такого. Не легче ли было взять пленников? Конфедераты же не представляли, что у нас за… общество.
— А им без разницы. Когда мы не захотели меняться, они решили нас заставить.
— Верно. С равноправным торговым партнером так не поступают.
— Да. Тогда почему они просто не отобрали у нас, что хотели? — Я все еще не понимаю.
— Опасно. Зачем, если можно получить желаемое другим способом? Неравный обмен. С… колонией. Когда кого-нибудь колонизируешь, необязательно его убивать. Навязываешь покоренным свою систему — и они сами отдают тебе все, причем в обмен на то, что им не нужно.
Опять курс высшей экономики. Мысленно слышу недовольный вздох Донны.
— Меркантилизм, — киваю я. — Только девушки тут при чем?
— Ты что, не слушал близнецов? Девушки не хотят служить конфедератам. А вдруг им удастся сбежать и объединиться? Они могут даже войну затеять.
— Ясно. Поэтому конфедераты решили нас поработить. И забрать наше… имущество, — заключаю я. — Всем что-нибудь да нужно. Тоже мне новость.
— Не все так просто. Кто вырастил свинью? А молоко?
— Точно, в капучино.
— Вот-вот. Откуда молоко? С катастрофы прошло уже два года.
— Может, консервированное какое-нибудь? Или, помнишь, в коробках?
— Ультрапастеризованное молоко хранится не больше года, — качает головой Ум.
— Ладно. Значит, у конфедератов имеются коровы. И что?
— У них столько свиней, что есть даже лишние.
— Точно. Никто не предлагает на обмен то, чего у самих мало. — Кажется, до меня начинает доходить, куда клонит Умник.
Фрэнк работает как проклятый, стараясь выжать из огородика на Площади больше одного урожая, но нам все равно приходится искать еду в городе — да и та заканчивается.
Призраки выращивают овощи в Брайант-парке, однако без человечины им тоже пропитания не хватает.
Кроты под землей и вовсе голодают.
— У конфедератов есть фермы, — потрясенно говорю я. — Не просто маленькие участки то тут, то там. Не огороды. Крупные хозяйства. На севере, на Лонг-Айленде.
— Именно.
— А что, если эти фермы им не принадлежат? Вдруг конфедераты сами — торговые партнеры, или колония, или еще что-нибудь?
— Какая разница! — морщится Умник. — Тут главное…
— Главное, где вдоволь еды — там есть будущее, — перебиваю я.
Значит, еду можно запасать. Значит, можно жить.
Значит, можно начать все сначала.
Если.
Если Умник прав насчет Хвори. Если мы сумеем что-то придумать. Если доберемся до острова Плам. Если.
— Если разберемся с Хворью, Умник…
— Что тогда?
— Тогда решим вопрос с конфедератами.
— Как решим?
Да уж, наш клан против конфедератских тысяч… А мы, пятеро спасателей мира, — и вовсе щепка в океане.
С другого конца пещеры долетают музыка, смех, разговоры.
Вот бы и мне туда.
Меня разрывает от надежды и страха. Надежды на то, что это — не конец, и мы сумеем построить хорошее будущее. Может, оно получится даже лучше, чем прошлое.
Страха, что уже слишком поздно: даже если мы каким-то чудом и доживем до светлого будущего, нас утопит ненависть врагов.
Я устал. Нет сил плестись на звуки музыки. К тому же там Донна, мне захочется ее обнять, а нельзя. Зачем бередить душу?
«Мы не подходим друг другу», — шепчет сердце. Я мечтаю о будущем, Донна — о прошлом. И она меня не любит. Вот свой телефон — да, его любит. Постоянно заряжает и носит с собой, будто ждет звонка из прошлого.
Но я-то живу в настоящем.
Оставляю Умника крутить его любимое радио, иду к себе и падаю в постель. Может, встать? Может, в этот раз все будет по-другому?
Засыпаю.
Во сне слышу непрерывный шум помех из поломанного Умникова радио. Неожиданно сквозь треск и шипение пробивается голос. Я открываю глаза, вижу Умника — он щелкает переключателями, голос пропадает, и снова одни помехи.
Нереально крупные — страдающие ожирением — капли дождя стучат по металлической крыше.
Пищит мышь.
И тут я просыпаюсь. Меня трясет Питер.
— Что?
Капли дождя — это выстрелы, их звук эхом разносится по туннелям.
— Нас нашли, — говорит Питер.
Я вскакиваю, вены жаром опаляет адреналин. Остальные уже торопливо собирают вещи, их силуэты сереют за целлофаном.
Страх врывается в пещеру, как огонь, пожирая кислород. Несколько Кротов бегут на звуки стрельбы, но большинство удирает, бросив все пожитки. Некоторые застыли на месте, вцепившись друг в друга.
Подлетает Ратсо: глаза огромные, в руках винтовка.
— Уходите! — кричит он. — Выбирайтесь! Конфедераты нас нашли. Мы не сможем удерживать их долго.
Сбежать? Бросить Кротов? Ну уж нет.
— Ратсо, нужен боковой туннель. Можешь вывести нас в тыл к конфедератам? Мы увлечем их в другую сторону. Дай своим людям возможность спастись.
Он сосредоточенно кивает. Машет, зовет за собой. Из вагона выскакивают близнецы и с оружием на изготовку спешат навстречу конфедератам. Девушка-гот и Ратсо обмениваются взглядом.
Ратсо подводит нас к скрипучей двери, за которой открывается лестница вниз. Скатываемся по грязным ступеням, попадаем в какой-то вспомогательный коридор. Включаю налобный фонарь и еле поспеваю за Ратсо — он мчится, будто по освещенной трассе.
Лестница вверх, струя холодного воздуха и множество рельсов. Похоже, мы теперь у конфедератов за спиной: стрельба доносится с другой стороны.
— Так, — говорит Ратсо. — Что дальше?
Я задерживаю дыхание, пытаясь замедлить сердцебиение.
— Отвлечем их, — говорю. — Попробуем увести за собой или хотя бы разделить.
— Черт, быстрей давайте! — шипит Донна. — Кротов там сейчас всех перестреляют!
Она бежит на шум боя. Мы следом. Наконец впереди, в туннеле, становятся видны вспышки огня.
Конфедераты слишком заняты, обстреливают Кротов, им не до нас. Прячась за опорными балками, мы подкрадываемся довольно близко, шагов на пятьдесят. Под ногами течет поток крыс, зверюшки несутся прочь от грохота.
Отсюда виден дверной проем, ведущий в лагерь Кротов. На полу скорчилась маленькая фигурка, заклинила собою двери. Другая девушка удерживает конфедератов на расстоянии от входа: выглядывает, делает выстрел, снова прячется.
Конфедераты пытаются ее убить; каждый раз, когда она скрывается из виду, они подходят чуть ближе. Скоро девушка будет у них как на ладони. Стрельба идет прерывистая; хлопки домашнего фейерверка по случаю Дня независимости перемежаются с треском телетайпа в допотопном отделе новостей. Для нормального огня боеприпасов не хватает.
Ратсо об этом, похоже, не думает. Он неожиданно начинает поливать из винтовки туннель впереди. Пять секунд — и все кончено, оружие разряжено. Ратсо смотрит на пустую AR как на поломанную игрушку.
Однако цели он достиг. Конфедераты прекращают стрельбу и, перекрикиваясь между собой, суетливо перестраиваются. Через несколько минут они снова открывают огонь, на этот раз — по нам. Звенят балки, с потолка дождем сыпется мусор. Я залегаю, Ратсо шлепается на пятую точку.
Тем временем Донна почти достигла дверного проема; теперь она в опасной близости от конфедератов. Остальные бегут за ней. Значит, если я ничего не сделаю, мы потеряем свою выгодную позицию в тылу противника. Эх, мою бы винтовку сюда! Мне ее сейчас не хватает даже сильней, чем родителей. Успеваю подумать: «Нашел с чем сравнивать, придурок!» — когда из укрытия снова выныривает защитница дверей.
Это Тейлор, худенькая блондинка с пластмассовыми серьгами. Она выглядывает, прицеливается, но тут удача ей изменяет. Пуля ударяет девушку в грудь, и Тейлор валится на спину. Больше я ее не вижу.
Донна вскрикивает, подхватывается с пола и летит вперед, паля из карабина. Она уже почти в дверях, Питер с Умником ее прикрывают.
Конфедераты разделяются. Четверо, непрерывно стреляя, подбегают ближе, теперь они между мной и Донной. Я торопливо ползу к Ратсо. Тот лежит на спине.
На месте правого глаза — запекшаяся кровь, рот безвольно открыт, из горла вырывается хрип.
Хватаю Ратсо за воротник и тащу назад; скольжу, буксую. Тяжело! Конфедераты все ближе. Укрывшись за столбом, щупаю пульс у Ратсо на шее. Бесполезно: сердце у меня колотится так сильно, что пальцы дрожат, и я не могу понять, есть пульс или нет.
Уцелевший глаз остекленел. Ратсо меня не видит.
Умер.
Закрываю ему веко. Сцена из паршивого кино. Хватаю винтовку. Он безропотно ее выпускает, но пальцы остаются скрюченными, словно когтистая птичья лапа.
Конфедераты подбираются ко мне; теперь к своим я могу попасть только бегом под огнем противника. Так, посмотрим, что с винтовкой Ратсо. Пусто, патронов нет! Значит, остается бежать.
Перескакиваю за следующую балку, подальше от пальбы. Несколько выстрелов в мою сторону подсказывают, что часть вражеского огня я от своих ребят все-таки отвел. Но неизвестно, кто в худшем положении — я или они. Оружия у меня нет, ответить конфедератам нечем, и они шаг за шагом оттесняют меня все дальше от Донны.
Когда четверо «моих» конфедератов решают зайти ко мне со спины, приходится все-таки бежать. Я разрываюсь между надеждой увести их за собой и животной потребностью спастись, пусть и ценой гибели других.
Так, долой позорные мысли! На свалку их, туда, где уже полно постыдных улик, моих тайных страстей и порывов — когда-нибудь я в них покопаюсь; может, даже что полезное найду.
С безумной надеждой всматриваюсь в темноту. Наконец передо мной открывается огромная дыра — чернота внутри черноты, — и я ныряю в нее; фонари преследователей расцвечивают пятнами окружающую грязную серость, пули вздымают облачка пепла и брызги мусора.
Выстрелы смолкают: конфедераты берегут патроны, а то чем меня потом убивать? Теперь слышны лишь мое сиплое дыхание, топот ботинок за спиной, ругательства, плевки, возгласы. Не отстают. Врезаюсь ногой в электрощит, стряхиваю оцепенение и иду вперед в потоке холодного воздуха. В темноте зрение начинает играть со мной в игры: перед глазами мелькают разноцветные пятна, плывут, смешиваются, скачут. В далеком детстве я часто по ночам «смотрел» такое цветошоу, когда крепко зажмуривался; позже научился засыпать в полной черноте — только голос в голове остался. Теперь вновь открываю краски, живущие во мраке.