— Халвестон между тех гор. — Сквозь деревья виднелись горные пики. Они все еще были покрыты снегом, и я знала, что мы приближаемся к вершине мира. В долине Муссы в это время года снега днем с огнем не сыщешь. — Никогда таких высоких не видела. Рядом с ними скалы Риджуэя все равно что комары.
— Ты из Риджуэя идешь? — спросила Пенелопа.
— И что с того?
— Так это пять… почти шесть сотен миль. — Она взглянула на меня, потом на мои ботинки. — Ты что, всю дорогу пешком шла?
— Нет, — сказала я, очищая подошву о корень. — Немного в ящике проехала.
Что такое мили, много это или мало? Но я шла несколько месяцев, а я не из медлительных.
В воздухе пахло весной, и меня вдруг словно обухом по голове ударило — я оставила свой дом и Охотника прошлый летом. Меньше года отделяли меня от той жизни. Всего несколько месяцев назад преподобный порезал мне спину, а Крегар прошептал в ухо: «Подумай, почему я тебя не убил». Прошла зима, а я нисколечко не приблизилась к ответу.
— Так ты меня будешь грамоте учить или расспрашивать о том, сколько я прошла? — Щеки пылали, и мне хотелось поскорее отряхнуть с себя мысли о прошлом.
— Да какой уж тут алфавит, когда кушать хочется, — заныла Пенелопа.
Как-то я упустила из виду, что городские не могут долго обходиться без еды. Видать, привыкли кушать каждый день и думают, что небо им на голову упадет, если они пару часов поголодают. У Пенелопы вообще жира не было, никаких запасов, чтобы продержаться без еды. Уж если так приходится платить за красоту и внимание мужчин, лучше я буду живой уродиной, чем мертвой красавицей.
— Хорошо. Значит, так: ты учишь меня, я учу тебя. Черт, я не буду приносить тебе еду и кормить, как маленького беспомощного ребенка!
Я вытащила несколько силков из рюкзака, который заставила ее нести — а что, у меня ребра поломаны, — и показала, как найти заячьи следы и поставить ловушку. А потом наблюдала, как она затягивает петлю, подвешивает ее на высоте трех пальцев от земли и делает из веточек и кустарника небольшой тоннель, чтобы дичь прямо в силки привести.
— Неплохо, — похвалила я, когда она последнюю ловушку поставила. — Вот только учить тебя огонь разводить у меня уже терпения не хватит. Не хочу замерзнуть, пока ты тренируешься. Нам понадобятся дрова.
Пенелопа ринулась искать ветки для костра, прям как дрессированный щенок. Я к тому времени уже добыла огонь, и она смотрела на меня, как на фокусника из бродячего цирка, который голубей из рукава достает.
— Ты так много знаешь…
— Огонь развести легче легкого. Большого ума не надо.
— А у нас в доме был электрический обогреватель.
— Наверное, опасная штука.
— Да. У нас был камин, но мы им не пользовались. Из-за маминых больных легких. — Она вздохнула. — Знаешь, есть что-то такое в живом огне…
Тут я с ней согласилась. Даже в середине дня, когда сквозь зеленые весенние листочки сияло солнце, и бояться вроде как было нечего, рядом с огнем я чувствовал себя в безопасности. Маленькая частичка дома среди дикого леса.
— Ты столько всего умеешь делать, а я про такое только в книжках читала. Меня папа медицине учил, а мама — играть на фортепиано и пятистопному ямбу.
— Ямбу? Какая от него польза?
Пенелопа рассмеялась и кинула в костер несколько веточек. Огонь тут же сожрал их, словно конфеты.
— Никакой. Я могу объяснить тебе, почему горит огонь — описать химическую реакцию. Могу рассказать стихотворение о языках пламени, которые танцуют в глазах любимого, но теплее от этого не станет.
— И кролик не сготовится, — кивнула я. Если честно, я даже немного жалела ее. Бедняга оказалась в моем мире. — Я точно так же себя чувствую, когда приходится с людьми и их бумагами дело иметь.
Пенелопа взглянула мне в глаза, грустно улыбнулась и подняла толстую ветку. Она нарисовала две линии и еще одну между ними.
— Буква А, — сказала она.
Другая буква была похожа на внушительный бюст Мод из Генезиса, лежащий на боку.
— В.
Еще одна — на половинку луны. Где-то в глубинах памяти шевельнулось воспоминание о бабке с ее доской.
— С.
Пенелопа рисовала, пока не добралась аж до последней буквы алфавита.
Потом начала сначала и заставила меня повторять их по памяти. Сразу все и не упомнишь! Да этих чертовых загогулин там больше сотни! Как люди ухитряются их не забывать, да еще и слова складывать? А уж этих слов столько, что вообще не сосчитаешь. Неужели в голове такое уместится?..
Шесть раз я повторила написанные на земле буквы и решила, что с меня хватит. Горячая кровь прилила к щекам. Пенелопа все твердила, что мне нужно сосредоточиться, что я невнимательно ее слушаю. Давай, повтори еще раз, и еще раз… Я ей что, чертов пересмешник?
Я вытащила нож и всадила его в землю, прям посредине буквы О.
Пенелопа заткнулась.
Я встала и пошла проверять силки. Конечно, я вела себя не очень вежливо, но ведь я такая и есть. Я пообещала ее не убивать, но насчет того, что я не буду злиться, мы не договаривались. И я не обещала, что не заеду ей в челюсть ботинком, если она меня разозлит. А я уже начала закипать. В общем, чем дальше я буду от нее, тем лучше.
Первая ловушка оказалась пустой и нетронутой. Никто не пробегал этой тропкой. Я сняла ее и засунула в карман. Во второй я обнаружила только кроличью лапу, которая застряла в петле. Какой-то зверь — росомаха, наверное, первым добрался до моего обеда. Я выругалась, но не разозлилась. Я бы и сама так поступила.
Сквозь деревья я видела Пенелопу. Она сидела на пне, оставшемся с тех времен, когда в этих местах заготавливали лес. Пни здесь были везде, а из земли перли новые деревья, чтобы заполнить прорехи. Оттого этот лес был зеленее, чем другие. Вокруг полно всяких кустов, высоких и низких. Наверное, тут и морошка есть, правда, для нее сейчас не время. Бабка меня часто гоняла ягоды для пирога собирать. Хотя как по мне, не стоил он того, чтобы столько горбатиться. Я никогда сладости не любила — моему брюху мясо подавай.
Пенелопа вглядывалась в чащу, почесывая ногу, которую в речке поранила. «А ну-ка перестань!» — подумала я. Еще чего не хватало — грязными ногтями кожу царапать. Она сидела в луче света, вся в белом, сияющая как ангел. Только я почему-то видела не человека, а ужин — красиво разукрашеный рождественский ужин на освещенном столе. Я подкрадывалась к ней, прячась за деревьями, словно выслеживая оленя.
Потом я услышала, как кто-то сучит лапами в кустарнике, — мелкий зверек прощался с жизнью. И Пенелопа, сидящая на пне, вновь выглядела как Пенелопа, а не как ужин. Какая-то часть моего мозга — наверное, задняя, которая подсказывает, что ты голодна, — окончательно запуталась и посылала мне неверные сигналы. Я никогда не была в лесу с кем-то, кто слабее меня. Я никогда не была вожаком. А сейчас пришлось. Вожаки всегда получают то, чего хотят, вот только мой мозг понятия не имел, чего я хочу.
В одной из ловушек я обнаружила кролика — петля затянулась вокруг его шеи.
Он затих. Знал, что его ждет.
Так странно забирать чужую жизнь. До встречи с Кабаном я бы даже думать не стала — взяла бы кролика за лапу и прекратила его страдания. Теперь-то я видела, что зверек ничем не заслужил такой участи. Кабан заслужил, даже не сомневайтесь, а кролик мне ничего плохого не сделал, просто оказался не в то время не в том месте. Я стала его кабаном. Хотела забрать у него то, что он не хотел отдавать.
Желудок заворчал. Я вытащила нож. Я вожак стаи, и я должна кормить… Вот только… я не могла.
Я всегда жила по своим правилам — они помогали мне отличать добро от зла. Но теперь я совсем запуталась. Если я убью бедного зверька, то стану такой, как Кабан? Как Крегар?
Похоже, кролик понял суть моих размышлений и начал дергаться. Силки затянулись.
Кабан не должен был нападать на меня — его заставили грязная похоть и тупая голова. Во мне не было похоти, и тупой я тоже не была. Я просто хотела есть, а кролик это еда… И все равно я не могла отрезать ему голову.
Я сама себя не узнавала. Это всего лишь кролик! Да я сотни их убила. Тушила их, коптила, тушенку делала, жарила с луком и картошкой. Во что я превратилась, если не могу его выпотрошить? Упитанный кролик, хороший ужин для нас двоих получится… Мысли перепутались, и я никак не могла их расплести.
— Ты поймала кролика! — Пенелопа стояла у меня за спиной. Я чуть из штанов не выпрыгнула — не слышала, как она подошла. Распустила нюни: бедный кролик, он ни в чем не виноват… Вот дура! А если бы не Пенелопа, а медведь подкрался? Прекрати жалеть себя! Пора заканчивать думать о Кабане, здесь не место.
Я взяла кролика за ногу, вытащила из силков и сломала ему шею.
— Сумеешь освежевать?
Пенелопа улыбнулась и взяла мертвого кролика, даже глазом не моргнув. Вторую руку протянула за ножом.
— Принеси немного дров, — попросила она. Вроде как добродушно, чтобы я не подумала, что она мне приказывает, и в то же время достаточно твердо, чтобы я поняла — это и в самом деле приказ.
Пенелопа еще возилась с кроликом, когда я вернулась с кучей больших веток, сломанных бурей. Я подкинула их в костер, а потом стала наблюдать за ней. Пенелопа обращалась со зверьком так осторожно и ласково, как будто это плюшевый медвежонок, и она боится его порезать. Осторожно подцепляла шкурку, вместо того чтобы просто стянуть ее. Подрезала ее на лапках, вместо того, чтобы их отрубить.
— Хватит! — сказала я. — Это наш ужин, а не ребенок, которого ты сиськой кормишь. Мы обе с голоду помираем.
— Ты сама попросила его освежевать, — сказала она. — А я и раньше кроликов потрошила. Знаю, что делаю.
Я рассмеялась.
— Да ни черта ты не знаешь. Он протухнет, пока ты с него шкуру снимешь.
— Тогда покажи, — сказала она, протягивая мне кролика и нож.
Я взяла их, и в этот раз меня совесть не мучила.
— Сначала надо его выпотрошить. — Я воткнула нож кролику в брюшко. Горячие, исходящие паром кишки пузырились, как жаркое на плите. — Вот почки, печень и сердце, — сказала я, вытягивая их одной пригоршней.