Мужик недоверчиво повертел головой:
— А что вы в наших местах-то забыли, господа хорошие, раз сами видите, что нет у нас ничего?
Я сделал еще одну затяжку и отшвырнул окурок.
Мужичонка посмотрел вслед ему с явным вожделением.
— Говорю ж тебе, голова-два-уха, — проезжие мы. Нам только переночевать да в баньке попариться. Ну, а если покормите еще — так вообще красота. Мы, кстати, и заплатить можем. Хочешь, — я опять кивнул в сторону его карабина, — маслятами к твоему мастодонту, хочешь — солью и спичками. А хочешь — и табачком поделиться можно…
И махнул рукой Веточкиным разведчикам, чтоб его развязали.
Он потер запястья, разгоняя кровь, глянул недоверчиво:
— Эт с чево ты платить-та собрался? Аль твои гайдуки курям бошки сворачивать не умеют?
Я расхохотался:
— Ой, отец. И не говори, — я протянул ему пачку сигарет. — Умеют, еще как умеют. И не только курям умеют…
Мужик явно осторожничал. Но сигарету, тем не менее, взял. Я ж видел, как ему курить-то хотелось.
— А че ж тогда?
Я посерьезнел:
— А то. Нельзя нам, отец. Власть мы. Да и зачем? Чтоб ты нас потом из кустов из своей берданки отстреливал?
Мужик аж затягиваться перестал.
А до того в две затяжки чуть полсигареты не скурил.
— Вла-а-асть… Кака така власть? От Крыльев, что ли?
Как ни неприятно было, но врать ему я не стал.
А зачем?
Вот и я про то же…
— От Бога. Слышал про такого? Но есть и от Крыльев. Представитель. Пригласить?
Мужичок вдруг мелко-мелко перекрестился.
— Ну, наконец-то. И до нашей перди «крылатые» добрались. Слава те, Господи! Слава! А я-то дурак — уж не верил…
После чего сел на бревнышко и заплакал.
Сказать, что мне было неприятно, — не сказать ничего.
Мне было больно.
Вот ведь, блин…
Крылья…
…Ужином нас накормили на славу.
По принципу — все, что в печи, на стол мечи.
Гуляй, рванина.
Ага…
Разварная картошка, сало от кабанчика дикого, сало от кабанчика домашнего, рыбка — свежая, копченая и соленая, лучок и укропчик прямо с грядки.
Гвоздем программы стал огромный казан с ухой: тройной, как положено, с картошкой и морковкой, благо рыбы в соседнем озерце было: один раз с бреднем пройти — на всех хватит.
Ну и, конечно, самогон.
Хлебный, душистый первач.
Почти как у Федорыча.
Мужичонка, носивший, как оказалось, громкое имя Гавриил Рафаилович, не сводил с Ивана поистине влюбленных глаз.
Да что там мужичонка.
Стоило ему в лес сбегать, крикнуть, мол, возвращайтесь, то не бандюки, то Крылья пришли, — вся деревня сбежалась.
Стол всем миром накрывали.
И плату брать наотрез отказались.
Даже табачок, на который все посматривали с вожделением.
А курили самосад.
Крепкий, зеленый, с характерным запахом.
Я попробовал один раз затянуться, так чуть не помер.
Горлодер.
Блин.
Вот же они разочаруются, когда узнают, что мы здесь и вправду проездом…
…После ужина я пошел проверить караулы, а потом присел на улице, на сваленных перед домом Гаврилы бревнах, где уже сидели наши, крутились местные и тек неспешный, спокойный вечерний разговор.
Мужики рассказывали за жизнь.
Жизнь у них была, надо сказать, не очень веселая.
Собственно аборигенов в деревне было мало.
В основном, пришлые.
Примаки.
Кто с Вышнего Волочка, кто с деревушек по трассе, а пару семей вообще из самого Рыбинска занесло.
Ничо, места и работы всем хватало.
Вот только с Торжка не было никого. И что там произошло — никто не знал.
Знали только, что в городе была толковая власть.
Бандюганов там частью приструнили, а другой частью — тупо поперевешали.
Взяли под контроль ближайшие деревушки, фермы, плюс своих огородов достаточно было.
Словом, еды хватало, службы городские работали тоже вполне себе даже и сносно.
Не жировал народ, конечно.
Но и не бедствовали.
А потом в один день исчезли куда-то, а куда — так то никому неведомо.
Неведомо, и все.
Шепотом говорили, что ходили потом по городу священные Тройки, головами качали горестно.
Страшная и непонятная, кстати, штука — эти Тройки.
Потом как-нибудь расскажу.
А тут — один монах так даже плакал все время.
Но этих-то, страшных, спрашивать об исчезнувших и вовсе никто не стал.
Боязно было.
Тройки в деревне хоть и уважали, но боялись до судорог в желудке. Я, в общем-то, мужиков хорошо понимал.
И даже поддерживал.
Видел однажды, на что эти ребята способны.
Больше не хочется.
Тройки были реальной силой, более того, силой совершенно непонятной, не бьющейся ни в какой козырный расклад.
А я чего не понимаю — того еще больше боюсь.
Так, простите, учили…
…Федоров Двор, правда, по удаленности своей от местного центра цивилизации, «под Торжком» не был никогда.
Так — торговать ездили, меняться.
Но утрату эту переживал достаточно тяжело.
Потом обвыклись.
Куда больше их волновало, что Вышний Волочек, почитай, уже весь вымер.
Им-то в лесах — ничо, а в городке всех мужиков, кто боль-мень на ногах стоял, бабы поизводили…
Стоп.
Какие такие бабы?
Я сразу же вспомнил снайпершу-амазонку и насторожился.
Если она не одна такая сумасшедшая — это может быть по-настоящему опасным…
…Но к истории, которую рассказали аборигены, даже я, человек ко всему привычный, оказался абсолютно не готов.
Глава 6
…Лет десять-двенадцать назад, рассказывали аборигены, монахини, жившие в скиту под Иверским монастырем, подобрали совершенно больную девку.
И, на всеобщую беду, выходили…
Девка оказалась сектанткой.
Черная.
Страшная.
Через некоторое время она и монахинь в свою веру перекрестила.
А матушку, которая воспротивилась, — зарезала, говорят.
Потом они и монастырь захватили, монахов поубивали да сами там жить стали, по вере своей.
И вроде им в вере той сама святая Богоматерь Иверская покровительствует.
Дальше начиналась совсем уже откровенная экзотика, потому как обычаи и обряды у этих «новых монахинь Иверских» оказались самыми что ни на есть изуверскими.
А главный смысл, докладывали северорусским быстрым говорком аборигены, там довольно прост — любая пожившая замужем баба согласится.
Будто все беды в мире от мужиков идут.
Вот и ловят всех мужиков окрест: кого сразу убивают, кого сначала используют.
Потом-то все одно убивают.
Да и пользуют не просто так, для любви, а чтоб дети были.
Девочек по-своему воспитывают, а мальчиков новорожденных в жертву Богоматери приносят.
На кол сажают, в смысле.
Причем, что характерно, — исключительно на осиновый.
Да так, чтобы тот прошел через самое темячко.
Особенно, вздыхал, крестясь на забор, наш Гаврила, — девки лютуют те, что помоложе.
Сиську себе отрезают одну, чтоб драться сподручнее было. Или не отрезают — прижигают с младых лет.
Этого Гаврила не знал.
Все одно — было противно.
Баб в монастыре, вроде как, кстати, много собралось.
Отовсюду ехали.
Уже все окрестные деревни заселили. Да и техники у них там много, оружья.
Богато живут.
А посты их — так вообще по всему Валдаю стоят, а ежели по трассе, так там аж от Вышнего Волочка до Великого Новгорода, древнего мертвого города, про который по местным лесам ходили истории одна страшнее другой.
И еще они по озерам на досках ездят.
Девки эти, в смысле.
С парусом.
Быстро так.
Ни одна лодка не уйдет.
И стреляют метко.
Говорят, их та девка-сектантка учила, она сама с югов откуда-то, то ли армянка, то ли аж, говорят, — турчанка, в роду которых из поколения в поколение передавали древние знания по женской линии.
Сейчас-то она, правда, уже совсем не девка.
Черной матерью сама себя величать велит.
Мымра, она сама по себе старая, конечно, в морщинах вся, как вареная в мундире картошка, говорят.
Только волосы на голове рыжие, как корона золотая…
…Я возблагодарил судьбу за то, что не полез тупо по трассе. Там бы нас, похоже, и встретили…
О Валдайской крестьянской республике аборигены не слышали. Ровным счетом ничего. Только пожимали плечами: мол, и не было такой никогда.
Если б была, знали.
Точно.
Бабы, те — да, богато жили.
Но с ними не договоришься.
Можно было возвращаться.
Но тут пьяно уперся Пупырь. Типа, у вас амнистия — только в случае удачи.
Так что давайте-ка, вперед.
Я плюнул, объявил на завтра дневку и завалился спать.
С утра разберемся.
Пристрелить его, что ли?
Нельзя…
Тогда и Ивана придется мочить.
И референтов его.
А если мы вернемся, да еще и без представителя Крыльев, тут уж нам точно никакая амнистия не поможет…
Что-что, а за своих Крылья рассчитывались просто.
Без суда и следствия.
Дилемма, бля.
Ладно.
Утро вечера мудренее…
…Сразу же после завтрака я собрал офицеров отряда на совещание.
Туда же пригласили и Пупыря с Иваном.
Ничего не попишешь.
Решение надо принимать коллегиальное, блин. Такая вот заморочка.
Совещание длилось ровно пять часов, причем безо всяких перерывов и перекуров.
Мы с Пупырем разлаялись просто вдрызг.
Иван, слава Богу, занимал выжидательную позицию.
Пока эта скотина не выложила своего главного козырного туза:
— В столице голодают люди! — патетически воскликнул он. — И я согласен договариваться хоть с чертом, хоть с дьяволом, а не то что с простой женской общиной…
Я прекрасно понимал, что ему глубочайшим образом насрать на всех голодающих вместе и по отдельности.
Чиновники в столице никогда еще не бедствовали.
И тем более, не голодали.
По крайней мере, на моей памяти.
Подонок просто бился за место потеплее и похлебнее. Или власти хотел покруче и побольше, есть такие наркоманы.