— Какого черта ты вытворяешь?
— Не хочу платье испачкать. Потом не отстираю.
Охотник всегда говорил, что без пары кровавых пятен костюм не полон, и каждую неделю возвращался домой с новыми. Ей я ничего такого не сказала, просто кивнула, стараясь не смотреть.
Девица больше не колебалась, когда пришлось прикоснуться к трупу. Пошарила по его карманам и извлекла оттуда пригоршню монет. Сложила их рядом с платьем и кивнула мне. Вместе мы затащили Кабана на кусок брезента. Дальше было легче. Мы приподняли край и закатили труп в ящик. Звук получился такой, будто кто-то мешком угрей шлепнул. Я не смогла сдержать улыбку.
Ломом я повытаскивала гвозди из крышки моего ящика — по одному для каждого угла. Потом попросила девицу придержать крышку. Четыре быстрых удара, и вот уже Кабан надежно упакован и готов к доставке.
— Ребята на другом конце озера очень удивятся, когда найдут его вместо тебя.
— Пусть подавятся! — Надо же, эта симпатичная мордашка умеет выражаться.
Тут она что-то заметила на стене и сказала:
— Отойди в сторону.
Я отошла, а она сняла со стены пожарный шланг и начала поливать пол трюма. Вода смывала кровь и дерьмо, и они просачивались между досками. Как ни странно, с ними уплывали боль и ненависть. Конечно, не все, но мне стало легче. Мы умылись, я сполоснула нож, а она, наконец, натянула платье. Потом я взглянула на свои ладони, грязные и дрожащие. Они казались мне чужими. Кабан и Колби словно поселили во мне какую-то тьму. Когда я вонзила нож в брюхо Кабана, в моем собственном тоже что-то завелось; я чувствовала, как оно ворочается и растет. Я перестала быть сама собой. Из глаз брызнули слезы, и я даже не попыталась их сдержать. Слезы текли по щекам и капали на разорванный воротник. Я стояла, покачиваясь, не соображая, где нахожусь. Может, все еще возле озера? Надышалась ядом, и он отравил мои мозги? Очень хотелось верить, что ничего этого не было — ни Кабана, ни того, что я с ним сделала.
Потом пришло другое чувство, то, что обычно появляется после убийства — глубокое и настоящее. Оно напрочь смыло боль. Так вот почему Крегар убивал — ему нравилось это чувство.
Девушка помахала рукой перед моим лицом, стараясь вернуть меня на землю.
— У Колби была каюта, — сказала я, доставая ключ. Мне сейчас нужно было найти что-то мягкое, чтобы поудобнее устроить свои ребра. — Теперь она ему не нужна.
Девушка протянула мне руку.
— Пенелопа.
— Чего? — переспросила я. Я такого слова еще в жизни не слышала.
— Меня зовут Пенелопа.
Интересно, кто ее так назвал? Я пожала протянутую руку.
— Элка.
Люди обычно спрашивают, почему меня так зовут, но раз у нее самой такое странное имя, то и вопросов не будет. Девушка улыбнулась и вдруг очень серьезно сказала:
— Элка, спасибо, что ты меня спасла.
У меня аж щеки порозовели. Мне никто еще «спасибо» не говорил. Я пробормотала что-то вроде: «Да пожалуйста!», спрятала руки за спиной и стояла, не зная, что делать дальше.
Пенелопа немного помолчала.
— Ты в Халвестон едешь?
Я кивнула, а ее лицо прям просветлело. Она улыбнулась уголком рта, и в глазах промелькнуло шаловливое выражение.
— Есть одна идея…
Глава 16
— ДА НИ В ЖИЗНЬ! — сказала я, заперев дверь в каюте Колби, маленькой, тесной комнатке с двумя полками — одна над другой.
— Да брось, Элка, — отмахнулась Пенелопа. — Отличная мысль. Мы обе выиграем.
Я осторожно улеглась на нижнюю полку.
— Ага, что, например, выиграю я? Целый день буду слушать болтовню фифы, которая о лесе ничего не знает?
Она не обиделась на мои грубые слова.
— Пожалуйста, возьми меня в Халвестон. Я сделаю все, что ты захочешь. Я… я помогу тебе купить участок или найти работу… не знаю, может, получить разрешение на добычу… Пожалуйста. Люди Колби будут меня искать на дорогах. Ты же помнишь, что он сказал — за меня уже заплатили.
Она болтала и болтала, и я услышала два слова, которых не знала раньше: «участок» и «разрешение». Тут меня осенило. Я знала имена родителей, но прочитать их не смогла бы. Я-то планировала людей пораспрашивать, когда до места доберусь. Папа с мамой наверняка уже разбогатели, и найти их будет нетрудно, однако помощь не помешает.
— Значит, там есть записи обо всех старателях? — спросила я.
— Да, конечно, в конторе, где разрешения выдают.
— А ты умеешь читать? Сможешь найти кого-то в тех разрешениях?
Мне было не по себе, оттого что я задаю такие вопросы. Я читать не умела и как-то без этого обходилась. Но теперь я ведь не на оленей охотилась, а на людей, а они оставляют следы на бумагах.
Пенелопа взглянула на меня совсем по-другому. В ее глазах не было жалости, нет, скорее что-то, похожее на понимание.
— Да, умею, — тихо ответила она.
Я лежала молча. Слава богу, Пенелопа тоже затихла. Мне нужно было немного подумать.
— Сообщу тебе, что решила, когда приплывем, — сказала я, и она уж было открыла рот, чтобы поныть, но я ее перебила: — И не приставай ко мне больше, иначе отправлю плавать вместе с Колби. Ясно?
Пенелопа вновь фыркнула. Честное слово, ужасно хотелось выкинуть ее в одно из дурацких круглых окошек, но сил не было. Я закрыла глаза, а она забралась на верхнюю полку. Немного поерзала, сердито попыхтела, затем успокоилась. Я никогда раньше не спала ни с кем в одной комнате — только с Охотником и с бабкой — и боялась, что не смогу уснуть. Я молилась всем богам, чтобы сны мне сегодня не снились. Умоляла голову забыть обо всем, что сегодня случилось, просила ее не обращать внимания на боль в животе. Не знаю, услышали меня боги, или я просто устала, как собака, но я сразу провалилась в сон. А проснулась от потрясения.
Глава 17
Пахло беконом.
Нет ничего лучше в мире! Соленые, тонко нарезанные ломтики жира, подрумяненные на сковороде. Тот, кто скажет вам, что не любит бекон, — или идиот, или лжец. Хотя, с другой стороны, доверять нельзя никому.
Пенелопа осторожно разбудила меня, и я сразу почуяла этот запах. Как только он коснулся моего носа, глаза широко открылись, а рот наполнился слюной. Я и думать забыла о том, что произошло прошлым вечером. Однако когда я попыталась сесть, воспоминания вернулись словно удар в живот. При каждом движении все мое тело било мелкими камнями.
— Давай, — сказала Пенелопа, ставя тарелку на раскладной столик. А потом добавила, помогая сесть на кровати: — Я тебе не только завтрак раздобыла.
— Ты о чем?
Она подняла сумку, стоящую на полу, и достала несколько рулонов белых бинтов, синюю рубашку и упаковку таблеток.
— Это что такое? — Не нравилось мне все это. Я докторов с их ножами и пилюлями терпеть не могла, оттого даже не попыталась скрыть раздражения.
— Я видела, как Джеймс тебя ломом ударил. Могу поспорить, пару ребер сломал. Помнишь, я деньги из карманов у того типа вытащила. В общем, вот они.
Да у девчонки орлиные глаза! Вот уж не ожидала.
— Можно я посмотрю? — спросила она, указывая на мою рубашку.
— Что ты собираешься делать?
Пенелопа мило улыбнулась.
— Помогать.
Ладно, хуже уже не будет. Она начала расстегивать булавки, и у меня вдруг желудок сжался. Я почувствовала, как в ушах поднимается вода, услышала, как отрываются пуговицы. Отмахнулась от этих мыслей и сказала себе, что Кабан больше ничего не сможет со мной сделать. Ни одному мужчине или женщине не позволю так со мной обращаться.
Пенелопа осторожно расстегнула рубашку, и я увидела жалость на ее лице.
— Тебе стоило убить Джеймса. — Ее глаза блестели от гнева. Вдруг я поняла, что она на несколько лет старше меня. Я-то подумала, что мы одногодки, когда увидела ее в ящике. Наверное, страх превратил нас обеих в испуганных детей. А теперь она выглядела лет на пять старше.
Мне не хотелось смотреть на то, что красавчик сотворил с моим телом. Я и так это чувствовала. Потому перевела взгляд на свои руки, которыми держалась за верхнюю полку, пока Пенелопа разматывала бинты. Новые порезы и царапины — красные линии, которые скоро побелеют и останутся. На память.
Они напоминали мне о разных вещах — одни я хотела бы поскорее забыть, вроде преподобного, другие воспоминания были счастливыми. Например, вот эта тонкая белая линия на предплечье. Я тогда еще совсем маленькая была — скоблила лосиную шкуру и порезалась. Охотник перевязал рану и каждый день менял бинты, как и положено отцу. Или серебристый, почти незаметный шрам от ожога. Мне тогда помогла Мисси — забинтовала руку обрывком ночной рубашки. Впрочем, мысли о ней, теперь, когда я узнала, что произошло, больше не приносили радости. Воспоминания об охотнике и Крегаре перемешались, я больше не знала, что правда, а что нет.
Я дернулась, когда Пенелопа дотронулась до меня. Она провела пальцами, такими мягкими, словно ей никогда не приходилось рубить дрова, по самой страшной части синяка, прямо над ребрами. Я зашипела, как пойманная змея, когда она нащупала эту точку, и она поморщилась вместе со мной.
— Извини. — В ее голосе прозвучала такая боль, словно это в нее ломом ткнули. — Потерпи еще чуть-чуть.
Она водила по коже пальцами, надавливала то в одном месте, то в другом и выслушивала мои проклятия. Прошла вечность, прежде чем она вновь взглянула на меня.
— Два ребра сломаны, — сказал Пенелопа, покачав головой.
— Ты что, доктор?
Пенелопа промолчала, взяла несколько рулонов бинтов и встретилась со мной взглядом.
— Сейчас будет больно.
Да что она знает о боли?
Такая если ежевикой уколется — вопить будет. Потому я не обратила внимания на ее предупреждение, только кивнула, чтобы она поскорей приступала. Она начала бинтовать мою талию и ребра, и черт, это действительно было больно.
Я ругалась и выкрикивала жуткие проклятия, но она и ухом не вела — продолжала бинтовать и даже ни разу не сбилась.