сный оттенок.
– Попробуйте… да хотя бы на спинке стула, – предложил Ривз.
Джонатан взял бечевку, набросил ее на спинку стула и равнодушно затянул петлю. На сей раз он даже отвращения не испытал, лишь почувствовал какую-то пустоту. Интересно, подумал он, если у него в кармане или еще где-нибудь найдут эту бечевку, сразу догадаются, что это такое? Наверное, нет, решил он.
– Вы обязательно должны дернуть, – мрачным голосом произнес Ривз, – и затянуть потуже.
Джонатан вдруг почувствовал раздражение. Он начал было говорить что-то недовольным тоном, но оборвал себя на полуслове. Затем снял бечевку со стула и уже хотел бросить ее на кровать, но Ривз посоветовал:
– Положите ее в карман. Или в карман костюма, который собираетесь надеть завтра.
Джонатан начал было засовывать бечевку в карман брюк, но потом, подойдя к своему синему костюму, запихнул ее в брюки, висевшие на вешалке.
– Еще хочу показать вам два снимка.
Ривз достал из внутреннего кармана пиджака незапечатанный белый конверт. В нем оказались две фотографии, одна глянцевая, размером с открытку, другая – аккуратно вырезанный из газеты снимок, сложенный пополам.
– Вито Марканджело.
Джонатан взглянул на глянцевую фотографию, треснувшую в двух местах. На ней был запечатлен мужчина с круглой головой и округлым лицом, толстыми чувственными губами и вьющимися черными волосами. На висках пробивалась седина, отчего создавалось впечатление, будто из головы у него идет пар.
– Ростом он примерно пять футов шесть дюймов, – сказал Ривз. – Волосы у него седые, он их не подкрашивает. А здесь он веселится.
На газетном снимке были запечатлены трое мужчин и две женщины, стоявшие за обеденным столом. Стрелка, проведенная чернилами, указывала на коренастого, смеющегося человека с седым пухом у виска. Подпись была на немецком языке.
Ривз взял у Джонатана снимки:
– Давайте сходим за пальто. Какие-то магазины ведь открыты. Кстати, предохранитель у этого револьвера действует так же, как и у того. В нем шесть патронов. Я положу его сюда, ладно?
Ривз взял револьвер, лежавший на кровати, и положил его в чемодан Джонатана.
– Бриннерштрассе – очень хорошее место для покупок, – заметил Ривз, когда они спускались в лифте.
Они пошли пешком. Джонатан оставил свое пальто в номере гостиницы.
Он выбрал в магазине темно-зеленое твидовое пальто. Кто все это оплачивает? Впрочем, это совсем не важно. Джонатан подумал также, что это пальто ему, возможно, придется носить только сутки. Ривз настоял на том, чтобы заплатить, хотя Джонатан и говорил, что отдаст Ривзу деньги, как только поменяет франки на марки.
– Нет-нет, доставьте мне удовольствие, – сказал Ривз, мотнув головой, что иногда было равноценно улыбке на его лице.
Джонатан вышел из магазина в новом пальто. По дороге Ривз показывал ему достопримечательности: Одеонсплатц, начало Людвиг-штрассе, которая, по словам Ривза, вела в Швабинг, район, где был дом Томаса Манна. Они дошли до Englischer Garten[62], потом взяли такси и поехали в пивной зал, хотя Джонатан предпочел бы выпить чаю. Он понимал, что Ривз пытается сделать все, чтобы он расслабился. Джонатан и без того расслабился, и его даже не волновало, что скажет завтра утром доктор Макс Шредер. Вернее, ему было все равно, что скажет доктор Шредер.
Они поужинали в шумном ресторане в Швабинге. Ривз объяснил, что практически любой из находившихся в заведении был «либо художником, либо писателем». Джонатан находил удовольствие в общении с Ривзом. От выпитого пива у Джонатана немного кружилась голова, но он не отказался от бокала «Гумпольдсдингера»[63].
Около полуночи Джонатан стоял в своем гостиничном номере в пижаме. Он уже принял душ. Телефон зазвонит в 7:15 утра, а потом подадут завтрак. Джонатан сел за письменный стол, достал из ящика бумагу и конверт и написал на нем адрес Симоны. Но, вспомнив, что будет дома послезавтра, может даже завтра поздно вечером, он смял конверт и выбросил его в корзину. Джонатан спросил за ужином у Ривза: «Вы знакомы с человеком, которого зовут Том Рипли?» Ривз безучастно посмотрел на него и сказал: «Нет. А что?» Джонатан лег в постель и, нажав на кнопку, одним движением погасил свет везде, включая ванную, что было очень удобно. А таблетки он принял? Да. Как раз перед тем, как встать под душ. Баночку с таблетками он положил в карман пиджака, чтобы показать их завтра доктору Шредеру, если тому это будет интересно.
Ривз спросил у него: «Вам уже написали из швейцарского банка?» Нет, не написали, но, подумал Джонатан, письмо от них, вполне возможно, пришло сегодня утром на адрес его магазина. Интересно, Симона вскроет его? Джонатан подумал, что шансов на это пятьдесят на пятьдесят, в зависимости от того, насколько она будет занята в магазине. В письме из Швейцарии должно быть подтверждение на вклад в восемьдесят тысяч марок, и, вероятно, там же будут бланки, на которых ему нужно оставить образец своей подписи. По мнению Джонатана, на конверте не должно быть обратного адреса и вообще ничего такого, что указывало бы на отправителя. Поскольку он возвращается в субботу, Симона, возможно, оставит письма нераспечатанными. Пятьдесят на пятьдесят, снова подумал он, и спокойно отошел ко сну.
На следующее утро в больнице все шло, казалось, по строго заведенному порядку и на удивление неофициально. Ривз все время находился рядом, и Джонатан мог поручиться, хотя беседа и велась все время на немецком, что Ривз не рассказал доктору Шредеру о предыдущем осмотре в Гамбурге. Гамбургское заключение теперь находилось у доктора Перье в Фонтенбло, и тот, должно быть, уже отослал его в лабораторию, как и обещал.
И на этот раз сестра превосходно говорила по-английски. Доктору Максу Шредеру было лет пятьдесят, его черные волосы, по-модному длинные, касались воротника рубашки.
– Он говорит, – перевел Ривз Джонатану, – что это более или менее классический случай… виды на будущее не очень приятные.
Ничего нового для Джонатана. Даже в известии о том, что результаты осмотра будут готовы завтра утром.
Джонатан и Ривз вышли из больницы около одиннадцати и направились вдоль набережной Изара. Они проходили мимо детей в колясках, каменных жилых домов, мимо аптеки, мимо бакалейной лавки – всего того, что составляет жизнь, к которой, как казалось Джонатану, он не имеет никакого отношения. Ему даже приходилось вспоминать, что надо вздохнуть. Сегодня все кончится, думал он. Ему хотелось броситься в реку и, может даже, утонуть или стать рыбой. Присутствие Ривза и его манера бросать обрывочные фразы раздражала. Наконец ему удалось заставить себя не слышать Ривза. Джонатан чувствовал, что не сможет сегодня никого убить, ни с помощью удавки, лежавшей в кармане, ни из револьвера.
– Не взять ли мне чемодан, – прервал свои размышления Джонатан, – раз уж поезд отправляется в два с чем-то?
Они сели в такси.
Рядом с гостиницей находился магазин, в витрине которого сверкали различные предметы, переливаясь золотом и серебром, точно украшения на немецкой рождественской елке. Джонатан подошел к магазину. К его огорчению, предметы оказались по большей части безделушками для туристов, но среди всего прочего он увидел гироскоп[64], который мерно покачивался на своем футляре.
– Я хочу кое-что купить для сына, – сказал Джонатан и вошел в магазин.
Указав на гироскоп и произнеся: «Bitte»[65], он купил его, не глядя на цену. Еще утром он обменял в гостинице двести франков.
Джонатан уже уложил вещи, поэтому ему оставалось лишь закрыть чемодан. Он сам отнес его вниз. Ривз сунул Джонатану в руку банкноту в сто марок и попросил его заплатить за гостиницу, потому что, если заплатит Ривз, это покажется странным. Деньги перестали что-либо значить для Джонатана.
На вокзал они прибыли раньше времени. В буфете Джонатан не стал ничего есть, он хотел лишь выпить кофе.
Ривз заказал кофе.
– Я понимаю, Джон, вам придется самому искать удобный случай. Знаю, может ничего не получиться, но нам бы хотелось, чтобы этот человек… Держитесь поближе к вагону-ресторану. Встаньте, скажем, в конце вагона, рядом с вагоном-рестораном, закурите сигарету…
Джонатан выпил еще одну чашку кофе. Ривз купил Джонатану в дорогу «Дейли телеграф» и книжку в бумажном переплете.
Вскоре с изящным перестуком колес подошел лоснящийся серо-голубой поезд – экспресс «Моцарт». Ривз поискал глазами Марканджело, который должен был садиться на этот поезд по крайней мере с двумя телохранителями. На платформе дожидались посадки человек шестьдесят и примерно столько же вышли из поезда. Ривз схватил Джонатана за руку и показал куда-то в сторону. Джонатан стоял с чемоданом в руке возле своего вагона. Он увидел – или ему это показалось? – группу из трех мужчин, на которых указывал Ривз. Трое коренастых мужчин в шляпах поднимались по ступенькам за два вагона от того, в который должен был сесть Джонатан, ближе к локомотиву.
– Это он. Я даже разглядел его седину, – сказал Ривз. – Так, а где же вагон-ресторан?
Он отступил на несколько шагов, чтобы охватить взглядом весь состав, потом прошел к передним вагонам и вернулся.
– Вагон-ресторан перед тем, в котором едет Марканджело.
По-французски объявили, что поезд отходит.
– Револьвер у вас в кармане? – спросил Ривз.
Джонатан кивнул. Когда он поднимался в гостиничный номер за чемоданом, Ривз напомнил ему, чтобы он переложил его в карман.
– Позаботьтесь о том, чтобы моя жена получила деньги, что бы со мной ни случилось.
– Обещаю. – Ривз похлопал его по руке.
Раздался второй свисток, и двери захлопнулись. Джонатан, не оборачиваясь, поднялся в вагон. Он знал, что Ривз будет провожать его глазами. Джонатан отыскал свое место. В купе, рассчитанном на восемь пассажиров, сидели только два человека. Сиденья были обиты темно-красным плюшем. Джонатан положил на верхнюю полку свой чемодан, потом сложенное подкладкой наружу пальто. В купе вошел молодой человек и, высунувшись в окно, стал разговаривать с кем-то по-немецки. Другими попутчиками Джонатана оказались мужчина средних лет, весь ушедший в какие-то деловые бумаги, и изящная маленькая женщина в шляпке, читавшая роман. Джонатан занял свое место рядом с бизнесменом, который сидел у окна лицом по ходу поезда, и раскрыл «Телеграф».