— Ну вот и славненько. Оставайтесь здесь, пока я не вернусь, — с этими словами я выскользнула из лазарета, плотно прикрыв за собой дверь.
Законсервированная полярная станция, октябрь 1999
…Костерок догорал, из котелка умопомрачительно пахло настоящей дальневосточной ухой, на равнину опустилось светлое покрывало тумана, и вот уже только снежные купола вдали излучали призрачный голубоватый свет. Белая полярная ночь окончательно вступила в свои права.
— Илья Тимофеевич, — спросил Егор, — а, может, вы нам всё-таки поведаете свою историю? Двадцать пять лет лагерей, это ведь, можно сказать, целая жизнь.
— Хорошим людям чего ж не поведать? Расскажу, — задумчиво произнёс рыбак, наливая в железную кружку водку из помятой солдатской фляжки. — Только кружка одна, уж не посетуйте, — проговорил он, пуская выпивку по кругу.
Выпили. Помолчали. Стало заметно холоднее. Егор встал и подбросил в костёр плавника. Пламя весело взметнулось вверх.
— Началась эта история в Смоленске, ещё в 1941 году. Я тогда совсем молодым лейтенантом был, командовал взводом НКВД. Мы городской вокзал удерживали, что в южной части города. Немец наступал, почитай, беспрерывно, не давая нам передышки. Восемь атак мы отбили, вокзал в руинах, от роты человек пятнадцать осталось. И вот на девятой контузило меня. Очнулся среди погибших товарищей, а кругом немцы. Отлежался до темноты, и потихоньку выбрался из города, и подался в леса. А на второй день мне повезло — на партизан наткнулся. Действовал в тех краях отряд, «Дед» назывался. Оклемался я только дней через десять. Командир наш, Харитоныч, в разведку меня определил. И вот пошли мы в поиск и на окраине города напоролись на головорезов из зондеркоманды СС. В общем, приняли бой. Трое нас было. Через несколько минут остался я опять один. Последний патрон не оставил, в фашистов выпустил. И спеленали они меня, как котёнка.
— Не успели застрелиться? — спросил Белосветский.
— Да нет. Жизни себя лишить — дело нехитрое. Задание я ещё одно секретное имел. Разведка эта так, для отвода глаз, была. Мы сами эту зондеркоманду искали. Так что не застрелиться, а живым к ним попасть — вот какая задача была. Дело в том, что примерно через неделю после того, как я в отряд попал, начальник мой непосредственный ещё по Смоленскому НКВД на отряд вышел, с медсестрой молоденькой и несколькими бойцами. Вообще-то, окруженцев тогда много к нам выходило. Так вот полковник этот, или майор НКВД, что тогда было одно и то же, поставил мне задачу: сдаться немцам и выдать «особо секретную информацию». «Мульку» — значит. Только попасть в плен следовало как бы случайно. Нужно было, чтобы немцы во что бы то ни стало в эту дезинформацию поверили. На допросах я выложил немцам всё, как было задумано, не сразу, конечно, покочевряжился несколько дней для правдоподобности. Хоть и хитрые они черти, но, как вскоре выяснилось, всё же поверили мне. А ещё через неделю отправили немцы меня под охраной на аэродром, в Берлин лететь. Вылетели, но самолёт наши зенитчики сбили. Совершили аварийную посадку на поле. Тут уж я не оплошал, вырубил лётчиков и дал дёру. Перешёл линию фронта и докладываю:
— Так, мол и так — задание выполнено. А в особом отделе спрашивают: «Какое задание?» Я доложил, как положено. Связались они с партизанским отрядом, а там понятия не имеют, о каком таком секретном задании я толкую. Я говорю: «Полковника спросите». A из отряда сообщают: «Погиб ваш полковник в ночном бою». Помутузили меня ещё маленько особисты и на заседание ОСО, или «тройки», бросили, так тогда военный трибунал назывался. Там приговор в течение двух минут — расстрел. Вывели на задний двор, конвой уже в шеренгу с винтовками на изготовку стоит, а тут генерал, не помню его фамилию, приехал. Посмотрел на это всё, а обстановка на фронте, сами знаете, какая была. В общем, приговор изменили и отправили меня в штрафбат.
— Ну ты, батя, даёшь, — проговорил Егор и протянул рыбаку кружку.
— А что? Всё нормально, всё правильно. Время, сынки, такое было. Иначе никак нельзя. Оказался я со своим штрафбатом под Волоколамском. Метель, холод, горячую жратву три дня не подвозили, оно и понятно, кто с нами, врагами народа, считаться будет. Впереди нас высотка, за высоткой деревня, и приказ — взять всё это хозяйство немедленно. Пошли в атаку, а на высотке одних пулемётов штук пять. Залегли, немец лупит очередями, да так, что головы не поднять. Ракеты в небо пускает, видно всё, как днём. А мы лежим на белом снегу в своих чёрных ватниках и подыхаем по очереди. Рядом со мной кореш залёг, Виталька Скороходов, бывший капитан. Шепчет мне на ухо, что, если сейчас не встанем и не пойдём в атаку, всем хана — перебьют, как зайцев. Я киваю, мол, согласен. А он мне: «Поднимаемся — на раз два». Встали мы и броском вперёд, оглянулся я уже на высоте, наши все, как один, в атаку бросились. Ворвались на высоту, сшибли немцев и, не останавливаясь, погнали их до деревни. На окраине до рукопашной дошло, вот тут меня в грудь и достала пуля немецкая.
— Вас должны были реабилитировать как искупившего свою вину кровью, — авторитетно заметил Белосветский.
— До этого дело, к сожалению, не дошло, — горько вздохнул Илья Тимофеевич, — упал я без сознания, а немец в контратаку пошёл и отбросил наш батальон на исходные. А я так и остался лежать на высоте, в трёх метрах от немецких траншей. От холода пришёл в себя, слышу совсем рядом немецкую речь. Ну, думаю, всё — отвоевался. А как представил себе, что опять у немцев в тылу оказался, меня аж в жар бросило. Теперь мне один путь — в расход. Наши второй раз ни за что не поверят, что не сам к немцам ушёл. Осмотрелся осторожно вокруг, гляжу: рядом Виталик лежит, ну, я вам рассказывал — капитан. Пощупал, а он холодный уже. Я ватник на нём расстегнул и документы забрал. Собрался с силами и пополз потихоньку, да только силы не рассчитал — потерял всё же сознание. Очнулся в избе деревенской, рядом бабка хлопочет. Оказалось, внучка её семилетняя поехала на дровнях в лес за хворостом и нашла меня. Я без сознания, снегом замело почти целиком, хорошо, что на лице снег растаял. Девочка меня откопала, растормошила, я на сани влез и опять вырубился. В общем, вылечила меня бабка. По счастью, немцев в деревне постоянных не было. А если заезжали, бабка с девочкой меня в сарае прятали. Когда уходил от них, бабка попросила:
— Обещай, если жив останешься, внученьку мою удочеришь. А то помру я, круглой сиротой ребёнок останется. А я ей скажу, что ты отец ей. Как тебя полностью величать-то?
Тогда-то, неожиданно для себя, я и назвался именем своего друга, который погиб у меня на глазах ещё в Смоленске. Там в июле 41-го такая «каша» была, что «похоронку» вряд ли кто на него послал. А документы свои от греха подальше решил я у бабки в сарае схоронить. Дал ей обещание позаботиться о внучке и двинул на восток. А вскоре перешёл линию фронта. Меня опять в особый отдел направили, только теперь я учёный стал. Проверили меня особисты, всё оказалось чисто, и вот так стал я лейтенантом Прохоровым Олегом Васильевичем. Потом воевал, дошёл до Берлина уже подполковником, командиром разведбата, полным кавалером орденов Славы.
— И что произошло? Узнал кто-то из бывших сослуживцев? — предположил Егор.
— Прямо в точку. Узнала меня 11 мая 1945 года в городе Берлине одна сволочь. Из особого отдела, и как вспомнил-то, гад? Арестовали меня и впаяли двадцать пять лет лагерей. Вот так-то.
— А девочку удочерили? — севшим от волнения голосом тихо спросил Белосветский.
— Да, обещание своё я выполнил. Списался с ней из лагерей. Она документы сама все оформила.
— А сейчас она где? — спросил Егор.
— Вышла замуж, во Владике живёт с мужем и двумя сыновьями. Я раз в год к ним в гости выбираюсь.
— Давай, батя, выпьем за тебя, — поднял кружку Егор, — выпало на твою долю немало. Но я искренне преклоняюсь перед вашим мужеством и стойкостью. А вы не делали попыток восстановить себя в правах? Ну, чтобы звание вернули, награды?
— Нет, не пытался. Столько лет прошло, к чему прошлое ворошить…
— Ладно, отец, закуривай, — протянул Егор старику сигареты, — а я пока на связь с судном выйду, а то время уже подошло.
— Чайка, Чайка, я — Остров, — начал вызывать судно Егор, но ответа не последовало. — Чайка, Чайка, я — Остров, приём. Странно, уснули они там, что ли? Белосветский, давай пулей, доскачи до берега, посмотри — судно-то, хоть на месте.
— Товарищ подполковник, туман сильный, видимость плохая, но, похоже, корабля на рейде нет. Навигационных огней не видно, — доложил вернувшийся через пятнадцать минут Белосветский.
— Вероятно, они ушли к мысу Песчаный, — предположил рыбак, — решили сами проверить брошенную полярную станцию. Или подобрать вас там. Вы на катере? Я слышал звук двигателя.
— Да, вытащили его на берег. Вот там, на песчаной отмели, — махнул рукой Белосветский.
— Тогда давайте я вас до Песчаного провожу, а то в таком тумане вы без меня своё судно ни за что не найдёте. Да и места там — гиблые. Недаром Волчьей заводью назвали.
— Если вас это несильно затруднит, то мы от помощи не откажемся.
— Тогда по коням.
Мыс Песчаный, борт «Академика Виноградова», октябрь, наши дни
…Едва дверь лазарета мягко закрылась за мной, я, скинув кроссовки, выглянула в коридор. Всё было чисто. Быстро миновав довольно длинный переход до капитанского мостика, я успокоила дыхание и, уже не таясь, зашла внутрь. Рядом со старшим помощником капитана сидел с автоматом на коленях террорист, который при моём появлении тут же вскочил как ужаленный. Но узрев направленный ему прямо в переносицу пистолет, быстро сел на место. Я подошла ближе и неожиданно нанесла бандиту удар рукояткой пистолета в голову. Оставив лежащее на полу тело на попечение старшего помощника, я кинулась в кают-компанию. На моё счастье, охранявший заложников бандит расслабленно сидел в кресле спиной к двери. Не останавливаясь, я молнией влетела в помещение и в прыжке опустила пистолет на бритый затылок террориста. Обведя взглядом застывшие от изумления лица членов экипажа корабля, я, тяжело дыша, одёрнула