— Все верно, мой король, — перебил его Эйрон, — именно эту женщину я хочу взять в жены. Понимаю, как это может звучать для тебя, но я и не прошу тебя о помощи. Просто дай мне пятьдесят кораблей и отправляйся в свой поход, во славу Утонувшего.
Эурон переглянулся с парой капитанов и пожал плечами. Он и раньше считал своего брата безумцем, но теперь убедился в этом окончательно. Что и к лучшему — Железнорожденные никогда не пойдут за свихнувшимся расстригой.
— Я исполню твою просьбу, брат, — пообещал король, — и да поможет тебе твой бог.
Эйрон не стал его поправлять.
Жрец отказался от приглашения брата разделить с ним общее пиршество: после того, как они достигли соглашения, Эйрон покинул Великий Чертог. Идя по опасно раскачивающемуся висячему мосту, он возносил молитвы к Утонувшему Богу, моля о прощении за вынужденное кощунство. Океан под ним шумел, выбрасывая пенные валы на стены черно-серого камня, сильный ветер трепал его волосы и хитон, но Мокроголовый шел вперед, почти не смотря под ноги. Любой порыв ветра мог сбросить его в бушующее море, но Эйрон не боялся: если все это гнев Бога — Эйрон готов держать ответ в Его подводных чертогах; если же это козни Штормового бога, то Утонувший защитит преданного ему. Он не мог не знать, что это ложное отречение все во славу Его.
Видимо Утонувший и впрямь не гневался: Эйрон спокойно перешел по мосту, оказавшись в Морской Башне. Спускаясь темными сырыми коридорами, он жадно вдыхал запах соли и гниющих водорослей — после благоуханной вони Большого Чертога, эти запахи оказались настоящим наслаждением для его ноздрей. Сквозь узкие окошки башни почти не проникал свет уходящего дня, но Эйрон, хорошо зная эту башню, мог быстро идти почти на ощупь. Некогда здесь жил Бейлон, но Эурон не любил это место, предпочитая ему каюту «Молчаливой», так что сейчас башня почти пустовала.
Когда Эйрон спустился на берег уже стемнело. Грубый песок пополам с ракушечными обломками хрустел у него под ногами, когда Эйрон подошел к закутанной в балахон сгорбившейся фигуре, сидевшей у самой кромки воды.
— Он согласился? — язык Железнорожденных все еще давался ей с трудом, также как и слова вообще: низкий голос, красивый и женственный, был странно, пугающе искаженным. И все же Эйрон уже научился понимать Эфрель — также как и морская ведьма поразительно быстро обучилась его языку. Однако чаще она общалась с ним без слов — просто в его голове сами собой возникали слова, понятные им обоим.
— Он удивился, — сказал Эйрон, — но вряд ли что-то заподозрил. Похоже, он решил, что я окончательно выжил из ума. Кому бы говорить…
— Море часто рождает безумцев, — из-под черного капюшона раздался короткий смешок, — человеческий мозг слишком ничтожен, чтобы вместить Бездну.
Взрыв безумного смеха, от которого тело ведьмы затряслось точно в падучей. Капюшон упал с ее головы, обнажив покрытую шрамами плешь. Ужасные каверны местами обнажали черепную кость. Вновь и вновь Эйрон задавался вопросом: правильно ли он сделал, что доверился этому существу: наполовину обрубку человека, наполовину неведомой морской твари. Верно, ли он истолковал волю Утонувшего Бога, когда подался ее уговорам?
— К счастью, — продолжала Эфрель, — есть и более крепкие мозги. В тот миг, когда я переносилась сюда, со мной в воде оказалось несколько… спутников.
Из под капюшона вновь послышалось хихиканье, когда морская вода вдруг взбурлила и из нее поднялись жуткие существа. Неспешно извивались длинные щупальца с пульсирующими присосками, мерно подрагивали широкие жабры и множество холодных выпуклых глаз, — по шесть у каждой твари, — бесстрастно рассматривали Эйрона. При всей их мерзости, эти существа были уже знакомы жрецу — именно в этом обличье впервые предстала ему Эфрель. Всего в море металось с десяток этих тварей, которых ведьма именовала «скилредами» и которых сам Эйрон считал детьми Утонувшего Бога.
— Они пока не знают, как призвать своих собратьев из оставленного мной мира, — с сожалением сказала Эфрель, — поэтому нам недоступно оставшееся в нем чудесное оружие. Но и сами по себе они обладают немалыми силами — и в их власти призвать нам могучих помощников из пучины.
Скилреды вдруг прянули в разные стороны, словно освобождая место для чего-то. Вода поднялась огромным горбом и из моря с оглушительным ревом вырвалась исполинская туша. Громоздкое тело покрывала иссиня-черная кожа, на которой то и дело вспыхивали зеленые огоньки. Верхняя часть тела морского чудовища имела некоторое сходство с человеческим торсом, только без рук и плеч, из спины торчал треугольный плавник, наподобие акульего. На короткой толстой шее покоилась огромная голова, напоминавшая акулу-молот — разве что выпуклые черные глаза смотрели не по бокам, а вперед. В похожей на акулью пасти щелкали зубы, длиной чуть ли не в самого Эйрона. Тело твари опиралось на толстые щупальца, покрытые пульсирующими присосками, напоминающими беззубые рты. С благоговейным восторгом смотрел жрец на возникшего перед ним монстра. Кракен, дитя Утонувшего Бога явился на зов Эфрель. Жрец истово вознес молитву, коря себя за маловерие — могло ли быть более явственное свидетельство благосклонности Утонувшего ко всем их начинаниям?
— В глубинах обитают и более могучие существа, — рассмеялась Эфрель, — думаю, не только ваши пираты впечатлятся, увидев посланников Утонувшего Бога на нашей свадьбе.
Крыса
Ночью Серсее снова снился тот же сон.
Уродливые деревья, со скрюченными словно когтистые лапы ветвями окружают убогую хижину в лесу. Покосившаяся дверь распахнута, зияя черной пустотой, словно беззубый рот. А на порог ее ступает девочка с золотыми волосами, что напускной надменностью пытается скрыть страх.
«Беги, глупая!» — хочется крикнуть Серсее, но горло ее словно стянуто железными путами и она может лишь беспомощно наблюдать, как девочка, — она! — входит в столь памятную ей хижину. Здесь все выглядит также как и наяву, много лет назад — убогий скарб, связки трав на стенах, горшки с непонятным содержимым. Очаг, светившийся странным зеленым пламенем, освещал соломенный тюфяк, на котором возлежало нечто, напоминающее ворох грязного тряпья, вблизи оказавшийся неопрятной женщиной, крепко спящей. И все же… кое-что отличалось от того проклятого дня. Стены убежища ведьмы покрывали странные знаки которых Серсея не помнила: многоугольные фигуры, начерченные красной липкой жидкостью. От одного взгляда на них Серсею охватывало чувство необъяснимой гадливости и панического страха. Больше чем всего ей хотелось с криком выбежать из хижины, но жестокие боги не предоставили ей такого выбора, заставляя ее снова и снова переживать тот давний кошмар.
Однако вскоре она поняла, что этот кошмар — совсем новый.
— Вставай и предскажи мне судьбу! — сказала глупая девочка, пиная грязный тюфяк.
Ведьма открыла глаза и Серсея вздрогнула — это ее лицо не было лицом Мэгги-Лягушки. Эта старуха была еще более дряхлой, с крючковатым носом и глубокими морщинами, средь которых желтым огнем горели безумные глаза. Вот она расхохоталась, обнажив крепкие острые зубы и лицо ее вдруг превратилось в крысиную морду. Писклявый смех вырвался из оскаленной пасти.
Серсея дико закричала и вдруг проснулась, тяжело дыша. Свеча у изголовья ее ложа давно потухла, но сквозь щели в окнах пробивался лунный свет, позволявший ей видеть смятую, мокрую от пота постель и столик черного дерева рядом с кроватью. Сон, всего лишь кошмарный сон: в эти странные и пугающие времена, явь в любой момент могла обернуться жутью, страшнее и безумнее любого сна. Душелов, проклятая ведьма, поманила ее призраком власти, много превосходящей могущество прежних монархов Семи Королевств, но сейчас Серсея видела, что императорский титул обернулся хитрой ловушкой, из которого ей не виделось выхода. Держава, созданная на зыбком фундаменте из черных чар и кровавых обрядов, без своей создательницы стала расходиться по швам, словно платье из самого дешевого сукна, тогда как в образовавшиеся прорехи высунулись оскаленные морды неведомых чудовищ. Серсея, не желая признаваться даже себе, что Душелов оказалась лучшей правительницей чем она, прилагала все силы, чтобы удержать в своих руках рассыпающееся наследство Диктатора, но чем дальше, тем больше это напоминало попытку усидеть на хребте ярящегося дракона. Даже ее странная союзница, темнокожая и красноглазая нечисть, затаившаяся в пещерах Запада, редко давала о себе знать — впрочем Серсея и не особо обращалась к ней за помощью, из-за дальности расстояний. Ей нужен был сильный союзник рядом, всегда под рукой как Квиберн, способный противостоять тьме, клубящейся по всем закоулкам Семи Королевств. Кто-то, кто сумеет прогнать от ее ложа давний кошмар.
Серсея почувствовала, что у нее пересохло в горле. Она взяла серебряный кувшин квохорской работы и покачала в руках, но только что-то жалко плеснуло на донышке.
— Бернадетт! — крикнула Серсея. — Бернадетт, вина!
Верная служанка должна была появиться на пороге спальни едва заслышав крики королевы, а уж тем более — после этого крика. Но в коридоре царила мертвая тишина — ни хлопанья двери, в комнате для слуг, ни быстрых шагов, ни подобострастного «да ваша милость?» Глухая могильная тишина от которой Серсее стало не по себе.
— Бернадетт, — дрожащим голосом крикнула она, — где ты?.
На этот раз ей был дан ответ — от которого кровь застыла в жилах королевы: из-за двери послышался тонкий писклявый смех. Тот самый который королева слышала во сне.
— Кто там? — крикнула Серсея. — Бернадетт! Квиберн! Сир Грегор!
Снова смех, на этот раз куда ближе и громче. Ей вдруг захотелось укрыться с головой под одеялом, словно маленькая девочка, надеющаяся, что так кошмар исчезнет. Переборов этот страх, Серсея решительно набросила на плечи халат из лиссенийского шелка и, ухватив за горлышко пустой кувшин, осторожно выглянула за дверь. Обычно тут царила непроглядная тьма, но сейчас коридор освещало причудливое фиолетовое свечение, исходящее непонятно откуда. Серсея бросила беглый взгляд на стену напротив, — обычно там стоял, подпирая головой потолок, Гора — и тут же отшатнулась, зажимая рукой рот, чтобы не закричать от ужаса.