— Где? — спрашивает Самюэль, у которого сегодня выдался выходной и он согласился принять моё предложение о совместном позднем завтраке. Отпуск-то у меня всё ещё продолжается!
Я передаю ему газету со словами:
— Никогда прежде не читала такой нелепой формулировки!
— Ах, вот ты о чём! — произносит он будничным тоном. — Таки е формулировки большая редкость. К счастью.
— Ну, так просвети меня, светский лев и акула закулисных интриг, что же она обозначает!
— Обозначает она следующее: некоторое время назад в королевской тюрьме для магов был казнён преступник. Его имя — фальшивка. Его дело — фальшивка. Даже его внешность палач в полутёмном помещении не разглядел. А от исповеди заключённый по каким-то соображениям отказался.
Самюэль смотрит на меня испытующе.
— А его титул? А земли?
— Не волнуйся! Наверняка в каком-нибудь уголке нашей страны семья бедных, но гордых аристократов радуется внезапному завещанию, оставленному неким господином, личность которого известна нам обоим. Через какое-то время выйдет ещё парочка статей. Мы узнаем о том, что ли Жено решил покинуть страну и о том, что он поделил своё состояние. Часть отдал в казну. Часть досталась родственникам. А часть ушла на благотворительность!
— Как мило! — я нервно сглатываю.
Единый! Какое счастье, что я согласилась на требование, то есть… просьбу короля!
Неделю спустя меня уже ждали на службе. В отделе, занимающимся расследованиями, которым присвоен статус особо важных.
Полтора месяца спустя с курьером доставили пакет. Обычная плотная коричневая бумага и печать. Гербовая, золотая, королевская…
В нём содержались документы о даровании мне безземельного титула.
Отныне я представляюсь так: Мелина да Мерод, следователь по особо важным делам.
КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ ЧАСТИ
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. Змея в маске
ГЛАВА 1
Спустя несколько месяцев после свадьбы матушка решила завести кота, и не беспородного, каких великое множество в приютах и на улицах, а непременно благородных кровей. Папенька, что сейчас, что в молодости, весьма снисходительно относился к капризам супруги, поэтому через некоторое время в их доме появился котёнок сарбийской породы, представители которой славятся чистоплотностью, сообразительностью и наличием характера.
Спустя два года у родителей родилась я. Кот отнёсся к моему появлению спокойно, а после и вовсе проникся ответственностью за моё благополучие. Возможно, причина его благосклонности крылась в том, что именно я придумала ему имя. До моего двухлетия кот звался Котом, а после стал спокойно откликаться на Тоти.
Эта история — яркий пример того, насколько маменька была нерешительна в некоторых вопросах. В юности за ней водилась привычка отказываться от хорошего в пользу лучшего, чтобы потом найти что-то ещё прекраснее и так далее, до бесконечности. Как мне потом рассказывал отец, Тоти хватало обожания со стороны матушки и уважения со стороны его персоны. Однако кличка, заменившая слово Кот ему тоже пришлась по душе. Вероятно, он угадал в нововведении моё особое отношение к нему.
Говорят, что кошки активны в сумерках, а большую часть дня предпочитают дремать. Тоти исключением не был, но если мне необходимо было куда-то сходить, он непременно увязывался за мной, несмотря на время суток и погоду. После верный страж забирался в свою корзинку, где мог проспать до шести часов к ряду, а, проснувшись, категорически отказывался играть, но это уже были мелочи! Эта идиллия длилась четыре года и ещё пару месяцев.
Почти сразу после моего шестого дня рождения из соседнего дома съехала семья и тут же въехала новая. Я уже не помню фамилию, а, может, и не знала её никогда, но это и неважно. Для меня они навсегда остались соседями из Лоэзи.
Глава семейства занимался торговлей и хотел открыть филиал на Од. Для этого он и переехал к нам вместе с семьёй. Видела я его редко, он постоянно пропадал на встречах с поставщиками, потенциальными клиентами, а то и вовсе возвращался на малую родину, чтобы решить какие-нибудь вопросы, требующие его личного присутствия.
Его супруга казалась мне на редкость странной женщиной. Повзрослев, я поняла, что мировоззрение этой дамы формировали устарелые стереотипы, слухи и домыслы. Попав в новую для себя среду, у неё не возникло желания проверить правдивость информации, которой она обладала. Женщина закрылась в доме, будто он являлся единственным надёжным убежищем в диких, варварских местах, куда привёз её супруг. Госпожа N свела к минимуму контакты с людьми и без крайней нужды не выходила за ограду. В чёрный список попала и моя мать, хотя она родом из Арбейна, и этот сразу видно по её внешности.
Естественно, «меры безопасности» коснулись не только временной хозяйки соседнего дома. Своим детям — дочери четырёх лет и восьмилетнему сыну — она строго настрого запретила выходить дальше калитки и общаться с соседскими детьми. Со мной в том числе.
Порой я видела соседку, гуляющей с детьми в их саду. И слышала, какие нелепые вещи она рассказывала о нас, о жителях Од. Меня это очень возмущало. Хотелось выйти во двор и объяснить этой тёмной женщине, как она не права. Два или три раза, заметив мой порыв, маменька ловила меня на пороге нашего дома. А потом она объяснила, что спорить с глупцом, имеющим глаза, но предпочитающим жить в мире даже не собственных, а чужих фантазий бесполезно. Тебя не только не поймут, но и не услышат.
Меня всё равно терзала обида, поэтому я решила больше не смотреть в сторону соседского дома с его странными жильцами. Я даже перестала пользоваться калиткой, что была на нашем заднем дворе. «Лучше потратить чуть больше времени, чем видеть их и слышать», — примерно так я тогда рассуждала. К сожалению, в своём решении я была одинока. Тоти любил возвращаться домой тем путём, а порой он и вовсе добирался через сад соседей.
Как-то утром я не смогла дозваться кота, но вспомнив о его любви к ненавистной для меня территории, я вышла крыльцо чёрного хода. Тоти лежал на дорожке. От одного его вида на глаза навернулись слёзы. Он едва дышал, поза была неестественной, а шею украшала лента, которая месяц назад я видела в волосах соседской девочки.
Подняв голову, я посмотрела на окна соседского дома. На втором этаже дрогнула занавеска, но я заметила мальчишескую фигуру, мелькнувшую за ней.
Звать маму на помощь я не стала: сообразила, что единственное, чем можно помочь Тоти, это развязать ленту и ждать. Я ждала. Спустя час мой самый первый друг умер.
До сих пор не знаю, почему я сделала то, что сделала. Внутри меня всё клокотало. Было невыносимо больно. Физически больно. Меня душили слёзы, я готова была разрыдаться в любую минуту, но я взяла ленту и пошла к соседям.
Ждать, когда соседка спустится, пришлось долго. Она ещё и в оконце возле двери посмотрела, чтобы проверить степень опасности, которая ей грозит. Тогда мне стало смешно. И спокойно.
Женщина открыла дверь, и я тут же протянула ей ленту. Она долго на неё смотрела, но всё же признала в ней свою собственность и забрала.
Не знаю, что именно собиралась сделать госпожа N дальше. Быть может, поблагодарить, а, быть может, и захлопнуть дверь перед моим носом, мои слова её планы однозначно изменили. Впрочем, я не сказала ничего такого ужасного. Просто поздравила с тем, что она воспитала убийцу.
После этого соседка разразилось криком, обвинениями, оскорблениями. Я почти не вслушивалась в её вопли. Мне было всё равно. Я развернулась и ушла.
В дверях родного дома меня поджидала мама, выбежавшая на шум. В нескольких словая я объяснила ей, что произошло. Она потянулась ко мне с объятьями, но я отвела её руки и попросила помочь убрать Тоти.
Вечером в соседский дом вернулся глава семейства. Полагаю, что женщина сама вызвала супруга, побоявшись идти разбираться с моими родителями в одиночку.
Первый акт представления она устроила в собственном дворе. В красках расписав визит сумасшедшей девочки, то есть мой. Я же, не таясь, стояла на крыльце чёрного входа и с интересом наблюдала через низкую ограду за развитием событий.
Торжествующая улыбка, предназначенная для меня, померкла на губах женщины, когда её помрачневший супруг спросил, где находится его сын.
О том, что господин N нашёл отпрыска, слышал весь квартал. До дома мужчина добирался верхом и, когда отправился на поиски, в его руках был зажат стек. Видимо именно его он и пустил в ход для вразумления и наказания непутёвого чада.
Я ничего не чувствовала, слыша крики мальчишки. По бессвязным словам, которые он выкрикивал, и в честности которых не имело смысла сомневаться, ибо момент как никогда располагал к откровенности, я поняла: соседский мальчик не чувствовал за собой вины. Он не раскаивался в содеянном. Ему было просто обидно.
В тот момент я осознала простую вещь: наказание, каким бы оно ни было, не соизмеримо с преступлением. Даже убий сосед своего сына, Тоти это бы мне не вернуло.
Вот такие полузабытые детские воспоминания вызывает вид сидящего передо мной мужчины. Возможно, и обстановка поспособствовала. Пол в гостиной госпожи Орсо залит кровью, фрагменты её тела сложены в центре комнаты.
Единый! Если бы не блокирующее обоняние заклинание, которым господин Сакре одаривает каждого, кто намеревается войти в дом, я бы составила компанию молодому полицейскому, который решил доказать… что-то кому-то, и теперь… присматривает за клумбой возле крыльца.
— Господина Вейн, — я добавляю в голос металла, — прекратите этот балаган сейчас же. Давайте уже поговорим, как серьёзные, взрослые люди.
Особой надежды на то, что моим словам внемлют я не испытываю, но во всяком случае я обозначила свою позицию и своё отношение к поведению, которое вынуждена наблюдать битый час.
Господин Вейн отрывает взгляд от пола и смотрит мне в глаза. Его взор осмысленный, отчего крупная дрожь, которая якобы охватило это могучее тело, выглядит ещё более неправдоподобной.