аже после полного разгрома в заливе Кочинос ЦРУ все еще поддерживало контакты с главными боссами мафии, такими как Сэм Джанкана из Чикаго, которые должны были устранить Кастро, а Кеннеди считал это убийство приоритетным заданием тогдашнего директора ЦРУ Ричарда Хелмса. План этот рассматривался совместно советниками президента из Госдепартамента и ЦРУ, а общее руководство осуществлял, по-видимому, Роберт Кеннеди. Убийство Кастро, или по меньшей мере его свержение, планировалось непременно на октябрь 1962 года.
Мои партнеры по переговорам принадлежали к “барбудос” — бородачам, которые проделали марш в Сьерра-Маэстра и участвовали в боях в горах. Брат Фиделя Кастро Рауль, тогдашний министр внутренних дел Рамиро Вальдес и шеф разведки Мануэль Пинейро были каждый по-своему своеобразными и яркими личностями.
Рамиро Вальдес мало походил на государственного мужа — скорее на легкомысленного сорвиголову. Я вспоминаю одну лихую поездку в огромном кадиллаке, когда он сидел за рулем и непринужденно со мной болтал, проскакивая на перекрестках на красный свет. Он интересовался всем в нашей работе, но более всего нашими возможностями помочь его службе техническими средствами. Его письменный стол был завален каталогами и специальными журналами, которые сообщали о новейших достижениях в технике подслушивания, о дистанционном управлении и мощных микрофонах, о миниатюрных передатчиках и тому подобном. Его вера в технику и неисчерпаемые финансовые возможности ГДР были безграничны, и велико же было его разочарование, когда я осторожно объяснил ему, что третьим партнером в переговорах, касающихся его экстравагантных желаний, был Советский Союз. Наши переговоры вскоре зашли в тупик.
О советских советниках Вальдес не упомянул ни единым словом, как будто их и вовсе не существовало. Я тоже никогда не видел их на наших общих встречах. Если бы я захотел увидеться с одним советским представителем, который был мне назван в Москве, то должен был бы с соблюдением всех правил конспирации “отвязаться” от приставленного к нам кубинца. Лишь в последующие годы с этим стало иначе.
Коммунистическая партия была тогда еще в стадии становления, и во многих местах мы имели дело с различными ее предшественниками. В поездках по стране я постоянно старался расширить свои представления о ней, полученные в Гаване. И противоречия, и критику нельзя было не заметить. Когда я потом разговаривал с Раулем Кастро или Рамиро Вальдесом, то вскоре заметил, что наш постоянный сопровождающий передавал им каждое слово, которым мы перемолвились с каким-нибудь третьим лицом. В большинстве случаев они выражали свое мнение настолько прямо и без стеснения, что на них нельзя было серьезно обижаться.
Команданте Пинейро, которого из-за его рыжей бороды называли Барба Роха, хотя и был женат на американке, по-английски говорил не лучше меня. Тем не менее понимали мы друг друга превосходно. Он никогда не смущался шуток и, задавая свои хитрые вопросы, всегда узнавал то, что хотел узнать. Со свойственным ему юмором и небрежностью он в какой-то оригинальной и малопочтительной форме говорил и о Фиделе Кастро, и об освободительной борьбе, стилизованной чуть ли не под легенду.
Несколько лет спустя я узнал от него, почему Че Гевара как партизан в 1966 году ушел в Боливию. Для моего брата Конрада и для меня, как и для многих на Востоке и на Западе, Че после его убийства в 1967-м стал кумиром. Конечно, уступка Советского Союза, снявшего свои ракеты, чтобы покончить с кубинским кризисом, глубоко разочаровала его, к этому еще присоединялась иллюзия, что с горсткой отважных бойцов он сможет повторить в Боливии то, что удалось сделать на Кубе. Но при этом он упустил из виду различие между освободительной решимостью кубинцев и задавленностью и разобщенностью боливийцев. Лишь тогда я подумал о том, что во время своего первого приезда на Кубу в январе 1965 года я никогда не видел Че и даже ни разу не слышал его имени. Я припоминаю, что в те дни на Кубе видел Тамару Бунке, молодую женщину из ГДР, которая позже погибла вместе с Че Геварой в Боливии. Мой брат Конрад долго вынашивал замысел сделать фильм о Тамаре Бунке.
По сравнению с Вальдесом и Пинейро Рауль Кастро выглядел гораздо более рассудительным и государственным человеком. На каждой встрече с ним я убеждался в его авторитете и качествах руководителя. От других команданте он отличался не только узкими усами, но больше всего тем, что на него можно было положиться: он всегда соблюдал назначенное время. Его земляки подтрунивали над его пунктуальностью, а Фидель называл его пруссаком среди кубинцев. В изгнании в Мексике он самым основательным образом занимался марксистской теорией, теорией военного дела и изучал опыт других революционных движений. В отличие от своих более эмоциональных коллег, он не дистанцировался подчеркнуто от Советского Союза и не обнаруживал своего разочарования в нем. Хотя служба разведки не входила в его компетенцию, он всегда во время моих визитов находил время поговорить со мной. Так же было и в мое пребывание на Кубе в 1985 году, когда я возвращался из Никарагуа.
Министр внутренних дел Никарагуа Томас Борхе пригласил меня в Манагуа на шестую годовщину сандинистской революции. На меня произвела очень яркое впечатление мощная манифестация в центре этого города, который был почти полностью разрушен землетрясением. Многие участники манифестации проделали многочасовой пеший марш из-за острой нехватки бензина, однако они были исполнены энтузиазма и желания приветствовать своих команданте.
Как и на Кубе в 60-е годы, в Никарагуа создавалось впечатление, что народ почти единодушно поддерживал революцию. За годы, прошедшие со времени падения Сомосы, сандиннсты — при всей их своеобразной мешанине социал-демократических, социалистических, христианских, буржуазно-гуманистических и марксистских идей — сумели самоопределиться. А еще среда сандинистов чуть ли не каждый был писателем, а то и поэтом. Томас Борхе в этом не был исключением. Он был блистателен в интеллектуальных дебатах и непобедим в состязаниях по плаванию в живописной лагуне Хилоа.
Борхе дал мне аналитическое представление о своем министерстве и представил план на тот вполне вероятный случай, если США осуществят интервенцию в страну. Места на побережье океана, пригодные для высадки, денно и нощно охранялись, как и все жизненно важные объекты. Так же как и на Кубе, везде чувствовалась готовность пожертвовать своей жизнью. Я нигде не слышал в Никарагуа жалоб и стенаний.
Каждый знал, что второй пробы сил между СССР и США на латиноамериканской земле не будет. С другой стороны, США, правда, могли оказывать на Никарагуа экономическое, политическое, военное давление, но не могли подвергнуть ее международной изоляции, как Кубу. Сандинисты весьма искусно использовали свою принадлежность к Социнтерну и свои хорошие связи с германской социал-демократией. С их эклектическим социализмом a la Sandinista они не подвергались опасности быть заклейменными как подручные Москвы. Кроме того, Никарагуа, несмотря на Все пограничные инциденты, которые большей частью провоцировались отрядами наемников контрас, имели хорошие отношения с соседними государствами — Гватемалой на севере и Коста-Рикой на юге. Беспрерывные перемещения в разных направлениях сельскохозяйственных рабочих, торговцев, ремесленников, мелких предпринимателей создавали в этой части Латинской Америки свою атмосферу доверительности, и сандинисты в случае необходимости могли опереться на эти связи.
Некоторая беззаботность никарагуанцев в вопросах безопасности особенно порицалась кубинцами. Долгое время надежным в Никарагуа считался всякий, кто принимал участие в вооруженной борьбе. По собственному опыту могу только сказать, что в общении со мной правила конспирации соблюдались настолько неукоснительно, что все серьезные разговоры велись исключительно вне помещений.
Наша скромная помощь заключалась в том, что в ГДР мы обучали никарагуанцев охране членов руководства и поставляли технические средства. Оснащение никарагуанской службы безопасности было совершенно неудовлетворительным и состояло из пожертвований социалистических стран. Но, в отличие от большинства африканских служб, нам с гордостью представили безупречно чистые и в полной сохранности приборы.
Больше, чем контрас, даже больше, чем ужасный призрак вторжения американских войск, сандинистское правительство мучили последствия разрухи в экономике. В Манагуа с благодарностью принимали помощь социалистических стран, но достаточно было взглянуть на пустые магазины, чтобы понять, что эта экономическая помощь не давала даже эффекта пресловутой капли на раскаленном камне. Экономическая блокада, которую успешно проводили США, доводила существование населения до крайней нищеты.
После моего посещения Манагуа Рауль Кастро спросил меня, не показалось ли мне, что поведение США в отношении Никарагуа напоминает чилийский сценарий 1973 года. И он был прав. Финансовая поддержка со стороны США оппозиционной газеты Виолетты Чаморро “Ла Пренса” отчетливо напоминала метод, практиковавшийся в свое время с наиболее значительной ежедневной газетой Чили “Эль Меркурио”. Наряду со щедрым финансированием оппозиции ЦРУ сделало в свое время в Чили ставку на обострение и без того тяжелых проблем экономики и снабжения, чтобы свергнуть Сальвадора Альенде, избрание которого оно, к своей величайшей досаде, не могло предотвратить. На транснациональные корпорации оказывалось давление, и нити из-за кулис тянул Джон Маккоун, прежний директор ЦРУ, который сидел в Наблюдательном совете ИТТ, тогда как государственная телефонная компания Чили была ее дочерним предприятием.
Поскольку это массированное давление все еще не оказывало желаемого результата, ЦРУ было вынуждено прибегнуть к последнему средству — генеральскому путчу. Но так как верховный командующий генерал Рене Шнейдер недвусмысленно отказывался от всех планов переворота, еще до сентября 1973 года он был устранен первым. Трагическим заблуждением Альенде было то, что он слишком долго считал, что чилийская армия, в которой существовали глубокие традиции приверженности демократии и правопорядку, никогда не выступит против демократического парламента и демократически избранного правительства. Об угрозе военного путча моя служба как раз весной 1973 года предостерегала Альенде и лидера чилийской компартии Луиса Корвалана. Наша информация исходила от западногерманской разведки и была вполне однозначной, поскольку эта служба имела в Чили разветвленную агентурную сеть и ясное представление о намерениях путчистов.