анными в нем франками.
В один из апрельских дней в витрине магазина Джонатана Треванни Том Рипли увидел табличку «Fermeture provisoire pour raisons de famille»[53] и подумал, что Треванни, возможно, уехал в Гамбург. То́му и вправду очень интересно было узнать, уехал ли Треванни в Гамбург, но не настолько, чтобы звонить и спрашивать у Ривза. Это было во вторник, а в четверг утром около десяти часов Ривз позвонил из Гамбурга и сообщил, едва сдерживая радость:
– Дело сделано, Том! Все прошло… замечательно! Спасибо тебе, Том!
Том какое-то время не мог и слова вымолвить. Неужели Треванни и в самом деле решился? Элоиза тоже была в гостиной, поэтому Том мало что мог сказать, кроме односложных фраз:
– Хорошо. Рад это слышать.
– И липовый отчет доктора не понадобился. Все прошло отлично! Этой ночью.
– Значит… сейчас он возвращается домой?
– Да. Сегодня вечером должен быть дома.
Том не стал говорить долго. Он еще раньше подумал о том, что Ривзу нужно подменить отчет о состоянии здоровья Треванни, из которого следовало бы, что оно хуже, чем на самом деле, и предложил это в шутку, хотя Ривз был из тех, кто готов пойти даже на такой грязный трюк. Но и этого не понадобилось. Том улыбнулся, не переставая удивляться. Судя по тому, как Ривз радовался, намеченная жертва была действительно мертва. Убийца – Треванни. Том был попросту изумлен. Бедный Ривз так хотел услышать от Тома хоть слово похвалы за организацию coup[54], но Том не смог ничего сказать: Элоиза немного понимала английский, а рисковать он не собирался. Том неожиданно решил заглянуть в «Паризьен либере», которую мадам Аннет покупала каждое утро, но экономка пошла по магазинам и еще не вернулась.
– Кто это был? – спросила Элоиза.
Она просматривала журналы, лежавшие на кофейном столике, отбирая старые на выброс.
– Ривз, – ответил Том. – Ничего важного.
Элоиза терпеть не могла Ривза. С ним не поболтаешь, да и вид у него такой, словно он всем недоволен.
Том услышал быстрые шаги мадам Аннет, приближавшейся к дому по усыпанной гравием дорожке, и отправился на кухню – ей навстречу. Она вошла через боковую дверь и улыбнулась ему.
– Хотите еще кофе, мсье Том? – спросила она, ставя корзинку на деревянный стол. Сверху вывалился артишок.
– Нет, спасибо, мадам Аннет. Я бы хотел заглянуть в вашу «Паризьен», если можно. Хочу прочитать о скачках…
Том нашел то, что искал, на второй странице. Фотография отсутствовала. Итальянец Сальваторе Бьянка, сорока восьми лет, застрелен на станции метро в Гамбурге. Убийца неизвестен. На месте убийства обнаружен револьвер итальянского производства. Известно, что жертва принадлежала к миланской семье Ди Стефано. Отчет занял в газетной колонке не более трех дюймов. Но начало хорошее, решил Том. Можно подумать и о более серьезных вещах. Джонатан Треванни, на вид такой невинный и весь такой правильный, не устоял перед деньгами (а что еще можно было ожидать?) и совершил убийство! Том и сам однажды не устоял, тогда, с Дикки Гринлифом. Может быть, Треванни – один из нас? Но «мы» для Тома означает только Том Рипли. Том улыбнулся.
В прошлое воскресенье Ривз звонил Тому из аэропорта Орли в подавленном состоянии. Он говорил, что Треванни пока отказывается от работы, и спрашивал, не мог бы Том подыскать кого-нибудь другого? Том сказал «нет». Ривз сообщил, что написал Треванни письмо, которое придет в понедельник утром. В этом письме он приглашал Треванни в Гамбург на медицинское обследование. Вот тогда-то Том и сказал: «Если он приедет, может, тебе стоит позаботиться о том, чтобы заключение оказалось похуже».
Том мог бы съездить в Фонтенбло в пятницу или в субботу, чтобы удовлетворить свое любопытство и взглянуть на Треванни в магазине, может, даже попросить его вставить в рамку какой-нибудь рисунок (если только Треванни не взял остаток недели на восстановление сил), и он действительно намеревался побывать в Фонтенбло в пятницу, чтобы купить подрамник в магазине Готье, но на уик-энд должны были приехать родители Элоизы. Они обычно оставались на ночь с пятницы на субботу и с субботы на воскресенье, – и пятницу все домашние провели в суете, готовясь к их приезду. Мадам Аннет тревожилась – и напрасно – насчет меню и по поводу того, свежи ли еще будут moules[55] к вечеру пятницы, а после того, как она начистила комнату для гостей до блеска, Элоиза заставила ее сменить постельное белье и полотенца в ванной, потому что на всем этом были вышиты буквы «TPR», а не монограмма семьи Плиссо. Плиссо подарили чете Рипли на свадьбу две дюжины великолепного плотного постельного белья из семейных запасов, и Элоиза считала, что стелить это белье к посещениям Плиссо – проявление не только вежливости, но и дипломатии. Мадам Аннет забывала об этом, но ни Элоиза, ни Том, конечно, ни в чем ее не упрекали. Том знал, что смена постельного белья происходила еще и потому, что Элоиза не хотела, чтобы монограмма напоминала ее родителям, когда они лягут спать, что она замужем. Плиссо были критически настроены и чопорны – но что еще хуже, так это то, что Арлен Плиссо, стройная, по-прежнему привлекательная женщина лет пятидесяти, из кожи вон лезла, стараясь вести себя с молодежью по-свойски, терпимо и тому подобное. Уик-энд для Тома становился настоящим испытанием. Господи, если уж Бель-Омбр не содержится в порядке, то что же тогда вообще понимать под порядком? Серебряный чайный сервиз (еще один свадебный подарок Плиссо) мадам Аннет драила до блеска. Даже в скворечнике в саду ежедневно убирали помет, как будто это был еще один дом для гостей в миниатюре. Все деревянные предметы в доме сверкали и приятно пахли воском с ароматом лаванды, который Том привез из Англии. Между тем Арлен, лежа как-то в розовато-лиловом брючном костюме на шкуре медведя перед камином и грея голые ноги, заметила: «Для таких полов одного воска недостаточно, Элоиза. Время от времени их надо обрабатывать льняным маслом и уайт-спиритом – теплым, заметь, чтобы он лучше впитывался в дерево».
Как только Плиссо уехали в воскресенье днем после чая, Элоиза скинула с головы шляпку и швырнула в окно, стекло от удара приколотой к шляпке тяжелой булавки треснуло, но не разбилось.
– Шампанского! – воскликнула Элоиза, и Том бросился за ним в винный погреб.
Они выпили шампанского, хотя чайный сервиз еще оставался на столе (мадам Аннет решила хоть разок отдохнуть), и тут зазвонил телефон.
Это оказался Ривз Мино, голос у него звучал уныло.
– Я в Орли. Сейчас улетаю в Гамбург. Сегодня видел в Париже нашего общего друга, и он говорит «нет» по поводу следующего… следующего, понимаешь? А еще одно сделать надо, никуда не денешься. Я ему это объяснил.
– Ты заплатил ему что-нибудь?
Том смотрел на Элоизу, которая вальсировала с бокалом шампанского в руках. Она напевала мелодию большого вальса из «Der Rosenkavalier»[56].
– Да, примерно треть, но, думаю, это неплохо. Я перевел ему деньги в Швейцарию.
Том вспомнил, что Ривз обещал почти пятьсот тысяч франков. Треть этой суммы – не щедро, но разумно, подумал он.
– Ты хочешь сказать, что нужно еще кого-то застрелить? – спросил Том.
Элоиза продолжала кружиться, напевая «ля-да-да, ля-ди-ди…».
– Нет, – голос Ривза дрогнул. Он произнес мягко: – Человека надо задушить. В поезде. Думаю, в этом-то вся загвоздка.
Том изумился. Конечно, Треванни на такое не пойдет.
– Обязательно в поезде?
– У меня есть план…
У Ривза всегда имелся план. Том вежливо слушал. Идея Ривза была опасной, и излагал он ее неопределенно. Том перебил его:
– Может, наш друг уже сыграл свою роль?
– Нет, мне кажется, он заинтересовался. Но он не соглашается ехать в Мюнхен, а нам нужно, чтобы дело было сделано к следующему уик-энду.
– Опять ты начитался «Крестного отца»[57], Ривз. Придумай что-нибудь с револьвером.
– Револьвер производит шум, – произнес Ривз без тени юмора – Я вот о чем… либо я ищу кого-то другого, Том, либо… Джонатана придется уговорить.
Его невозможно уговорить, подумал Том, и произнес довольно нетерпеливо:
– Уговорить можно только с помощью денег. Если и это не сработает, то ничем не могу тебе помочь.
Том с неудовольствием вспомнил о посещении Плиссо. Стали бы они с Элоизой гнуть спину и напрягаться в течение почти трех дней, если бы не нуждались в двадцати пяти тысячах франках в год, которые Жак Плиссо выдавал Элоизе на содержание?
– Боюсь, если ему еще заплатить, – сказал Ривз, – он попросту выйдет из игры. Я, кажется, говорил тебе, что остальные деньги не смогу достать, пока он не сделает второе дело.
Том считал, что Ривз вообще не разбирается в таких людях, как Треванни. Если Треванни заплатить сполна, он либо сделает дело, либо вернет половину денег.
– Если тебе придет что-нибудь в голову насчет него, – чувствовалось, что Ривз с трудом подбирает слова, – или если ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы это сделать, позвони мне, ладно? Через день-другой…
Том вздохнул с облегчением, когда разговор закончился. Он покачал головой и прищурился. От идей Ривза Мино у Тома частенько возникало такое ощущение, будто он погружается в мир грез, не имеющий ничего общего с реальностью.
Элоиза оседлала спинку желтого дивана, одной рукой нежно ее касаясь, а в другой держа бокал с шампанским. Усевшись поудобнее, она помолчала, а потом изящным движением подняла бокал:
– Grãce à toi се week-end était très réussi, топ trésor![58]
– Спасибо, дорогая!
Да, жизнь снова прекрасна, они снова одни, и стоит им только захотеть, они и за ужином будут сидеть босиком. Свобода!