Симона сделала глоток чинзано.
Джонатану показалось, что ее рука немного дрожит.
– Может быть, конечно, – пробормотал Джонатан, пожав плечами. – Не забывай, Готье сказал мне, что ему кто-то сказал… – Джонатан рассмеялся. – Кто-то кому-то сказал! Впрочем, Готье сказал, и не важно, откуда это идет… но тот человек говорил, что, возможно, и ошибается, что все преувеличено. Дорогая, лучше забыть об этом. Глупо винить тех, кого не знаешь. Глупо делать далеко идущие выводы.
– Да, но… – Симона откинул голову, с горечью поджав губы – Джонатан лишь раз или два видел, как она это делала раньше. – Самое интересное, что это и был Рипли. Я это знаю. Дело не в том, что Готье это сказал, нет. Он и не говорил. Но мне и так все ясно… Джон?
– Да, дорогая?
– Все дело в том, что Рипли нечист на руку. Может, он самый настоящий мошенник. Ты ведь знаешь, не всех мошенников ловят с поличным. Вот почему я спрашиваю. Ты… все эти деньги, Джон… Ты, случайно, не от мсье Рипли их получаешь?
Джонатан сделал над собой усилие и посмотрел Симоне прямо в глаза. Он чувствовал, что должен постоять за себя, но если сказать, что он совсем не связан с Рипли, то это прозвучит как ложь.
– Каким образом? За что, дорогая?
– Просто все дело в том, что он мошенник! Кто знает, за что? Какое отношение он имеет к этим немецким врачам? Они и в самом деле врачи – те, о ком ты говорил?
В ее голосе появились истерические нотки, лицо залила краска.
Джонатан нахмурился:
– Дорогая, у Перье два моих заключения!
– Эти заключения таят какую-то опасность, Джон, иначе они не платили бы тебе так много, разве это не так? У меня такое чувство, будто ты говоришь мне не всю правду.
Джонатан усмехнулся:
– На что способен Том Рипли, этот бездельник?.. К тому же он американец. Что у него может быть общего с немецкими врачами?
– Ты встречался с немецкими врачами, потому что боялся, что скоро умрешь. И это именно Рипли – я в этом совершенно уверена – распространил слух, что ты скоро умрешь.
Джордж вприпрыжку спускался по лестнице, разговаривая с какой-то игрушкой, которую волочил за собою. Сын в своей стране чудес, но сам-то он реален и находится всего в нескольких ярдах – это-то и смутило Джонатана. Ему показалось невероятным, что Симоне удалось узнать так много, и первым его побуждением было отрицать все, любыми способами.
Симона ждала, когда он что-нибудь скажет.
Джонатан пробормотал:
– Я не знаю, кто говорил об этом Готье.
Джордж стоял в дверях. Теперь Джонатан с облегчением воспринял его появление. Оно означает конец беседы. Джордж спросил что-то о дереве за окном. Джонатан не слушал, дав возможность Симоне отвечать на вопрос сына.
За ужином Джонатана не покидало чувство, что Симона не вполне ему верит, хочет верить, но не может. И вместе с тем Симона (возможно, из-за того, что Джордж находился рядом) оставалась сама собой. Она не была мрачной, не держалась холодно. Однако Джонатан чувствовал себя неуютно. И он понимал, что так будет продолжаться и дальше, пока он не даст более вразумительное разъяснение о происхождении денег из немецких больниц. Джонатану претила сама мысль о том, чтобы лгать и преувеличивать размеры грозившей ему опасности при объяснении, откуда появились деньги.
Джонатану даже пришло в голову, что Симона сама попытается поговорить с Томом Рипли. Разве она не может ему позвонить? Назначить встречу? Джонатан отбросил эту мысль. Симоне Том Рипли не нравился. Она и близко к нему не подойдет.
На той же неделе Том Рипли зашел к Джонатану в магазин. Его картина уже несколько дней как была готова. Когда Том пришел, Джонатан разговаривал с покупателем, и Рипли принялся рассматривать готовые рамы, стоявшие у стены, явно намереваясь ждать, пока Джонатан освободится. Наконец покупатель ушел.
– Доброе утро, – любезно произнес Том. – Мне не удалось найти человека, который забрал бы мою картину, поэтому я решил зайти сам.
– Да-да, хорошо. Она готова, – сказал Джонатан и направился за ней в дальний конец магазина. Она была завернута в коричневую бумагу, но не перевязана веревкой. К бумаге скотчем была приклеена этикетка с надписью «Рипли». Джонатан положил картину на прилавок:
– Хотите посмотреть?
Том, рассмотрев ее на расстоянии вытянутой руки, остался доволен:
– Великолепно. Очень мило. Сколько я вам должен?
– Девяносто франков.
Том достал бумажник:
– Все в порядке?
Джонатан поймал себя на том, что, прежде чем ответить, пару раз вздохнул.
– Раз уж вы спрашиваете…
Вежливо кивнув, он взял стофранковую банкноту, выдвинул ящик и достал сдачу.
– Моя жена… – Джонатан посмотрел на дверь и с радостью убедился, что никого нет. – Моя жена разговаривала с Готье. Он не сказал, что вы первым заговорили о моей… кончине. Но жена, похоже, догадалась. И сам не знаю как. Интуиция.
Том предвидел, что такое может произойти. Он понимал, что у него дурная репутация, что многие не доверяют ему, избегают его. Том часто думал, что уже давно бы надломился – как надломился бы на его месте любой нормальный человек, – если бы не тот факт, что люди, поближе познакомившись с ним, побывав в Бель-Омбр и проведя там вечер, не проникались к нему и Элоизе симпатией и не приглашали чету Рипли, в свою очередь, в гости.
– И что вы сказали своей жене?
Джонатан старался говорить быстро, ведь в магазин в любой момент кто-то мог зайти.
– Я с самого начала дал понять, что Готье всегда отказывался сказать мне, кто начал эту историю. Это правда.
Том это знал. Готье в свое время проявил себя с лучшей стороны, отказавшись назвать его имя.
– Вы не волнуйтесь. Если мы больше не увидимся… Простите, что так получилось в тот вечер на концерте, – прибавил Том с улыбкой.
– Да. Но… так уж вышло. Самое скверное, что она связывает вас с деньгами, которые у нас появились, вернее, пытается найти эту связь. Я, правда, не говорил ей, сколько у меня денег.
Том и об этом думал. А вот это действительно неприятно.
– Я больше не буду заходить к вам в магазин.
В дверь протискивался какой-то мужчина с большим холстом на подрамнике.
– Воп, мсье! – сказал Том, махнув свободной рукой. – Merci. Bonsoir[85].
Том вышел на улицу. Если бы Треванни всерьез встревожился, думал Том, он позвонил бы ему. По крайней мере один раз Том уже это предлагал. К несчастью для Треванни, его жена подозревает, что именно он начал распространять этот мерзкий слух. С другой стороны, не так-то просто связать это с деньгами из больниц Гамбурга и Мюнхена, и еще труднее – с убийством двух мафиози.
В воскресенье утром, когда Симона развешивала белье на веревке в саду, а Джонатан с Джорджем выкладывали бордюр из камней, в дверь позвонили.
Это оказалась соседка, женщина лет шестидесяти, чье имя Джонатан никак не мог запомнить – Делатр? Деламбр? У нее был расстроенный вид.
– Простите, мсье Треванни.
– Входите, – предложил Джонатан.
– Я насчет мсье Готье. Вы слышали новость?
– Нет.
– Прошлой ночью его сбила машина. Он умер.
– Умер? Это произошло здесь, в Фонтенбло?
– Он возвращался домой около полуночи от друга, с улицы Паруас. Мсье Готье, как вы знаете, живет на улице Репюблик недалеко от авеню Франклина Рузвельта. Это случилось на том перекрестке с маленьким треугольным газоном, где светофор. Сбивших его видели. Два парня в машине. Они не остановились. Проехали на красный свет, сбили мсье Готье и не остановились!
– О боже! Да вы присядьте, прошу вас, мадам…
В холл вышла Симона.
– Ah bonjour, мадам Делатр! – сказала она.
– Симона, Готье умер, – произнес Джонатан. – Его сбила машина. Водитель уехал.
– Два парня, – повторила мадам Делатр. – Они не остановились!
– Когда? – Симона открыла рот от изумления.
– Прошлой ночью. Когда его доставили в здешнюю больницу, он уже умер. Около полуночи.
– Может, вы зайдете и присядете, мадам Делатр? – предложила Симона.
– Нет-нет, спасибо. Я должна увидеться с приятельницей. Не уверена, что она слышала об этом. Мы ведь все хорошо его знали.
В глазах у нее стояли слезы. Она опустила на пол корзинку, с которой собралась в магазин, и смахнула слезу.
Симона пожала ей руку:
– Спасибо, что зашли и сообщили нам, мадам Делатр. Это очень любезно с вашей стороны.
– Заупокойная служба в понедельник, – сказала мадам Делатр. – В церкви святого Людовика.
С этими словами она вышла.
Джонатан и виду не подал, что это известие произвело на него впечатление.
– Как ее зовут?
– Мадам Делатр. Ее муж водопроводчик, – ответила Симона.
Будто Джонатан обязан это знать. К водопроводчику Делатру они никогда не обращались за помощью.
«Готье мертв. Что теперь будет с его магазином?» – подумал Джонатан. Он поймал себя на том, что пристально смотрит на Симону. Они стояли в узкой прихожей.
– Умер, – пробормотала Симона. Не глядя на него, она взяла его за руку. – Мы должны пойти на похороны в понедельник.
– Разумеется.
Католические похороны. Теперь все происходит на французском, а не на латыни. Он представил себе соседей – знакомые и незнакомые лица в прохладе церкви, освещенной множеством горящих свечей.
– Сбили человека и скрылись, – произнесла Симона.
Она направилась в кухню, но в дверях остановилась и, обернувшись, посмотрела на Джонатана.
– Это действительно ужасно.
Джонатан пошел вслед за ней через кухню в сад. Как хорошо снова оказаться на солнце.
Симона развесила белье. Расправив вещи, она подняла пустую корзину.
– Сбили человека и скрылись. Ты думаешь, так все и было, Джон?
– Так она сказала.
Они разговаривали тихими голосами. Джонатан был по-прежнему ошеломлен. Между тем он знал, о чем думает Симона.
Она приблизилась к нему, не выпуская корзину из рук. Потом жестом поманила его к ступенькам на крыльце, будто соседи могли услышать их из-за изгороди.