— Ты куда-то торопишься, Егор? — голос отца был мягок, но в этой мягкости уже поблескивала сталь.
Я такие голоса слышал.
Доводилось.
Не в капусте нашли.
— Перебивать старших, — прикуривает обычную сигарету, — как минимум, невежливо. Как максимум — глупо. Они могут знать то, о чем ты даже и не задумывался…
Я откинулся на спинку кресла и достал из кармана куртки сигареты.
Свои.
Тоже обычные.
Без марихуаны.
— А могут и не знать, — улыбаюсь, глядя ему прямо в глаза. — Но ты прав, отец, послушать все равно стоит…
Вожак задумчиво покосился в сторону окна.
Там билась о стекло метель.
Хорошо.
Они были по-своему красивы, эти два стареющих гиганта.
И мысли их были абсолютно недоступны моему убогому пониманию.
В то же время мне было совершенно ясно, что и они никогда не сумеют понять то, что доступно мне.
Просто я слишком дорого заплатил за эту свою свободу.
Слишком.
Я научился умирать, для того чтобы жить.
А не жить, для того чтобы умереть.
И пусть я ничего не смогу оставить своим потомкам, пусть даже их, этих самых потомков, у меня просто не будет — неважно.
Я умею жить в миге: в блике воды, в отблеске походного костра, в секундной ярости боя.
Я кладу под голову вещмешок — и мне снятся сны…
И пыль всех дорог принадлежит мне, и ласки случайных женщин, и смерти моих друзей — тоже моя жизнь.
Им этого не понять.
Жаль будет отсюда уходить.
Но все равно — придется…
— Как ты думаешь, Егор, в чем причина разрухи? Экономика? Войны? Экология? — Андрей Ильич жестом попросил у меня сигарету, прикурил и продолжил, лениво отмахиваясь ладонью от наползавшего кольцами дыма. — Чушь собачья. Во времена нашей с твоим отцом молодости кто-то, уж и не упомню кто, очень точно сказал: «Кризис — это то, что внутри нас». Правда, сказал совсем по другому поводу, но это неважно. Причина происходящего — в кризисе миропонимания. Точнее, даже не в кризисе, а в медленном и очень мучительном умирании. Как ты думаешь, можно, обладая даже самым минимумом современных технологий, прокормить и обеспечить работой всех желающих? Да, конечно, можно! А добрая половина населения жрет синтезированный белок и нигде не работает. Даже не пытается. И при этом — абсолютно счастлива. Им, кстати, белком этим, чтоб ты знал, раньше коров планировали кормить. И свиней. Потому как умные головы просчитали, что его синтез в несколько раз дешевле, чем производство естественных кормов. Силоса там, прочей травки-муравки. А жрут его теперь — люди. Почему, как ты думаешь?
Я пожал плечами.
Дурацкий вопрос требовал или такого же дурацкого ответа, или просто молчания.
Я выбрал второе.
— Молчишь? — усмехается. — Ну, и то — ладушки. Кстати, завод по изготовлению пищевых брикетов скоро тоже накроется медным тазом. Оборудование выработало свой ресурс еще лет десять назад. Если б не инженеры Крыльев, Москва бы уже давно вымерла от голода. И всем плевать. Понимаешь?
— Понимаю. Только вот причем здесь мое мировоззрение?
Вожак встал и прошелся по комнате.
Сел.
Глотнул вина.
— А при том, — смотрит жестко и твердо. Фанатик. — Почему человек хочет или не хочет работать? Ты можешь мне ответить?
Я снова жму плечами.
— Не могу. А что?
— А я могу. Человек не хочет работать. Никогда. Такой потребности в нем не заложено. Он просто должен это делать. И раньше люди это понимали. Теперь — нет. Вернее, и теперь понимают. Только в их миропонимании «должен» куда меньше, чем «не хочу». А любое принуждение есть ограничение их бесценной свободы. Так уж случилось. Демократия, права человека, «мы выбираем власть», «власть — не более, чем менеджер, которого мы нанимаем»… Ну и прочие словеса. Сам слышал. Когда-то, очень давно, римляне распяли пророка на кресте за то, что он сказал: «Человек и есть мироздание». По сути, он и есть Бог. Это достойный путь. Согласен?
— Согласен.
— И тем не менее, Понтий Пилат был абсолютно прав. И еврейский Синедрион был прав. Потому что — да, этот путь достоин. Но только для сильных. Для тех самых «сорока колен Израилевых». А остальным, слабым, куда деваться?
Я усмехнулся:
— И куда ж они деваются?
— А никуда не деваются! — Вожак явно начинал злиться, меня это даже радовало.
Неужели я его наконец-то достану?
Хорошо бы.
— Просто и до них в конце концов дошло, — продолжает, — что они тоже — люди. Пуп земли. И ничем не хуже тех, кто сильнее. Личность стала считаться важнее общества, ее, прости Господи, «самореализация» — важнее общественного благоденствия.
— Ну, и что в этом плохого? — удивляюсь.
— Да ничего! — Вожак уже явно вышел из себя, его движения стали стремительными, жесты — резкими. — Просто мелкие людишки по-мелкому и самореализуются. Что им нужно, еще те же несчастные римляне знали, — хлеба и зрелищ. Ну, еще, пожалуй, бабы, алкоголя и по возможности относительно безопасных наркотиков. Понимаешь ли, Егор, человеческая цивилизация, еще в прошлом веке мечтавшая о полетах к звездам и о личном бессмертии, погибла не в глобальной катастрофе, не в ядерной войне. Она просто сама себя похоронила. Эдак незаметненько. Кровавыми, но вполне локальными драчками. Потому что права и интересы личности считались приоритетом. А эту личность больше всего интересовала соседская самка, дискотека с экстази и хорошая понюшка кокса перед сексом!
— Извините, Андрей Ильич, но так было всегда…
— Не всегда! Хотя соглашусь, было…
— И почему же именно теперь? — я даже не заметил, как дал себя вовлечь в спор.
Зачем, спрашивается?
— Сытость. Да-да, Егор, не спорь! Относительная сытость и относительная праздность. Естественный, кстати, процесс — любое общество стремиться к благополучию и от него же гибнет. Быдло перестало бычить. Было такое словечко в нашей молодости, обозначавшее тяжкий физический труд. У быдла стало много свободного времени. А самые сильные и умные были в это время заняты. Собой и своими глобальными проблемами.
— И что, по-вашему, не будь они заняты…
— Да Господь с тобой, Егор. Они и не могли не быть заняты. Потому они и умные. Я же уже говорил тебе, гибель мира — вполне естественный процесс. Объ-ек-тив-ный!! По-другому просто и быть не могло!
Я допил вино в кубке и выкинул очередной окурок в камин.
Или мне показалось, или грузинка искоса посмотрела в мою сторону.
И довольно-таки неодобрительно.
— Ну, хорошо, Андрей Ильич. Допустим, в этом вы меня убедили. И что дальше?
— А дальше, — отец потянулся и с трудом подавил зевок. — Дальше просто. Очень просто. До смешного. Если на земле ночь — не надо искать свет. Нужно учиться жить во тьме.
Я резко повернулся в его сторону:
— Что ты имеешь в виду, отец?
— «Что имею, то и введу». Прости, был такой старый каламбур, Андрей помнит. Думаешь, я что-то придумывал, внедряя здесь, у себя, нравы средневековья? Да ничего подобного! Обычная структура криминального сообщества. С его любовью к блесткам и прочей мишуре. А я, если хочешь, — пахан. Морщишься? Правильно морщишься! Но от фактов не уйдешь: стоит навязанным человеческому сообществу правилам оставить какую-то часть социума без внимания, как она тут же самоорганизуется по чисто феодальному принципу. Сюзрен — или «пахан», как хочешь, — берет на себя заботу о безопасности и благополучии своих «подданных», они ему — платят. Деньгами, жратвой, бабами. Изредка — моральными ценностями. Типа верноподданнической любви и благодарности. Естественное состояние. Не нравится? Вон, Андрею тоже не понравилось. И он создал зародыш Империи…
— Крылья?
— Крылья, Крылья…
Вожак неожиданно хихикнул:
— Ой, и любишь же ты заблуждаться, Мить. И других вводить в заблуждение, — и повернулся ко мне. — Твой отец соврал, Егор. Причем дважды. Во-первых, Крылья мы когда-то создавали вместе. Просто он потом в них разочаровался. Потому что там нужно работать. И иметь дело с теми, с кем неприятно. И никаких тебе косячков с анашой, дорогих вин и красивых девочек, до которых твой папаша всегда был большим охотником. А во-вторых, он прекрасно понимает, что его «феодальная модель» рано или поздно все равно превратиться в «имперскую». По мере, что называется, расширения сфер бандитского — пардон, феодального — влияния.
Отец сначала побледнел, потом побагровел:
— Ты забываешься, Андрей! Ты у меня в доме!
Вожак жестко усмехнулся:
— Это, извини, Мить, не аргумент. Ты у меня в доме и не такое вытворял. И прекрасно это помнишь. И понимаешь… Или прикажешь своим нукерам меня на кол посадить? Тоже не выйдет. Во-первых, мы для этого с тобой слишком давно дружим, а, во-вторых, с Крыльями ты ссориться — ну совсем не хочешь. Или не так?
Отец что-то недовольно пробурчал.
Вскочившая на ноги грузинская красавица погладила его по руке и принялась массировать ему плечи.
Я прикурил уже Бог весть какую по счету сигарету.
— Ну, хорошо, господа. А какое место вы мне отводите в этом вашем уравнении?
Они дружно вскинулись и несколько удивленно переглянулись.
— Что ты имеешь в виду? — Отец скинул ладони девушки со своих плеч, и она зашипела в мою сторону, как большая рассерженная кошка.
— Да то и имею, — усмехаюсь. — Хорошо, вы — сильные, умные, — взялись манипулировать остатками, так сказать, человечества. И мной, кстати, в том числе. Один строит «имперскую модель», другой «феодальную». Я-то здесь при чем?
— Не понял…
Я потянулся и рывком выбрался из мягкого, обволакивающего кресла.
Мне было их жаль.
Обоих.
Потому что я их любил, старых пердунов.
И в то же время ненавидел.
— А что тут понимать. Отряд свою работу выполнил. А я пошел спать. Я на вашу вечеринку не напрашивался.
— Ты хочешь сказать, что нашел какой-то свой, третий путь? — голос у Корна был ядовит, как самая ядовитая змея.
— Ничего я не нашел, — вздыхаю устало. — Может, найду. А может, и нет. Но то, что с вами мне не по пути, — уж точно. Я в солдатики еще в детстве наигрался. Человечество спасать тоже не собираюсь. Пусть само себя спасает, если ему так хочется. А у меня своих проблем достаточно. Завтра отряд выступает вниз, в Сочи. Как только освободится перевал — пойдем на материк. Или, может, в Европу сплаваем. С твоими моряками, отец, они у тебя — классные ребята. Еще не решил.