В конце концов клан решил жить по принципу «ты — мне, я — тебе». Нас не так уж много; усвоить, кому что нужно, не составляло большого труда. Напомнить человеку об оказанной ему услуге или о том, что ты сам перед ним в долгу, — тоже. Это, конечно, затрудняло торговлю с чужаками, но мы и не хотели с ними торговать.
К тому же поначалу, когда умерло сразу много народу, большого дефицита не было. Я имею в виду дефицита материальных вещей. Раньше я не представлял, сколько люди тратят на то, что невозможно пощупать руками. Телефонные звонки, Интернет, развлечения. Развлечения, надо же! Дорогостоящий способ убить время. Вся эта ерунда исчезла навсегда. Но при большом желании ее было чем заменить. Настоящими вещами, имеющими материальное воплощение.
Даже еды сперва хватало. До поры до времени. Как предрекал Вашинг, скоро всему придет конец.
Дефицитное в нашем клане старались распределять честно и поровну. Найденной едой делились. Тех, кого такая система не устраивала, на Площади никто не удерживал.
Может, мы стали коммунистами? Не знаю. Только у нас не ограничивали ничью свободу, никого не ущемляли. Просто заботились друг о друге.
И вот теперь я смотрю на импровизированный гриль: над помойным ведром жарятся выпотрошенные крысы. Над ними вывеска: «ГОРОДСКИЕ МИНИ-КРОЛИКИ. СВЕЖИЕ. ПОЙМАНЫ СЕГОДНЯ УТРОМ! ЧЕТЫРЕ ДОЛЛАРА».
Доллары.
Пахнет вкусно. Я не ел сто лет, вчерашний шоколадный батончик не в счет; желудок корчится и завывает. Моим ребятам не лучше.
— Гм, есть у кого-нибудь деньги? — спрашиваю я.
Вид у всех унылый — деньги мы не используем больше года. Роемся в карманах. Наконец Пифия извлекает мятую двадцатку.
— Пять крыс, пожалуйста, — с ослепительной улыбкой просит она.
Продавец, блондин с сумасшедшими глазами, смотрит на деньги.
— А штамп где? — возмущается он. Потом добавляет, увидев наши непонимающие лица: — А, новенькие. Топайте в билетные кассы, мне некогда.
Он переключается на другого покупателя, который протягивает ему такую же, как у нас, банкноту.
Плетемся в здание вокзала.
За бронзовыми дверями — длинный мраморный пандус, шириной метров пятнадцать. На нас обрушиваются клубы горячего едкого пара. Откуда-то слышен грохот двигателей.
— Дизель, — говорит Умник. — Дизеля не взрываются.
Толпа слоняющихся без дела людей, на удивление спокойных. Никакой привычной настороженности. На нас никто не обращает внимания, словно незнакомцы тут — дело обычное. Мы будто гуляем по улицам прошлого. Я отвык от плотного людского потока, приходится уворачиваться. Руку держу на мече.
— Подрочу за десять баксов. — На меня вдруг налетает девушка.
Я теряю дар речи. Лицо у девушки круглое, приятное. Глаза подведены темно-синим, волосы ярко-розовые. От нее разит духами.
— Или мой парень тебя обслужит, — наступает она.
Молча мотаю головой, стряхиваю с себя ее руки.
— Или мы вместе. Или он — не мой парень. Или он может наблюдать. Мы что хочешь сделаем.
Отталкиваю ее, и мы идем дальше. Вообще-то я пробормотал: «Нет, спасибо», — будто мне пончик предложили. Вид у моих ребят тоже ошарашенный. Мы уже забыли, что за деньги можно купить и это. Иногда деньги — как невидимая когтистая лапа, которая хватает тебя за шиворот и заставляет делать что-то против твоей воли. А иногда ты сам управляешь невидимой лапой и заставляешь других делать что-то против их воли.
Эта девушка здесь не одна — по всему пандусу молодые люди обоих полов пристают к клиентам, прячут полученные деньги.
Спускаемся ниже.
И попадаем в широкий мраморный зал с потолками головокружительной высоты. В огромных люстрах — лампочки, и они светят. По бокам пыхтит с десяток больших дизельных генераторов, каждый размером с машину. «Двадцать пять тыщ», — шепчет Умник. То есть каждый генератор выдает двадцать пять тысяч ватт. Один такой агрегат мощнее всех генераторов нашего клана, вместе взятых. Возле каждого — вооруженная охрана. Ребята в камуфляже, все как на подбор бритоголовые и очень напоминают силовиков прежних времен. Давненько я такого не видел. Камуфляж наводит на неприятные мысли о северных конфедератах.
Главный зал ожидания вокзала. Ступив в него, кажется, будто вновь очутился на улице. Отчасти — благодаря бесконечному, высотой метров тридцать, потолку, выкрашенному в цвет голубого вечернего неба и усыпанному золотыми созвездиями. Отчасти — из-за размеров помещения, которое больше футбольного поля. В одном конце висит гигантский флаг Америки, на удивление целый, если не считать нескольких пулевых отверстий.
Отец часто брал нас с Вашингом на игры бейсбольной команды «Метс». Мы пересаживались с шестой, лексингтонской, линии подземки на седьмую, до Куинса — с зеленой на фиолетовую. И каждый раз выходили на Центральном вокзале, хоть так поездка и получалась в два раза дороже. Мы семенили за папой по залу ожидания и старались не глазеть на толпу — нам, нью-йоркским мальчишкам, не хотелось уподобляться приезжим туристам. Обязательно сверяли свои часы с большими часами в центре зала, над информационной стойкой, — их четыре циферблата, по словам отца, сделаны из опала, — и он покупал нам комиксы. Если хватало времени, папа вел нас вниз, в сводчатое чрево вокзала, поесть в «Устричном баре». Мы с Вашингом становились в разных концах огромной арки, служившей входом в заведение, и с восторгом перешептывались — надо же, как здорово слышно! Под дугообразным кирпичным потолком папа наслаждался устрицами Кумамото, а мы с братом хрустели солеными крекерами — берегли место для стадионных хот-догов.
— Ну, разве не чудесно? — спрашивал отец, ведя нас назад в метро, и взгляд у него слегка затуманивался.
Мы гадали — с чего бы это? Он ведь оставался невозмутимым даже во время пения гимна перед игрой.
Там, где раньше спешили к поездам пассажиры, где глазели на потолок, разинув рот, толпы туристов, теперь видны лишь одичавшие подростки разных мастей. Оборванные и в костюмах, в дредах и в париках, с густым слоем косметики на лицах, вооруженные и безоружные, они переговариваются, машут руками, галдят, поют, танцуют, покупают и продают. Будто кто-то включил на «Ютубе» тысячу видеоклипов одновременно. Гул ощущается каждой клеточкой тела.
Первое впечатление — вокруг царит хаос. Но если присмотреться, замечаешь, что сотни палаток, столов и кабинок — от марокканских шатров до покореженных выставочных стендов — выстроены вокруг центральных часов в некое подобие подковы. В центре пустая площадка, от которой в несколько рядов расходятся магазины. На вывесках — все что душе угодно. Боеприпасы, лекарства, инструменты, вода, консервы, одежда, горючее, косметика, украшения, карты. Главная жизнь кипит вокруг этого центра, а внутри бурлят водовороты помельче. Люди оживленно разговаривают, кто-то целуется, кто-то курит травку, кто-то ест. На ступенях боковой лестницы — группка парней в женской одежде. Выше, на лестничной площадке, играет оркестр, настоящий живой оркестр! На противоположной стороне зала — бывший магазин «Эппл», просторный, яркий, точно космическая церковь. На месте даже логотип компании, хотя теперь на нем написано: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БОЛЬШОЕ (ЯБЛОКО). УГОЩАЙТЕСЬ».
— Новенькие?
Хозяин голоса — невысокий вонючий парень в черном. Всклокоченная бородка, на шее болтаются защитные очки и противопылевая маска с изображением черепа и скрещенных костей.
— Что? Нет, — отвечаю я.
— Ну конечно! А разглядываете все, как новенькие.
— Тебе-то что?
— Помощь предлагаю, — безразлично пожимает плечами парень.
— Слушай, — встревает Донна. — Мы и правда ничего тут не знаем. — Она улыбается вонючке, как родному. — Я Донна. А тебя как зовут?
— Люди зовут Ратсо. — Он снова пожимает плечами. — Это из фильма «Полуночный ковбой».
— А настоящее имя есть? — спрашивает Пифия.
— Мое имя… для друзей, — подражая британскому акценту, говорит парень. — Что, не смотрели «Лоуренса Аравийского»? Нет? Ну и ладно.
Странный тип.
— Чего ты хочешь? — не выдерживает Питер.
— Я уже говорил. Помочь.
— Почему? — интересуюсь я.
— А почему бы и нет?
— Помочь, значит? — решаюсь я. — Тогда объясни, почему у нас не принимают деньги?
— Разреши взглянуть.
Пифия достает двадцатку. Парень ее хватает, осматривает с обеих сторон и отдает. Мы даже дернуться не успеваем.
— Благодарствую, красавица. Тут штампа нет. Не котируется.
Я в легком замешательстве. Первое впечатление Ратсо о нас подтверждается. Но притворяться знатоками местных обычаев поздно.
— И где нам поставить штамп?
— Нигде, — заявляет Ратсо. — Ну-ка, дай банкноту еще раз, пожалуйста.
Пифия протягивает ему купюру, и он не задумываясь разрывает ее надвое.
— Не котируется, ясно?
Я хватаю его за грудки.
— Эй, не нервничай, — говорит Ратсо.
Если бы вчера на наших глазах сожгли гору денег, мы бы и глазом не моргнули. Теперь же оказалось, что вещи имеют цену, и мы в ярости.
— Могу достать вам денег, — сообщает странный парень. Я его отпускаю. — Есть у вас что-нибудь? Чтобы продать?
— Бартер запрещен, — возражаю я.
— Так я не про бартер. Сейчас покажу. Пойдемте в банк.
Ратсо поправляет лацканы черного пальто и поворачивает в сторону касс. Мы переглядываемся, точно стадо баранов, и покорно топаем следом.
Глава 22
В общем, этот Базар — большая порция безбашенности с двойным чокнутым соусом.
Могу сказать с порога, Джефферсону тут понравилось. Небось думает: «Вот отсюда, из центра нашего великого мегаполиса, мы и начнем перестройку! Новое общество возникнет, словно феникс, из пепла прошлого!»
О барахолке на заброшенной станции это говорит многое.
Зрелище и правда впечатляющее, прям зоопарк. У Питера глаза на лоб лезут, как в мультиках. Согласна, наряды у некоторых — закачаешься. Ну и девахи! В вечерних платьях, при полном параде, как звезды на красной дорожке. При каждой — то ли приятель, то ли телохранитель, не поймешь. Очуметь. А придурки в камуфляже и с бритыми головами! Бродят, косятся хмуро, копов изображают.