Я похолодела, и даже восходящее солнце не могло меня согреть. Колби велел найти его утром. Как раз самое время. Гостиница находилась неподалеку. Какой-то парень протирал окна грязной тряпкой. У него было круглое суровое лицо — видать, все северяне так выглядят.
— Доброе утро, сэр, — дружелюбно сказала я.
— Закрыты, — буркнул парень, не повернув головы. Я с ужасом заметила, что на той руке, в которой парень держит тряпку, на один палец больше, чем нужно.
— Я вашего постояльца ищу. Его Колби зовут.
Парень перестал размазывать грязь, но так и не повернулся.
— Его много девушек ищет.
Он шумно втянул воздух и выплюнул большой комок зеленой слизи прямо на дощатый настил. Грудь вдруг пронзила странная боль. Колби назвал меня очаровательной, и неприятно было думать, что он другим девушкам говорил то же самое.
— Так ты знаешь, где он?
Парень вздохнул и указал тряпкой вверх по улице.
— Только что ушел. К капитану порта. Большой дом. Внутрь не заходи.
Такой молодой, а говорит, словно уже устал от этого мира. Хотя ничего удивительного — поживешь здесь, еще не так разговаривать будешь.
Я его все равно поблагодарила — не знаю, услышал ли он. Дом капитана порта, самый большой в городе, стоял в одиночестве на другой стороне доков. Высоченный, целых три этажа, и построен из камня, а не из дерева, как остальные. Я понятия не имела, кто такой капитан порта, но, судя по дому, важная шишка. Я подумала о дереве, которое растет в центре поляны. Остальные деревья теснятся по краям, и сколько семян они ни бросают в землю, все равно не могут подобраться поближе. Дерево в центре — оно или король, или отравляет все вокруг. Чем был тот дом, я пока не разобралась.
Свет горел в окнах на первом этаже, и я заметила, что внутри движутся две тени. Я подобралась поближе и спряталась за высоким пнем, поджидая, пока Колби выйдет.
Долго ждать не пришлось. Большая деревянная дверь открылась, пропуская наружу желтый свет, и из нее появился красавчик Колби. За ним шел еще один мужик — на голову выше и вдвое толще, его пузо свисало над поясом, как мешок картошки.
— Так мы договорились?
Толстяк пожал ему руку и сказал:
— Поднимайте ее на борт.
Я улыбнулась — Колби сдержал обещание. Мне хотелось завопить от радости, подбежать к Колби и поцеловать его в розовые губы, а еще пожать руку тому толстяку. Я поплыву на корабле и скоро увижу родителей! А может, со мной поедет и Колби, когда закончит свои дела. Будет чертовски круто, если я появлюсь перед родителями с таким мужчиной. Надо будет спросить его, когда отплывем.
Колби и толстяк говорили еще о чем-то, но я больше не слушала. Я просто улыбалась. Наконец, мужчины закончили разговор. Толстяк закрыл дверь, и Колби растворился в темноте. Я его едва не упустила. Впрочем, мои быстрые ноги и острые глаза не подвели. Я догнала его возле доков, где он проверял ящики. Немного постояла, наблюдая за ним. Думая, что его никто не видит, он осматривал ящики, поднимая и опуская крышки, что-то напряженно подсчитывая в мозгах.
Уже почти рассвело. Я поплевала на руки и пригладила волосы, вычесав несколько палочек и листьев, затем поправила одежду. Глубоко вдохнула и попыталась успокоить сжавшийся от волнения желудок.
— Доброе утро, — поздоровалась я.
Колби вздрогнул.
— Черт, мисс Элка! — сказал он, прижимая руку к груди, словно у него чуть сердце не выскочило. — Прямо из ниоткуда появилась!
— Да ты пугливый, как мама-олениха. У тебя что — прыгающие бобы в костях? — сказала я, покраснев до ушей.
Колби рассмеялся, но смеялся он вместе со мной, а не надо мной, как Крегар, когда я ляпала какую-то глупость. Его смех был заразительный и сладкий.
— Может быть. Но в свою защиту скажу — ты подкралась очень тихо.
— Я всегда так. Если хочешь, в следующий раз буду топать изо всех сил.
Он улыбнулся, а потом, покраснев, опустил взгляд на свои ботинки.
— Ты говорил, что поможешь мне попасть на корабль. — Я решила напомнить ему, потому что сам он никак не начинал.
Колби осмотрелся и кивнул мне, чтобы я наклонилась поближе.
— Я могу тебя провезти, — прошептал он. — Все каюты заняты, но я нашел способ. Будет, правда, не очень удобно…
В груди потеплело.
— Ничего, я всю жизнь на земле сплю. Подушки и матрасы не для меня.
— Что ж, отлично. — Он похлопал рукой по высокому, почти ему до пояса, и длинному, как гроб, ящику. — Вот твой билет. Временно, пока корабль не отойдет подальше. Тогда я выпущу тебя, и моя каюта будет в твоем распоряжении.
В его глазах вновь появился лисий блеск.
Теплота в груди сменилась неприятным холодком — на меня навалились сомнения.
— Почему ты мне помогаешь?
Он положил руки мне на плечи, наклонился вперед, и его голос вдруг стал совсем другим. Мне бабка так письмо читала, когда уже знала все слова наизусть.
— Потому что мы с тобой похожи. Я из Бостона. Он не сильно пострадал во время войны, но многие жилые районы были разрушены. Моя мама, упокой господи ее душу, сказала, что и дом ее родителей тоже попал под бомбежки. Я вырос на улице, пытался выживать как мог, ел то, что найду в мусорках…
Странная какая-то у него история. Никогда не слышала о Бостоне и даже не представляла, что такое «мусорки» и как это — «вырасти на улице». Почему он себе хижину не построил, как все нормальные люди? Но я все равно слушала, и его слова были как мед для моих ушей.
— Добрый человек, у которого не было детей, подобрал меня и воспитал как собственного сына. Однажды я спросил у него, почему он так поступил, и до сих пор ясно помню его слова: «Если ты совершишь хоть один добрый поступок в своей жизни, значит, я сделал это не напрасно. Когда у тебя появится шанс бескорыстно помочь другому человеку, не раздумывай». Ты мой шанс, Элка.
У меня аж на сердце потеплело, оттого что в этом мире еще остались люди, которые делают добро ради добра. Он меня ни о чем не просил, ничего не ожидал взамен, и я вдруг почувствовала себя виноватой, оттого что плохо о нем думала. Последние сомнения таяли под лучами утреннего солнца.
— Никто раньше для меня такого не делал, — сказала я.
Он склонился ко мне, нежно поцеловал в щеку и ответил:
— Они многое потеряли.
От его поцелуя у меня внизу все затрепетало, и я, заикаясь, пробормотала что-то невнятное.
Колби улыбнулся.
— Твой билет, — сказал он и протянул руку, чтобы помочь мне забраться в ящик.
Я оперлась на нее, хотя и сама бы справилась — с одной рукой залазить оказалось намного трудней. Я видела, с какой радостью женщины принимают помощь от мужчин. Неужели они не понимают, что их жизнь станет намного легче, если они научатся все делать сами?
Я залезла в ящик, в котором не было ничего, кроме обрывков старых газет, и устроилась поудобнее. Со всех четырех сторон в нем были прорезаны дырки — чтобы удобнее нести, чему я была очень рада. Терпеть не могу замкнутые пространства.
— Веди себя тихо. Скоро придут рабочие, чтобы отнести ящик на корабль. Если тебя найдут, я уже помочь не смогу. Безбилетный проезд — преступление. Тебя отвезут в Генезис и будут судить.
— Знаю я, что делают с преступниками в Генезисе. Не беспокойся, если надо, я умею сидеть тихо.
— Это умение тебе сейчас очень пригодится. Я забью в крышку пару гвоздей, чтобы не соскальзывала.
Я немного подумала и кивнула.
— Скоро увидимся, Элка, — сказал он и накрыл ящик крышкой.
Сквозь дыры я видела его ноги. Послышался стук молотка. Гвозди входили в дерево и надежно закрепляли крышку с четырех сторон.
Колби закончил, похлопал по крышке и сказал:
— До вечера.
Я выглянула в одну из дырок и увидела, как он шагает в сторону города, крутя в руках молоток и что-то насвистывая. Я толкнула крышку, но она держалась крепко. Рука скользнула к ножу, спрятанному под курткой. Я вытащила его и прижала к себе, словно ребенок любимую игрушку. Впрочем, у меня больше и не было ничего, разве что еще рюкзак с пустыми консервными банками.
Я попробовала вытянуть ноги, но ботинки уткнулись в доски. Ящик был похож на пещеру с эхом, когда ты кричишь, а бог отвечает тебе твоим же голосом. Я слышала, как бешено стучит сердце, слышала свое частое дыхание и боялась, что воздух закончится, прежде чем Колби меня выпустит. Я боялась, что рабочие услышат, как кровь шумит в моих жилах, и меня повесят в Генезисе.
Потом донеслись голоса: мужчины недовольно ворчали, что еще рано, что они не успели и глаз сомкнуть, и что эти ящики нужно было погрузить еще прошлым вечером.
Кто-то ударил кулаком по крышке так сильно, что я испугалась — вдруг он ее проломит.
— Ты только глянь! — завопили прямо у меня над головой. — «Хрупкое! Не кантовать!»
Грянул смех.
— Давайте, и поаккуратнее, — сказал тот же мужчина, и в дыры просунулись руки, отчего я тихонечко сжалась посередке, чтобы меня не задели.
По-моему, я всю дорогу не дышала. Мужчины ворчали, что в таком тяжелом ящике не может быть ничего хрупкого. Кажется, меня тащили несколько миль. Передний конец ящика задрался, и я испугалась, что выскользну; видимо, мы поднимались по сходням. Потом он резко опустился — ящик сгружали в трюм. Свежий холодный воздух сменился запахом стоячей воды и водорослей. Ящик упал, и я больно ударилась локтем, но стиснула зубы. Ужасно хотелось обругать неуклюжих ублюдков.
Солнце стояло уже высоко, и в ящике было достаточно светло, чтобы я могла рассмотреть свои руки. Рабочие опустили в трюм еще какие-то грузы, потом люк закрылся, и все погрузилось во тьму. Когда мои глаза, наконец, привыкли к темноте, двигатели взревели, и пол затрясся. Мы начали двигаться: сначала медленно, покачиваясь из стороны в сторону, потом быстро набрали скорость. Я выглянула в одну из дырок и с огромным облегчением увидела, что рядом со мной большое окно. Правда, оно было невероятно грязным, но кое-что я могла рассмотреть. Мы плыли вдоль одного из берегов, над которым поднимались высокие горы, освещенные солнцем.