ть в своем напряженном расписании хотя бы пару часов для аудиенции у принца, чтобы он смог «побеседовать с каждым из делегатов».
«Во всяком случае, – заканчивал телеграмму посол, – мы можем твердо рассчитывать, что британский трон займет правитель, вполне понимающий Германию и стремящийся установить хорошие отношения между Германией и Великобританией».
Отношение нового английского короля к фашистской Германии было еще более благожелательным, чем Хеш посмел сообщить в своем дипломатичном послании. Человек, ставший герцогом Уиндзорским, был если не явным поклонником Гитлера, то ярым пронацистом, убежденным, что гитлеровская Германия является главным оплотом мира в Европе, который он страстно хотел сохранить. Но из секретных германских документов следует, что в частных беседах с влиятельными немецкими политиками он демонстрировал свое понимание и сочувствие к их более умеренным устремлениям.
Например, 11 апреля 1935 года, как докладывал посол фон Хеш, в одной из бесед с ним принц зашел так далеко, что не оставил ни малейших сомнений в своих симпатиях к рейху. Он резко критиковал Форин Офис за «недостаточное понимание позиции и устремлений Германии» и заверил посла, что, в отличие от Даунинг-стрит, полностью одобряет введение воинской повинности, провозглашенной Гитлером за несколько недель до этого. Взгляды принца, по мнению посла, «слово в слово соответствуют» убеждениям фюрера, и в заключение беседы он заверил фон Хеша, что не только согласен с «возрождением Германии», но и будет «способствовать» этому. Близкий родственник английской королевской семьи принц Кобургский, прозванный «нацистским герцогом» за свою близость к Гитлеру, сообщал, что Эдуард открыто выражал свои симпатии к Третьему рейху в ходе трех бесед с ним. Эти встречи состоялись в январе 1936 года через день после похорон его отца, и в промежутках между выполнением своих официальных обязанностей он смог изложить свои взгляды герцогу, выполнявшему секретное поручение Гитлера выяснить позицию нового короля. То, что герцог сообщил об убеждениях Эдуарда VIII, было прикосновением к тайному заговору Тюдоров[36].
Когда герцог поднял вопрос о желательности встречи между Гитлером и премьер-министром Болдуином в целях развития англо-германских отношений, Эдуард VIII воскликнул: «Я сам хочу поговорить с господином Гитлером и готов сделать это здесь или в Германии. Пожалуйста, передайте это ему».
По словам «нацистского герцога», король понимал, что в рамках британской политической системы это будет нелегко осуществить, и просил герцога держать в секрете их беседу, поскольку его «решение содействовать сближению Германии и Англии встретит множество препятствий, если общественность слишком рано узнает об этом».
В полдень 7 марта, когда Гитлер заявлял рейхстагу, что «у нас нет территориальных претензий в Европе», 35-тысячные экспедиционные силы рейхсвера вошли в «их будущие мирные казармы в западных провинциях рейха». Это была суббота, день накануне одного из многих уик-эндов, которые Гитлер испортил своими внезапными атаками.
Для французов это был «страшный шок». Но, как и говорил Канарис Гитлеру, французское командование ни на дюйм не двинуло свои войска в сторону Рейнской области без одобрения со стороны Лондона. В понедельник Иден прибыл в Париж, но лишь для консультаций со своими французскими партнерами перед выступлением в Лиге Наций, вместо принятия решительных действий.
Еще через два дня, 11 марта Фланден прибыл в Лондон на чрезвычайное заседание в Сент-Джеймском дворце[37]. Критические замечания мистера Черчилля, изложенные в «Надвигающемся шторме», не полностью отражали эти суматошные и решительные дни.
Пока выдвигались войска, в Берлине тоже была суматоха. Все антенны МИДа и абвера были нацелены на поиск любой зарубежной реакции. Как атташе, так и агенты Канариса сидели на телефонах и телеграфе, чтобы вовремя дать нужную информацию. На Вильгельмштрассе Гитлер в компании с Бломбергом и фон Нейратом с замиранием сердца ждал откликов на его акцию.
Новости из Парижа были серьезными, но не безнадежными. Оба атташе из Лондона и Парижа сообщали, что ответная реакция есть дело дней, но не часов. На ситуацию нал ожил ся и кризис в британском правительстве, вызванный расколом между политическими и военными руководителями страны.
В Англии руководство военного министерства и Адмиралтейства требовало немедленных действий, тогда как политиканы под руководством Болдуина, по-видимому, панически боялись войны. Позиция британских генералов и адмиралов была очевидна для германских атташе капитана Васснера и полковника Гайера, курсировавших между посольством и Уайтхоллом, отчаянно пытаясь смягчить обстановку.
В понедельник утром капитан Васснер прибыл в Адмиралтейство в надежде встретиться с адмиралом Уильямом Джеймсом, заместителем начальника штаба ВМФ, и выяснить, не планирует ли флотское руководство объявить мобилизацию. Ему ответили, что сэр Уильям слишком занят и не может его принять. Его направили к контр-адмиралу Дж. Трупу, начальнику военно-морской разведки, которого он нашел мрачным и озабоченным. Результатом его переговоров стала телеграмма в штаб германского ВМФ, отражающая его мнение, что экспедиционные силы Великобритании готовы принять участие в совместных действиях с французами в Рейнской области.
В то время, пока Васснер зондировал обстановку в Адмиралтействе, барон Гайер выслушивал в министерстве обороны жалобы генерала Паунелла, начальника разведки министерства, на то, что он «ввел в заблуждение британское правительство в отношении германских намерений и перевооружения». К его удивлению, его впустили в святая святых – в отдел изучения Германии, куда его никогда не впускали. Там он выслушал еще более резкие слова и был допущен к обозрению сверхсекретных карт отдела, отражавших расположение британских и французских войск, готовых к немедленному вторжению в Рейнскую область.
В действительности англичане не планировали вторжения и даже удерживали французов от выдвижения войск. Необычные действия военных были единственным, что могло предпринять военное министерство в свете решений Даунинг-стрит о невмешательстве. Паунелл и его коллеги надеялись, что увиденное полковником сможет повлиять на действия немцев.
Сейчас мы знаем, что полковник Гайер был действительно потрясен увиденным и немедленно сообщил о своих опасениях в Берлин. Он вернулся в посольство и сразу же отбил телеграмму: «Ситуация критическая. Вероятность войны или мира пятьдесят на пятьдесят»[38].
В Берлине у всех нервы были на пределе. В операции Winteruebung (так теперь называлась бывшая операция «Упражнение») было что-то нереальное. В свете телеграмм Васснера и Гайера казалось, что вся операция «Зима-Упражнение») висит на волоске.
Генералы хмуро сидели в картографическом зале военного министерства, готовые, если понадобится, в любой момент дать приказ об отступлении войскам в Рейнской области. Генерал фон Бломберг был так же подавлен и удручен, как и остальные. Получив в понедельник сразу после полудня телеграмму Гайера о пятидесяти процентах шансов на успех, он тут же ринулся в рейхсканцелярию к Гитлеру и потребовал немедленной эвакуации Ахена, Трира и Саарбрюккена.
Гитлер сделал своему военному министру выговор за паникерство, но это в значительной мере было позой. Как он позже признался одному из своих помощников в разработке плана операции полковнику Бернарду фон Лоссбергу, он вовсе не был столь спокоен, как могло показаться.
«Это было моим самым рискованным внешнеполитическим решением. В ту суматошную неделю марта 1936 года я не раз думал, что больше не пойду на подобное испытание, как минимум, в течение десяти лет».
В среду утром, вернувшись из очередного вояжа на Уайтхолл, полковник Гайер и капитан Васснер явились к послу фон Хешу с докладом о своей оценке ситуации. Они убеждали его официально сообщить Берлину, что если рейхсвер немедленно не отведет свои части, то война станет неизбежной. Присутствовавший при этом столкновении корреспондент официального германского агентства новостей Фриц Гессе, исполнявший также обязанности пресс-атташе, отметил в своем дневнике: «Мы были уверены… что опасность войны очень близка и что Франция в конце концов сумеет убедить Великобританию принять участие в военной акции на ее стороне».
Сообщения, потоком поступавшие в посольство и агентство Гессе из Рейтер[39] от английских и французских информаторов, свидетельствовали о быстром ухудшении ситуации. Хеш не решался послать категорическое предупреждение, на котором настаивали Гайер и Васснер. Вместо этого он позвонил фон Нейрату и, когда ему не удалось связаться с министром иностранных дел, побеседовал с его заместителем Бернгардом фон Бюловом, выясняя обстановку и настроения в Берлине. Бюлов ответил, что и то и другое мрачное. Тогда Хеш решил зайти с козырной карты, заявив, согласно Гессе: «Я пойду к королю и попрошу его вмешаться прежде, чем все погибнет».
Гессе отметил, что посол собирался апеллировать не к прогерманским симпатиям короля, а к его приверженности миру. Еще 21 января фон Хеш писал о политической философии нового короля следующее:
«В иностранных делах Эдуард VIII разделяет убеждения своего отца о необходимости сохранения мира между народами. Король Эдуард не пацифист, напротив, он желает, чтобы Великобритания была сильной, вооруженной и способной, если потребуется, отстоять свои честь и достоинство. Однако он глубоко убежден, что в современную эпоху война не может больше быть средством решения международных споров. Более того, он считает, что новая европейская война станет причиной краха Европы, ее порабощения большевиками и гибели цивилизации. Будучи твердо приверженным британским парламентским традициям, Эдуард VIII тем не менее выказывает далеко идущее понимание путей следования других государств, особенно Германии».