Когда Мария отлучается, Ева вглядывается в убегающий ландшафт. Жизнь подчас удивительна, думает она, готовая приложить любые усилия, лишь бы у них с Джефом все получилось. Мысленно гадает, как будет выглядеть гостиница, в которой на сегодняшнюю ночь забронирован номер. Она еще никогда не проводила в гостинице всего одну ночь. Интересно, мужчина или женщина в бюро обслуживания? Ее немного озадачивает, постелют ли им в номере действительно чистое белье и не будет ли раковина в душевой забита волосами и так далее, но одновременно эта ситуация даже возбуждает ее. Мария возвращается, кряхтя открывает дверь, ведущую из другого вагона, — в ресторан на миг врывается грохот колес; глядя на Еву и надув губы, она демонстративно медленно застегивает молнию на джинсах; венгерский официант бесстыже наблюдает за ней. Ева, закрыв лицо руками, смотрит на Марию в щелку между пальцами.
— Но все равно, — говорит она чуть погодя, — не кажется ли тебе, что мы едем туда, как овцы на закланье?
— Ты балда! — взвизгивает Мария.
Они наклоняются друг к другу, касаются лбами, и плечи у них трясутся от смеха. Если бы Мария поцеловала меня сейчас, я не противилась бы, подумалось Еве.
До нужной станции доезжают они с получасовым опозданием, но особенно не огорчаются.
— Если семь недель мы не спали вместе и выдержали, полчаса нас не убьют, — говорит Мария, пожалуй чересчур громко.
Казарма и заказанная гостиница где-то на окраине города; хотя у Евы в сумке номер автобуса, который мог бы их туда довезти, они, неожиданно для самих себя, берут такси, стоящее перед вокзалом. У пожилого полного таксиста на правом виске свежий пластырь. Мария пытается говорить по-словацки, Ева опасается, не сочтет ли толстяк это насмешкой, но он реагирует весьма дружелюбно.
— Есть у вас там какие-нибудь словацкие песенки? — спрашивает Мария, кивая на радио. — Или скажу по-вашему: пиеснички? К примеру, группа «Элан»?
Ева укоряет Марию взглядом, тем не менее таксист охотно удовлетворяет ее просьбу. Подъезжая к казарме, все трое громко поют «Танцовщицу из Лучниц».
Они проходят через ворота в стене, обнесенной тремя рядами колючей проволоки. Стена недавно выбелена: она буквально светится, и в сухой траве под ней все еще видна известка. Столь же свежим, хотя и непрофессионально окрашенным, выглядит красно-белый шлагбаум; за ним открывается обширная заасфальтированная площадь со множеством стрелок, разных чисел и непонятных аббревиатур; посреди площади — комично маленький островок зелени, окаймленный красно-белым бордюрным камнем. Что-то типа государственной границы или аэродрома, думает Ева. На крыше ближайшего здания транспарант со знакомым лозунгом, призывающим к строительству и защите социалистической родины, — по-словацки он звучит непривычно, почти пародийно. Из низкого в форме куба строения выходит молодой солдат, вероятно дежурный, и неуверенно направляется прямо к ним; в руке он держит замусоленную школьную тетрадь и самописку. На униформе у него толстые красные шнуры, концы которых украшены золотыми гильзами, — хотя Ева и понимает, что сей наряд не выражает его личного вкуса, однако не может сдержать сочувственной улыбки. Солдат смущается еще больше. Шнуры какие-то смешные, думает Ева. Эстетика примитивных племен. Мария сообщает дежурному фамилию и звание Карела и Джефа, он отмечает это в тетради; потом указывает, где им подождать.
— Ему бы работать официантом, — шепчет Ева Марии. — За это время пришлось бы принять не один заказ.
Они смеются, но не так раскованно, как в поезде или в такси. Помещение для посетителей квадратной формы, по его периметру равномерно расставлены деревянные скамьи и столы. Хотя они не коснулись ни одного выключателя, на потолке с характерным жужжанием загорается лампочка. Еве кажется странным, что, кроме них, здесь никого нет. Субботний день — разве остальных солдат никто не навещает? Она осторожно осматривается: слева маленькое окошко, выходящее в дежурку, что-то вроде раздаточного окна в школьной столовой, только оно, судя по всему, не открывается. Солдат со шнурами и еще один, повыше, откровенно рассматривают их — за стеклом молоденький дежурный выглядит более самоуверенно, чем во дворе. Он что-то нашептывает сослуживцу (Ева замечает, что у него сломан передний зуб) и наконец звонит по телефону. Мария зябко поглаживает предплечья и глазами ищет какой-нибудь источник тепла: высоко на фасадной стене замечает электрический рефлектор, шнур которого ведет в дежурку.
— Давай скажем, чтобы включили? — шепчет она.
Как только она, понизив голос, произносит это, раздается тихое ворчание, и черная спираль рефлектора медленно разгорается. Мария поворачивается к окошку и показывает солдатам поднятый большой палец.
Через час в маленьком помещении становится слишком жарко: Ева и Мария уже давно сняли свитера, но даже оставшись в одних хлопчатобумажных майках (конечно, им показалось, что именно этого и добивались солдаты), обливаются потом. Ева замечает голубое отражение маячка «скорой помощи», подъезжающей к воротам; сирена выключена. Солдат, что повыше, идет поднять шлагбаум, и карета въезжает внутрь.
До сих пор им никто не сказал, почему приходится так долго ждать. Трижды они спрашивали дежурного, действительно ли он пригласил Карела и Джефа, и тот оба раза утвердительно кивал.
— Но почему их нет?
— Не знаю.
Они в полной растерянности. Оба солдата избегают их взглядов. Когда они потребовали вызвать к ним начальника, то получили ответ, что это невозможно. Еву охватывает бессилие. Мария раздраженно встает, снова стучит в окно и кивает на рефлектор. Жестом просит выдернуть шнур из штепселя. Солдаты выключают рефлектор.
— Хотя бы так, — говорит Мария.
В помещение заходит пожилой, с проседью военный и окидывает их равнодушным взглядом.
— Добрый день, — вскакивает Ева. — Мы приехали в гости, но никак не можем дождаться.
Военный, ничего не ответив, уходит. Мария разводит руками.
— Я свихнусь, ей-богу!
Смеркается, на дворе казармы загораются фонари, на асфальт падает желто-оранжевый свет. Поездка нам, видимо, не задалась, думает Ева.
После двадцати минут нетерпеливого хождения по гостевой комнате и выглядывания в окно они видят, как от казарменных строений подъезжает белый «жигуленок» и из него выходят двое военных — по петлицам и лампасам на брюках Ева определяет, что это, вероятно, офицеры. Дежурный и второй солдат тотчас выбегают во двор, отдают честь. Один офицер что-то говорит. Все четверо стоят к девушкам спиной. Это случайно или умышленно? — пытается определить Ева. В ней растет смутное опасение, но она не хочет высказать его вслух. Вместо нее это делает Мария.
— Черт возьми, что здесь творится?
Ева слегка корит ее: зачем паниковать зря? Поддавшись тревоге, они и вовсе утратят самообладание. Мария, надев свитер и короткую кожаную куртку, выходит. Ева, вздохнув, следует за ней.
— Простите, — кричит Мария военным, — вы можете уделить нам минуту?
Ева привычно ожидает какого-нибудь двусмысленного ответа или по крайней мере многозначительной улыбки, но им достается лишь один озадаченный взгляд. Что-то действительно произошло. Голос Марии заметно теряет уверенность: она повторяет военным оба имени и фамилии и умоляюще складывает руки.
— Может кто-нибудь наконец позвать их?
Это наконец звучит скорее отчаянно, чем укоризненно. Один из офицеров хочет что-то сказать, но прежде чем успевает это сделать, к воротам подъезжает похоронная машина. Мария хватает Еву за руку. Второй офицер наклоняется к окошку водителя, дежурный поднимает шлагбаум. Черная похоронная машина въезжает внутрь, военные уступают ей дорогу, и она исчезает где-то между зданиями; звук мотора постепенно затихает.
— Что случилось? — восклицает Мария.
— В чем дело? — проговаривает Ева.
Она старается, чтобы хоть голос ее звучал спокойно — будто спокойные слова могут предотвратить удары судьбы.
— Мне страшно, — бормочет Мария. — Боже, как мне страшно!
Ева стискивает ей руку. Все четверо военных снова отводят глаза в сторону или смотрят вниз.
— Скажите нам хоть что-нибудь! — кричит Мария.
Никакого ответа. Они в отчаянии обнимают друг друга. Происходит что-то страшное, непоправимое. У Евы мгновенно в голове возникает картина: они с Джефом ждут в метро, вид у Джефа озабоченный, в тоннеле слышен приближающийся поезд. Мария громко всхлипывает. Только бы не Джеф, думает Ева. Ей стыдно, но потом она повторяет свое желание еще более страстно: — Господи Боже, только бы не Джеф!
Вдруг она видит бегущую по площади фигуру — это Джеф. Мария еще не заметила его. Ева впервые в жизни видит Джефа плачущим. Она знает, что это значит, но вместе с тем чувствует огромное, виноватое счастье. Камуфляжные штаны Джефа невообразимо заляпаны (настоящую причину огромных темных пятен Ева осознает лишь впоследствии). Она с радостью бросилась бы Джефу на шею, но тут же понимает, что прежде всего он должен обнять Марию.
Джеф
Падает тяжелый, мокрый снег, налипающий на подметки военных полуботинок; на нем тонкие носки, и приходится иногда притоптывать ногами и шевелить пальцами, чтобы немного согреться. Он опасается встречи с Марией и Себастьяном, которые, слава богу, ждут на парковке в машине родителей. Лучше об этом не думать. Остальные одноклассники сбились в небольшие группки; на некоторых ребятах костюмы, которые они надевали на уроки танцев. До Одиннадцати остается пятнадцать минут, в зале все время проходит одна церемония за другой — последнему покойнику было семьдесят шесть. Карелу двадцать пять. Джеф нервозно топчется на одном месте, под подметками появляется голый асфальт, белые контуры следов быстро намокают. Карел уже никаких следов на снегу не оставит. Все, о чем ты мечтал, теперь угасает, — написано на траурном извещении. На его вкус, это несколько патетично, но, по сути, точно. Все бесповоротно, непоправимо кончилось, какие уж тут ложные утешения. Это подлинная трагедия, он уже ничего в жизни не совершит. Немыслимый ужас. Джеф пытается определить, зашипит ли снежинка, когда ее поглотит вечный огонь, но он ничего не слышит, несмотря на то что стоит очень близко. Он осознает неуместность своего поведения и снова поворачивается к Еве и Тому. Ева тихо плачет, Том кусает губы. Джеф чувствует сейчас скорее злость, чем жалость. Он слишком продрог, слишком устал. Он ехал из Словакии девять часов, всю ночь не спал. Больше не может про это думать! Кроме того, не они, он был там, при катастрофе. Он сойдет с ума,