В этой связи деятельность X отдела имела в моих глазах действительно важное значение, когда ему удавалось разоблачить и поставить к позорному столбу прежних нацистов и лишить доверия политически “вечно вчерашних” подстрекателей холодной войны. У меня никогда не было наивной веры в то, что булавочные уколы наших “активных мероприятий” могут оказать заметное влияние на политическую систему и экономику Федеративной республики, а тем более серьезно их дестабилизировать. И когда теперь самозваные блюстители морали искренне или лицемерно возмущаются по поводу того, что мы прослушивали телефонные разговоры западногерманских политиков, я в этой связи могу только повторить то, что сказал в интервью журналу “Шпигель”: политики сами должны знать, какие телефонные разговоры можно вести из автомобиля, а какие — нет. Надо быть более чем наивным, чтобы удивляться практике прослушивания у секретных служб. К этому я хотел бы добавить, что наши подслушивающие устройства не шли ни в какое сравнение с теми, что имели соответствующие службы США на немецкой территории, действующие и поныне.
Нам вскоре пришлось отказаться от наших попыток открыть в Федеративной республике собственные издания, поскольку это было выше наших возможностей. Вместо этого мы сконцентрировались на установлении контактов с журналистами, при этом, правда, входя в столкновение с другими подразделениями нашего министерства. Сотрудники контрразведки имели своей задачей ограничивать, насколько возможно, деятельность западных журналистов, в то время как сотрудники X отдела готовы были даже оказывать им помощь в поиске материала, чтобы установить контакты.
Поскольку мы, естественно, не могли определять, что из передаваемых журналистам материалов будет опубликовано, мы дополнительно основали фиктивные бюллетени ХДС и СДПГ, которые получили названия “Митте” и “СДПГ-Интерн”. Их сообщения составляли сотрудники X отдела, которые мастерски умели подражать стилю и манере письма отдельных политиков ФРГ. Для СвДП не было необходимости создавать фиктивный орган, поскольку там с нашей помощью возникла подлинная служба под названием “Х-Информационен”. Разнообразие идей наших сотрудников, естественно, ограничивалось критерием правдоподобного сообщения. Однако их деятельность обрела собственную динамику, которую едва ли можно было сдержать, и в свет порой выпускались вещи, которые выходили за рамки того, что должна себе позволять секретная служба. Так, например, я должен считать горькой иронией историю, что именно сотрудник X отдела, выдумавший и распространивший высказывания Ганса Мартина Шляйера, которые тот якобы сделал, когда его похитили, был одним из первых авторов разоблачений против своей же службы в бульварной прессе после 1989 года.
Отдел “психологической борьбы” боннского министерства обороны был отнюдь не единственным в борьбе против влияния ГДР, но он пользовался покровительством со стороны политических объединений и именитых политиков правого спектра и связанных с ними СМИ. Наряду с Герхардом Лёвенталем, с его телевизионной рубрикой, и периодическими изданиями газетного короля Акселя Шпрингера, которые вплоть до 80-х годов аббревиатуру ГДР продолжали печатать в кавычках, против социалистической Германии вел борьбу прежде всего иллюстрированный журнал “Квик”, главный редактор которого был нам знаком. Это был тот самый ван Нойхус, который с 1954 года до начала 60-х годов под псевдонимом Нанте работал в качестве агента на нас и, сверх того, был двойным агентом западногерманской разведки. Несмотря на неписаный закон никогда не выдавать агента — даже в том случае, если он с незапамятных времен перестал быть активным, — я все же в конце концов дал согласие на то, чтобы журналу “Штерн” была выдана квитанция с подписью Нойхуса, опираясь на которую гамбургский журнал мог предъявить ему аргументированное обвинение в шпионаже. Мне и сейчас сделанный мною тогда шаг кажется несколько проблематичным, так как он граничит с нарушением доверия, но тогда мне это представлялось необходимым, чтобы заткнуть рот Нойхусу. В своем листке он непрестанно нападал на “восточные договоры”, и мы даже начали опасаться, что они могут быть торпедированы.
Примечательно, что после своего разоблачения “Штерн” должен был в течение многих лет вести судебный процесс против Нойхуса и его издательства, который он выиграл только потому, что Нойхус не смог доказать, что он не шпион. Истина в юридическом смысле сама по себе, в таком случае мало что значит. То, что ван Нойхус после объединения выступал в специально созданных для новых федеральных земель бульварных газетенках в качестве эксперта по делам Штази и нашей разведки, можно считать только анекдотом на полях этой грязной истории…
Менее успешными, чем разоблачение Нойхуса, были наши усилия, целенаправленно распространяя смесь фактов и слухов, нанести ущерб таким политикам, как Франц-Йозеф Штраус, Альфред Дрегтер или Вернер Маркс. Штраус для подобных уловок был слишком крупной рыбой. Мы ничего не могли добиться, упрекая его в коррумпированности. А в других случаях затраты не стоили результата, так как, несмотря на кратковременное возмущение, они равнялись нулю. Мы должны были извлечь для себя урок: скандалы и скандальчики вокруг политиков, так же как и частная жизнь футболистов или актеров, были повседневной пищей бульварной прессы: сегодня у всех на устах, а завтра забыты.
По-другому обстояло дело с нашими акциями против бывших нацистов и с усилиями по поддержке движения за мир. Как я говорил, мы пытались, осторожно дозируя воздействие, прибрать к рукам западное движение за мир, не вступая при этом в открытые конфликты с собственным политическим руководством. В мероприятиях против старых нацистов подобных опасений у нас не было.
Уже в первые послевоенные годы многие чиновники гитлеровского рейха в Федеративной республике в период канцлерства Аденауэра оказались на службе и достигли высоких чинов, и так было на всех уровнях в партиях, армии, юстиции, государственном аппарате, а также в секретных службах. При этом в большинстве случаев речь шла не о так называемых мелких попутчиках. Статс-секретарь Аденауэра Глобке мог с полной уверенностью считаться символической фигурой в кругу подобных персон.
Под руководством профессора Альберта Нордена, пережившего “третий рейх” в США, мы организовали в 50-е годы в ГДР пресс-конференции, на которых было раскрыто нацистское прошлое политиков и государственных чиновников Федеративной республики. Тогда, как и позже, подобные акции часто приносили желаемый эффект: министр Теодор Оберлендер и министр-президент Ганс Фильбингер вынуждены были уйти в отставку, Георгу Кизингеру и Генриху Любке пришлось признать, что они приукрасили свои биографии. Нам даже удалось в 1972 году заставить преждевременно подать в отставку тогдашнего президента федерального Ведомства по охране конституции Губерта Шрюбберса, напомнив о его прошлом в период “третьего рейха”, а это был человек, который, подобно Рейнгарду Гелену, вскормил многие поколения ведущих чиновников в Федеративной республике и так же, как и Гелен, был заметной фигурой в нацистском государстве.
Наша поддержка супругов Кларсфельд привела нас к очередному конфликту с контрразведкой министерства госбезопасности, так как они уже давно числились в списках нежелательных лиц, протестуя против антисемитизма в социалистических государствах. Моей службе удалось добиться для них разрешения на въезд и допуска к архивам. Тем самым на них, как и на каждого, кто вступал в контакт с нашей службой, в X отделе были заведены личные дела и присвоены псевдонимы, о чем они не имели ни малейшего представления. Всякий, кто имел хотя бы приблизительное представление о делопроизводстве в госбезопасности и в моей службе, согласится со мной, что смешно только на этом основании считать супругов Кларсфельд приверженцами ГДР, а тем более Штази.
Не менее болезненными для меня, чем попытка заклеймить таких искренних борцов за справедливость, как супруги Кларсфельд, в роли пособников Штази были все время повторяющиеся усилия приписать моей службе опасные интриги неонацистской окраски, которые стихийно вспыхивают то в старых, то в новых федеральных землях.
Совершенно очевидно, что одно дело — направить внимание общественности на источник коричневого образа мыслей и на ростки подобных действий и совсем другое — поддерживать и поощрять коричневую заразу. Я предоставляю самому читателю решить, мог ли именно я, сын еврея, быть как раз тем, кто допускал или инициировал осквернение еврейских кладбищ и другие позорные неонацистские действия. Чтобы вырвать из памяти 40 лет существования ГДР как государства, антифашизм в нем обычно приписывается только указаниям сверху и искаженно изображается таким образом, чтобы поставить на одну доску злодеяния нацистов и те противоправные дела, которые имели место в ГДР.
При этом я должен сказать, что историю ГДР невозможно объяснить насаждаемым сверху антифашизмом и всеобщим тупым послушанием. Подобные логические конструкции совершенно упускают из виду ту вдохновенную мечту о новом, лучшем и более справедливом общественном строе, как это нам тогда действительно представлялось. Пусть наше политическое руководство тогда слишком поспешно и поголовно освободило всех граждан республики от причастности к вине “третьего рейха”, а наследие коричневых лет целиком возложило на Федеративную республику, все же остается истиной, что в ГДР существовала подлинная и искренняя вера в действительно новое начало.
Я очень хорошо припоминаю озабоченность отца тем, что за текущими делами будет предана забвению вина немецкого народа. Движимый этим беспокойством, он написал драму “Что человек посеет”, а также сценарий для студии ДЕФА “Совет богов”, в котором шла речь о зловещем союзе военных преступников с современной крупной индустрией.
Даже в последние годы существования ГДР, когда антифашистские заверения стали зачастую словесной шелухой, антифашизм все еще жил в искусстве, в высшей школе и университетах и не в последнюю очередь в диссидентских кружках. Эти люди и тогда еще были убеждены в том, что в ГДР можно создать лучшую немецкую альтернативу. Их трагедией было то, что они стали жертвой все резче проступавшего противоречия между их социалистическими идеалами и реальной социалистической действительностью.