Проскочив по просёлочной дороге ещё несколько километров, мы въехали в Гусевку. Вернее, самой деревни уже давно не было и в помине. А те несколько покосившихся и почерневших от времени, крытых полусгнившей дранкой бревенчатых строений непонятного назначения с провалившимися крышами, назвать можно было, скорее, развалинами какого-то затерянного в лесах хутора, нежели деревней. Сильно разросшаяся бузина и непроходимые дебри малины в человеческий рост вплотную обступили еле угадывающуюся среди исполинских листьев подорожника дорогу. Поверх всего этого буйства дикой природы то там то сям виднелись наполовину разрушенные печальные остовы печных труб, покрытые толстым слоем жирной сажи, а одичавшие яблони грустно покачивались между ними на ветру, издавая при этом поистине кладбищенские стоны. Вот такая жуткая картинка нарисовалась на втором этапе нашего трудного пути. Мы в растерянности остановились посреди дороги, не представляя даже примерно, с чего начать. Пришлось начать по старинке, как говаривали ещё наши предки, — «от печки».
При ближайшем изучении окрестностей стало понятно, что не так давно эта старая деревня стала объектом варварского разграбления со стороны так называемых чёрных копателей. Немногие чудом уцелевшие под натиском времени стены зияли свежепробитыми дырами, с торчащими во все стороны кусками дранки. Из печей были выворочены изрядные фрагменты кладки, фундаменты везде грубо разворочены. Кое-где, правда, сохранились небольшие элементы дивной красоты печных изразцов явно старинной, ещё дореволюционной работы. Повсюду в бесчисленном количестве были разбросаны старые чугунки с облупившейся эмалью и без, груды битого стекла блестели в зарослях крапивы точно копи царя Соломона. Вволю набродившись посреди всего этого строительного мусора и уже не чуя под собой ног, мы, наконец, выбрались на обочину дороги и в полном отчаянии завалились в траву.
— Найти в этом хаосе что-либо определённое можно только чудом, — вздохнул Суходольский и в сердцах пнул изрядный ком земли, случайно подвернувшийся ему под ногу. Ком подлетел в воздух, мягко шлёпнулся на дорогу и покатился под уклон, оставляя за собой дорожку из каких-то блестящих предметов. Мы подскочили, как ужаленные, и бросились следом. На песке, отливая на солнце серебром, как ни в чём ни бывало мирно лежали три монеты.
— Вот тебе и чудо, — приговаривала я, с усердием стирая глину с серебряных рублёвых монет 1924 года выпуска.
— Суходольский, свяжись по «Росе» с генералом. Доложи обстановку. Заодно узнай, как там себя ведут наши немцы. Не собираются ли на экскурсию в Смоленск.
Но не успел Мишка взять из машины спутниковый телефон, как раздался зуммер вызова.
Несколько минут мой напарник слушал с вытянутым, как, во всяком случае, показалось мне, лицом. Потом буркнул что-то вроде «есть», точнее я не расслышала, занятая заменой аккумуляторов в металлодетекторе, и отключился.
— Наташка, есть новости. Наши немцы сегодня примерно в 16.00 внезапно оторвались от наружного наблюдения. На данный момент их местонахождение неизвестно и устанавливается. Кроме того, пришёл ответ на наш запрос в ГИБДД. Так вот: автоматизированная система видеонаблюдения «Рапира», расположенная на Минском шоссе в трёх километрах от Дорогобужской развязки, зафиксировала машину наших гостей дважды, в 09.23 и в 12.15 часов тридцатого июля сего года.
— Значит, так. Насколько я помню, в Дорогобужском управлении внутренних дел мы были где-то в районе тринадцати часов. Помнишь, их начальства на месте не оказалось? Их ещё всех дёрнули на какой-то выезд. Поэтому мы с тобой прибыли к особняку Шварца не раньше четырнадцати. А по заключению экспертизы, смерть господина Шварца наступила между десятью и одиннадцатью часами дня. Получается, что камера зафиксировала машину немцев примерно за полчаса до того, как произошло убийство. Значит, визит ему нанесли всё-таки они. Непонятно только, что они делали в доме покойника ещё около часа. От развязки с камерой до дома Шварца езды всего минут пятнадцать, от силы двадцать. А признаков тщательного обыска на месте не было. Значит, убитому задали ему всего один или два вопроса, быстро получили ответ, и, скорее всего, забрав что-то, убрали его как ненужного свидетеля и свалили восвояси.
— Да, жидковат внучок оказался супротив своего деда. Следов побоев или пыток на теле обнаружено не было. Значит, всё, что знал, выложил сразу и добровольно, не кочевряжился, — поморщился Суходольский, презрительно скривив губы.
— Ну, тут выводы делать пока ещё рано, мы ведь многого не знаем. Вполне возможно, встреча эта была оговорена заранее и передача немцам того, зачем они прибыли, могла быть, например, инспирирована волей самого деда Шварца. Может, они записку какую от него притаранили или другой какой памятный знак, перстенёк там любимого дедушки или что-либо в этом роде.
— А убивать-то его тогда зачем? — пожал плечами Суходольский.
— А вот этого мы пока с тобой не знаем, но выясним обязательно. Вообще-то, и здесь вариантов, как ты понимаешь, тоже может быть масса. Я лично склоняюсь к мнению, что для того, чтобы добраться до сокровищ, им недоставало совсем немного. Какого-то последнего штриха, понимаешь, завершающего фрагмента мозаики. И тот факт, что Шварц младший им стал больше не нужен, красноречиво свидетельствует — своё они получили. А раз так, то на их месте я быстренько обрубила бы все хвосты, включая, кстати, и нашу «наружку», и аллюром помчалась к заветному тайнику с золотом. Это, милый мой, азбука. Хотя всё могло быть и гораздо прозаичнее. Например, долю Шварц попросил слишком большую, они не согласились, а он пригрозил заложить всю их шайку-лейку кому следует, то бишь нам. А им это, как ты догадываешься, совсем не понравилось. Но, повторюсь, чует моё сердце, что они по привычке зачистили хвосты, и всего делов. Кстати, это обычная методика работы немецких диверсионных групп ещё со времён Второй мировой. Ладно, как я понимаю, наши гости заграничные скоро сюда пожалуют. Вот мы их на развалинах этой самой, как бы несуществующей Гусевки, и встретим. Мимо нас они точно не проедут. Как говорилось в известном кинофильме? Правильно — «место встречи изменить нельзя».
Смоленская область, август 1941
— Стой, кто идёт? — окрик раздался внезапно и настолько близко, что Гудков невольно вздрогнул, а Леночка от неожиданности даже вскрикнула.
— Свои, — майор поднял глаза и с облегчением увидел перед собой двух лейтенантов в заляпанном глиной с головы до ног обмундировании. На настороженных лицах — многодневная щетина. Автоматы, правда, немецкие, но это, скорее, плюс, нежели минус: потому как, вероятнее всего, добыты в бою. И самую малость расслабившись, повторил:
— Мы-то свои, а вот вы кто такие будете?
— Вы, товарищ майор, сначала свои документы покажите, а потом уже вопросы задавать будете, — нервно выкрикнул один из лейтенантов, длинный как жердь, одни глаза горят на исхудалом лице, да кадык на давно небритой тощей шее прыгает вверх-вниз.
— Начальник НКВД Смоленска, майор Гудков Сергей Владимирович, — спокойно представился Гудков. — А документы? Это можно, — майор посильнее опёрся на хрупкое Леночкино плечо и полез во внутренний карман кителя. И тотчас почувствовал, как напряглись лейтенанты. Медленно достал пачку бумаг, протянул ближайшему:
— Кто же вас так напугал, ребятки? Неужели немцы? Или от природы пугливые такие? Хотя нет. Вижу, автоматы при вас немецкие. Значит, орлы, в бою взяли? Ну, мои документы в порядке? Теперь вы расскажите, кто такие будете? Куда направляетесь?
Тот, что постарше, закончил смотреть документы Гудкова, улыбнулся, как-то по-детски вздохнул с облегчением и, спохватившись, вернул документы, встал по стойке «смирно» и, кинув ладонь к фуражке, неожиданно громко, чётко поставленным командным голосом коротко доложил:
— Командир взвода 152 стрелковой дивизии лейтенант Ерошин. А это мой заместитель Донкин, — кивнул он на стоящего рядом нервного лейтенанта.
— Ну и где ваш личный состав, товарищи командиры? — Гудков тяжело опустился на траву и привалился спиной к шершавому стволу берёзы. — Откуда и куда путь держите?
— На Днепре мы оборону держали. Трое суток немцы нас крупным калибром и миномётами выковыривали, а потом танки переправили и давай утюжить. Мы слышим — с правого фланга тишина стоит, слева к вечеру тоже всё стихло. Послали связного, а он вернулся, говорит: нет дивизии. Ушла в неизвестном направлении, — скороговоркой, то и дело глотая слова и ежесекундно вытирая от пота шею, доложил Донкин. — Ну мы и решили…
— Тоже драпануть? — закончил с усмешкой Гудков.
— Ну зачем вы так, товарищ майор, у нас из всего взвода к тому времени пять человек осталось. Еле вырвались. Пока сюда вышли, ещё троих потеряли, — растерянно вставил Ерошин.
— Где потеряли? — нахмурился Гудков.
Ребята нехотя расступились, и майор сразу увидел три песочных холмика, неумело обложенных дёрном. Рядом всё ещё валялись перемазанные в земле две сапёрные лопатки.
— Вот что, братцы, я вам скажу. Из окружения нам с вами ещё топать и топать. Где наши войска, врать не буду, не знаю. Так что выходить будем строго на восток, другого пути всё равно нет. Так, братцы?
— Так-то оно так, товарищ майор, только далеко ли вы с такой раной уйдёте? В деревню вас надо в какую ближайшую, а то, неровен час, гангрена начнётся.
— Сколько километров смогу пройти, все мои, а в деревни соваться нам сейчас никак нельзя. Кругом немцы. Вы лучше носилки половчее соорудите, а то вон девка совсем с ног валится, столько километров меня, кабана такого, считай, на себе тащила.
— Это мы, товарищ майор, мигом организуем. Вот подхарчиться бы чем, а то трое суток ничего не ели, — Ерошин вопросительно посмотрел на Леночку.
— Сейчас, ребятки, я вас чем-нибудь накормлю, правда, у нас самих не богато, но совсем голодными не оставлю, — улыбнувшись, сразу засуетилась девушка, расстёгивая медицинскую сумку.