— Людей-кротов не существует, — возражает Ратсо в пустоту.
Охрана прочесывает толпу, а мы, стараясь не привлекать внимания, огибаем лестницу и идем в центр зала. Рация выплевывает:
— Убить подонков!
Ни приказа остановиться, ни предупреждающих выстрелов. Справа раздается «тра-та-та», кто-то падает на пол.
Толпа бросается врассыпную, будто муравьи из затопленного муравейника, а охранники наугад стреляют по людям сверху.
— За мной! — кричит Ратсо и сворачивает к бывшей станции метро.
У входа в подземку — захламленного и мрачного, как склеп, — натыкаемся на одинокого охранника. Он вскидывает винтовку, но Питер стреляет первым. Раненный в ногу боец падает.
— Прости! — восклицает Питер, и мы мчимся дальше в темноту.
Натягиваю на лоб головной фонарь; свет пляшет на кучах мусора и проволочном ограждении. Тут не пройти.
— Они в метро! — слышится незнакомый голос и топот ботинок.
Торопливо осматриваем забор. Прохода не видно, Ратсо — тоже. Вдруг из-за угла раздается его голос.
— Сюда! Быстрей!
Кидаемся к нему. Здесь сетка-рабица вырвана из земли и отогнута.
Ратсо пролезает в образовавшуюся дыру, мы за ним. Я цепляюсь штаниной за проволоку, дергаю ногой и успеваю с треском освободиться до того, как появляется погоня. Силуэты охранников темнеют на фоне льющегося из зала света.
Умник проскакивает в дыру в заборе и что-то швыряет в сторону охранников.
— Граната, — ровным голосом сообщает он.
Я приседаю и закрываю ладонями уши. Раздается взрыв светошумовой гранаты, фигуры преследователей плывут, спотыкаются.
— Где ты ее взял? — потрясенно спрашивает Ратсо.
— В библиотеке.
Ратсо в полном недоумении.
— Пойдемте, — зовет он. — От нас так просто не отстанут.
— Почему? — удивляется Донна.
— Потому что они ненавидят людей-кротов.
Глава 26
Еще полчаса назад я прихлебывала коктейли и болтала с Питером и Пифией — как в сериале «Сплетница постапокалипсиса». А теперь в третий раз за три дня на нас охотятся кровожадные психопаты.
Нет, я, конечно, за физкультуру и спорт. Но чтоб вот так — бегать то от людоедов, то от озверевших хиппарей, то от амбалов с автоматами? Спасибо, не надо.
Ратсо хорошо тут ориентируется, и это немного уравнивает наши шансы с вооруженными до зубов свирепыми конфедератами. Он несется впереди в кромешной тьме; в неровном свете налобных фонариков мелькают автоматы пополнения счета, пустые билетные кассы, бесполезные турникеты. Спрыгиваем с платформы и драпаем по путям. Периодически фонари на конфедератских винтовках выхватывают из темноты наши фигуры, и тогда приходится выплясывать между пулями, которые со звоном бьются о стальные опоры — будто гигантские китайские колокольчики поют.
А все Джефферсон!
Приспичило ему мир менять. Может, дела на Площади и шли плоховато, зато плохость эта была надежной, родной. Жили себе по накатанной. Так нет же, ринулись в дурацкое приключение. Если корчить из себя героя и слать к черту статус-кво, статус-кво обязательно даст тебе по башке.
Вот нас и занесло в стрелялку от первого лица. Мокрый бетон с серыми сугробами не-пойми-чего. Ржавые рельсы, скрип гравия. Липкие разрисованные стены, пластмассовые конусы. Того и гляди мутант из сумрака выскочит.
Ратсо, наверно, видит в темноте. Он уводит нас от лексингтонской ветки в боковой проход, оттуда попадаем на большую, размером с футбольное поле, площадку. Множество рельсов, сплетаясь, идут дальше во мрак. Знак «Берегись поезда!» переделали в «Берегись крыс!». Грызунов тут и правда много — под ногами писк, возня. Я скачу через металлические балки и встречаюсь взглядом с бегущей крысой. Клянусь, она посмотрела на меня с сочувствием! Держись, мол, милочка, как я тебя понимаю.
Следом за Ратсо бежим на запасной путь — он спускается на юг, делает петлю и поворачивает опять на север. Может, сумеем отделаться от конфедератов? Теснимся в сырой темной нише. На стене над головой — граффити какого-то Ревза. Пульс громко бьется в ушах, дыхание хриплое. Прислушиваюсь к стуку ботинок.
— Пошли, — наконец говорит Ратсо. — Нужно идти глубже.
Мы почти достигаем глухой стены, когда за спиной опять появляется свет конфедератских фонарей и ползет по путям в нашу сторону. Ратсо лупит ногой по стенке, открывается замаскированная дверь. За ней узкая лестница вниз, такая же закопченная и липкая, как все вокруг. С грохотом скатываемся по ступенькам и выскакиваем на очередной грязный участок рельсов. Припускаем по ним, теперь на север; шаги преследователей становятся все тише.
Я бегу и бегу — слов нет, сил тоже, один страх; выпитый алкоголь молотком стучит в голове, ворует силы. А Ратсо все ведет и ведет дальше: по проходам из голых камней, вниз по длинным лестницам, по коридорам с граффити, то вправо, то влево, пока я не перестаю понимать, где мы, где низ, где верх, запад, восток. Ратсо трусит вперед уверенно, будто в голове у него встроен спутниковый навигатор.
Наконец останавливаемся и снова слушаем. Я улавливаю только стук капель и шелест бумажек, которые носит туда-сюда подземный ветер. Пахнет смазкой, смолой и гнилью.
Ратсо слушает всем телом. Даже глазами — они увеличиваются в размере и будто впитывают воздух.
Он удовлетворенно кивает и исчезает в дыре в стене, которую я раньше не заметила. Через минуту оттуда выглядывает его голова.
— Сюда! Не разговаривать без моего разрешения.
Плетемся по узкому полотну мимо сломанного поезда. Судя по шестерке на стене, мы вернулись на лексингтонскую линию. Ныряем в следующий туннель, очень пыльный. Здесь на стене тоже нарисованы крупные цифры: 61.
Улавливаю в темноте впереди какое-то движение и вскидываю карабин.
— Не надо. — Ратсо ладонью опускает ствол вниз.
Мелькают смутные тени, одна, другая, третья — сзади, сбоку… А потом тени приобретают человеческие очертания.
Люди-кроты.
Худые и грязные, в лохмотьях, вооружены мачете, бейсбольными битами и самодельными копьями. Двигаются бесшумно. Я и не заметила, как рядом со мной материализовалась гибкая блондинка со спутанной копной волос и огромными глазищами.
Мы будто попали в кино про дикое амазонское племя. Не удивлюсь, если она сейчас начнет меня щупать. Но девчонка просто здоровается:
— Йоу.
— Йоу, подруга, — отвечаю я.
На вид ей лет тринадцать — очень мало для нашего мира, а может, она выглядит младше из-за плохого питания.
Остальные обитатели подземки тоже совсем мальки — никого старше пятнадцати лет не видно. Странно, малышни в Нью-Йорке почти не осталось. Им не хватило сил, самостоятельности, подлости. Есть, конечно, единицы — голодающие одиночки, несколько ровесников Пифии у нас в клане, но вообще такие в боях без правил не выживают.
Ратсо со всеми на короткой ноге, знает их по именам. Хотя правильней, наверно, сказать — по прозвищам. Кротов зовут кого Гага, кого Бибер, кого Милашка Бу-бу: вряд ли так их окрестили родители. Я насчитала по крайней мере трех Белл. Моя маленькая приятельница представилась Тейлор.
Наш наладчик прокладывает путь широчайшей улыбкой; мы идем, как в мультике «Петя и волк», где в конце мальчик гордо топает впереди процессии, а за ним несут связанного, клацающего зубами волка.
Туннель расширяется, переходит в платформу. За ней — освещенная кострами рабочая площадка, усеянная брошенной строительной техникой. Кругом в грязи разбиты палатки — от маленьких, детских, с героями мультиков, до больших холщовых. Сквозь ткань просвечивают силуэты: люди оторвались от тарелок с едой и с любопытством выглядывают в щелочки.
Вся пещера украшена. На стенах картины, на которых пижоны в красных пиджаках скачут верхом за сворой собак; восточные гобелены, зеркала с золотыми рамами в завитушках, блестящие золотистые портьеры. Под ними — пышные диваны и богатые кресла, а посреди разношерстных палаток высятся напольные часы с четырьмя стрелками.
Ратсо. Мой дом. Неплохо, а?
Я. Высший класс.
Из палаток высыпает молодежь, таращится на нас. Человек семнадцать-восемнадцать.
Банда чокнутых отроков, чес-слово. Несколько мальчишек — их, кстати, меньше, чем девчонок — одеты в траурные наряды в стиле эмо. На остальных Кротах дешевый ширпотреб и куча прибамбасов; похоже, они нацепили на себя все, что есть, готовые в любую минуту сорваться с насиженного места.
Ратсо. Гости! Расслабьтесь! Ничего не бойтесь!
Кого он, интересно, уговаривает — их или нас? Мы окружены и, между прочим, подавлены численным превосходством.
Кроты сгрудились вокруг, глазеют, разинув рот. Никто не знает, что сказать.
— Мы пришли с миром, — решается Питер разбить лед.
Никто не смеется.
Тишина.
Ратсо. Ну же, давайте, поприветствуйте их и все такое.
Ничего.
Я напрягаю мозги: как бы расшевелить этих деток? Поворачиваюсь к Тейлор.
Я. М-м… Красивая у тебя юбка.
Отрешенность в светло-голубых глазах, которые ярко выделяются на грязной мордашке, вдруг исчезает.
— Правда? — Девчонка широко улыбается. — В «Урбан аутфиттерс» купила. Ну, до того, как…
Я. Очень тебе идет.
Тейлор. А у тебя кожа красивая! Я бы за такую все на свете отдала.
К нам несмело подходят несколько девочек.
Девочка-крот. Ты очень симпатичная. Она симпатичная, правда?
Вторая. И такая худенькая. Эх, мне бы такой стать! (Она и так худая.)
Третья. Волосы у тебя шикарные.
Пока международный девичий язык наводит культурные мосты, мальчишки стоят как истуканы.
Джефферсон (какому-то мальчику). Гм, классная рубашка.
Раздается лязг, и все поворачиваются в сторону платформы — на нее выкатывает старый вагон.
Разговоры умолкают. Ратсо настораживается.
В дверях вагона появляются две девицы. Одна напоминает Мортишу Аддамс из «Семейки Аддамсов», другая — психоделическую ковбойшу: одежда кислотных цветов, вокруг глаз розовые тени, шляпа в стразах. Несмотря на разный стиль одежды, красотки похожи. Как близнецы квартала Харадзюку.