании».
Елизавета Английская потратила массу энергии, чтобы наладить отношения между голландскими протестантами и тем самым испанским тираном, а ее первым порывом было отправить слова солидарности королю Филиппу. Право монарха всегда значило для нее больше, чем узы вероисповедания. Однако в конечном счете для англичан было важно сохранять хорошие отношения со всеми, кому принадлежали порты по другую сторону моря. Алансону же требовалось получить английских солдат и деньги. Кроме того, в любой игре с альянсами брак всегда оставался наилучшим из возможных сценариев.
Однако это последнее действие в брачной игре английской королевы было не полностью политическим, по крайней мере со стороны Елизаветы Тюдор. В 1579 году в Англию сначала прибыл личный представитель герцога Алансонского Жан де Симье, а затем и сам Алансон. Горячие ухаживания исполнялись всеми со своего рода радостной фантазией. Екатерина Медичи говорила о своем приезде в Англию, чтобы довести дело до конца, но этой встрече тоже не суждено было состояться. Продолжавшаяся несколько лет игра «да-нет» достигла наивысшей точки, когда Елизавета публично объявила Алансону, что выйдет за него, но уже на следующий день английская королева опять передумала.
Весной 1582 года Алансон наконец снова отправился в Нидерланды, с изрядной суммой английских денег. После смерти герцога в 1584 году Елизавета написала Екатерине Медичи, что даже ее скорбь как матери не может превзойти горя Елизаветы: «Мадам, если бы вы могли посмотреть на изображение моего сердца, то увидели бы портрет тела без души». Тем не менее в начале 1580-х годов королева Елизавета уже вновь позиционировала себя как вечная девственница. Ее все чаще будут изображать Дианой, целомудренной охотницей.
Оставшиеся правительницы продолжат до некоторой степени осознавать принадлежность к женскому роду как потенциальное ограничение. В 1578 году говорили, что Екатерина Медичи превозносила Елизавету Тюдор за христианскую любовь к миру: «Она тоже женщина и, согласно своему полу, ничего не желает больше, чем всеобщего спокойствия». В контактах с Елизаветой Тюдор Екатерина часто вела себя как родительница, пишущая ребенку, ровно так же, как поступала Елизавета в своих письмах к Марии Стюарт. В июне 1572 года Екатерина сказала Елизавете: «Я люблю вас, как мать любит свою дочь», и ее материнский тон снова возник в свете вероятного брака с герцогом Алансоном, почти сразу после Варфоломеевской ночи.
Кроме того, Екатерина финансировала публикацию 1570-х годов «Рассуждение о наследственном праве женщин» (Discourse on the legitimate succession of women), защиту женской верховной власти, изданную во Франции Скотом Дэвидом Чемберсом. Брантом впоследствии напишет о личной беседе с Екатериной Медичи, в которой она осуждала Салический закон и высказывала пожелание, чтобы ее дочь Марго могла наследовать королевство «по ее полному праву, как другие королевства тоже переходят в женские руки», поскольку Марго «так же способна править и даже больше, чем многие известные мне мужчины и короли». Сестринские отношения были идеалом и для Марии Стюарт, королевы Шотландии. Однако уже давным-давно они перестали быть характерными для отношений Елизаветы и Марии[83].
44Гарде
Фотерингей, 1587 г.
Любой, кто хоть раз стоял рядом с шахматной доской, знает, что, если вам удается создать угрозу королю противника, вы делаете рыцарское предупреждение: «Шах». В последние годы XX столетия на уроках игры в шахматы меня научили сохранившейся части еще более старинной традиции: если игрок оказывается в позиции, когда его следующий шаг позволит взять королеву противника, тогда тоже нужно объявить: «Гарде». «Гарде» означает, что противник находится в угрожаемой позиции. Можно сказать, в позиции – забирай кто хочет.
В определенном смысле Мария Стюарт, конечно, находилась в угрожаемой позиции с того момента, как отдала себя в руки Елизаветы Тюдор. Однако опасность будет состоять в том, что ее действия – сам факт ее существования – заставлял и Елизавету чувствовать такую же уязвимость.
Заговоры Марии никогда не прекращались. Когда 1570-е сменились 1580-ми годами, после свержения и казни в Шотландии последнего из ее врагов, графа Мортона, Мария Стюарт надеялась, что скоро сможет вернуться в страну, возможно, править совместно со своим сыном Яковом VI, возможно, даже с согласия Елизаветы. Однако пока ничего из этого не происходило, она (или те, кто ее поддерживал) никогда не переставала внимательно следить за другим престолом – английским. И скоро уже никто не будет делать различий между самой Марией Стюарт и теми, кто считал, что действует в ее интересах.
В 1584 году после убийства Вильгельма Оранского в Нидерландах, после нескольких католических заговоров против Елизаветы появилась Клятва Ассоциации. Подписавшиеся клялись не только защищать королеву Елизавету, но и убить каждого, кто попытается навредить ей, а также любого, «ради кого» будет совершена такая попытка. По иронии судьбы подписать клятву предлагали даже самой Марии.
В документе, принятом парламентом следующей весной, изменили некоторые наиболее драконовские элементы Клятвы, потребовав, по крайней мере, суда над обвиняемыми. Однако в том же месяце Яков VI Шотландский известил свою мать Марию Стюарт, что, учитывая ее пребывание в плену, ему остается только одна возможность – «отказаться от объединения себя с ней в качестве верховной власти Шотландии и рассматривать ее единственно как королеву-мать». Елизавету, напротив, посол Якова заверил, что король привязан к ней «будто побочный сын». В переписке они продолжали использовать риторику матери и ребенка, к тому же Елизавета приходилась Якову крестной матерью, а в XVI веке это было важным обязательством.
Мария восприняла известие очень остро. «Прошу тебя обратить внимание, что я твоя настоящая и единственная королева, – написала она сыну. – Больше не оскорбляй меня титулом королевы-матери… в Шотландии нет ни короля, ни королевы, кроме меня». Елизавете она заявила: «Без него я остаюсь и останусь по праву до конца своей жизни королевой и правителем… а вот он без меня слишком незначителен, чтобы думать о возвышении». Ее проигнорировали, и, когда годом позже Яков VI подписывал свой договор с Англией, она не стала даже пешкой, которой желала бы сыграть та или другая сторона.
Если жизнь Марии Стюарт потеряла ценность для других, то теперь и для нее самой она имела ценность лишь относительную. У Марии исчезли причины отказываться от участия в следующем заговоре. О задуманном молодым пламенным католиком Энтони Бабингтоном плане освобождения Марии хорошо знал начальник разведки Елизаветы Уолсингем, и марионетка оказалась под рукой. Это дело, как он написал Лестеру, если им «хорошо управлять, сломает шею всем опасным интригам». И интриганам.
Нет никаких сомнений, что Мария Стюарт была виновна, тем не менее, когда в августе 1586 года ей предъявили обвинение, она все равно заявила, что всегда проявляла себя как «настоящая сестра и друг» Елизаветы Тюдор. В октябре состоялся суд в замке Фотерингей, где содержали Марию. Она сначала заявила протест, что заседатели не имеют права судить ее, поскольку она миропомазанная королева, затем продолжила неубедительно настаивать на своей невинности: «Я никогда бы не погубила свою душу, замышляя убить мою дорогую сестру».